Молодые львы

Потом что-то щелкнуло, наступила мертвая тишина, которую сменил новый голос, хрипловатый и слегка дрожащий от волнения:

– Мы только что получили экстренное сообщение. Официально объявлено, что немцы вошли в Париж. Город сдан без боя, разрушений нет. Оставайтесь с нами, и вы узнаете о дальнейшем развитии событий.

Зазвучал орган. Исполнялась так называемая популярная классическая музыка.

Тони сел, поставив стакан на стол. Майкл сверлил взглядом радиоприемник. Он не бывал в Париже. Для поездок в Европу не хватало то времени, то денег, но сейчас Майкл смотрел на маленький радиоприемник, сотрясающийся от грохота органа, а слышал эхо дрожащего, хрипловатого голоса и пытался представить себе, как выглядит в этот день столица Франции. Широкие, залитые солнцем улицы, знакомые всему миру, обезлюдевшие кафе, величественные, помпезные монументы, сверкающие в свете летнего дня, – свидетельства былых побед, и немецкие войска, марширующие сомкнутыми колоннами, грохот их кованых сапог, отражающийся от окон с опущенными жалюзи. Наверное, все выглядело не так, думал Майкл. Глупо, конечно, но немецкие солдаты, по его твердому убеждению, не могли идти по Парижу по двое, по трое. Нет, он представлял себе только марширующие фаланги, похожие на прямоугольных животных. А может, немецкие солдаты крались по улицам с оружием наготове, поглядывая на закрытые окна, падая на тротуар или на мостовую при каждом шорохе.

«Господи, – с горечью думал Майкл, – почему я не поехал туда, когда была такая возможность… летом тридцать шестого или прошлой весной? Все откладывал эту поездку, и вот что получилось». Он вспомнил книги о Париже, которые ему довелось прочитать. Бурлящие двадцатые годы, полное радости и отчаяния завершение прошлой войны. Обездоленные, но веселые и остроумные эмигранты, заполняющие знаменитые бары, красивые женщины, умные, циничные мужчины со стаканом перно в одной руке и чеком «Америкэн экспресс» в другой. Теперь все, ничего нет, все расплющено гусеницами танков, он не увидел этого города и, возможно, никогда уже не увидит.

Майкл посмотрел на Тони. Тот сидел опустив голову и плакал. Тони прожил в Париже два года и много раз говорил Майклу, как бы они провели там время, если бы вместе поехали туда в отпуск. Маленькие кафешки, пляж на Марне, ресторанчик, где, сидя за выскобленными деревянными столами, графинами пьют превосходное легкое вино…

Майкл почувствовал, как на глаза набегают слезы, но невероятным усилием воли сумел взять себя в руки. «Сентиментальность, – подумал он, – дешевая сентиментальность. Я же никогда там не был. Столица как столица, одна из многих».

– Майкл… – услышал он голос Лауры. – Майкл! – Голос был настойчивый, недовольный. – Майкл!

Майкл допил виски, посмотрел на Тони, хотел с ним заговорить, но в последний момент передумал и вышел, оставив его в доме. Медленным шагом вернулся в сад. Джонсон, Морен, девушка Морена и мисс Фриментл сидели кружком. Чувствовалось, что общий разговор не клеится. Скорее бы они ушли, подумал Майкл.

– Майкл, дорогой. – Лаура подошла к нему, взяла за руки. – Мы поиграем в бадминтон этим летом или подождем до пятидесятого года? – Затем она злобно прошептала: – Приди в себя. Ты забыл, что у нас гости? Почему ты все перекладываешь на меня?

Прежде чем Майкл успел ответить, Лаура повернулась к нему спиной и улыбнулась Джонсону.

Майкл дотащился до того места, где лежала вторая стойка.

– Не знаю, будет ли вам это интересно, но только что пал Париж.

– Нет! – воскликнул Морен. – Это невероятно!

Мисс Фриментл промолчала. Майкл увидел, как она сцепила руки и уставилась на них.

– Неизбежный исход. – Джонсон вздохнул. – Иначе и быть не могло.

Майкл поднял вторую стойку и начал ее устанавливать.

– Ты ставишь ее не в том месте! – Голос Лауры был визгливым, раздраженным. – Сколько раз я должна тебе говорить, что здесь играть неудобно! – Она метнулась к Майклу, вырвала стойку из его рук. Ракетка, которую Лаура держала в руке, плашмя ударила Майкла по предплечью. Он тупо уставился на жену, вытянув руки со скрюченными пальцами, которые словно еще держали стойку. Она плачет, подумал Майкл, какого черта она плачет?

– Здесь! Ее надо ставить здесь! – Лаура кричала, истерично тыкая острым концом стойки в землю.

Майкл широким шагом подошел к ней, схватился за стойку. Он не понимал, почему так делает. Только чувствовал, что истошные вопли жены и ее отчаянные попытки вогнать стойку в землю сведут его с ума.

– Я все сделаю сам. А ты угомонись.

Лаура вскинула на него глаза. Ее красивое, нежное личико перекосилось от ненависти. Она размахнулась и запустила ракеткой Майклу в голову. Тот обреченно наблюдал, как ракетка сокращает расстояние, отделяющее ее от его головы. Казалось, ей потребовалось много времени, чтобы преодолеть это расстояние. Летела она по высокой дуге на фоне деревьев и изгороди в дальнем конце сада. Послышался глухой удар, ракетка упала у ног Майкла, и только тогда он понял, что она угодила ему в лоб над правой бровью. Сразу стало очень больно. Майкл почувствовал, как по лбу течет кровь. На мгновение бровь задержала ее, но потом кровь, теплая, красная, стала заливать глаз. Лаура стояла на прежнем месте и плакала, глядя на него, с лицом, искаженным гримасой ненависти.

Майкл осторожно положил стойку на траву и направился к дому. Навстречу шел Тони. Они не сказали друг другу ни слова.

Майкл вошел в гостиную. Радио транслировало органную музыку. Майкл встал перед каминной полкой и посмотрел на свое отражение в маленьком выпуклом зеркале в резной позолоченной рамке. Зеркало искажало его лицо. Нос стал очень длинным, лоб – узким, подбородок – заостренным. Красное пятно над правым глазом, совсем крошечное, уплыло в глубины зеркала. Он услышал, как открылась дверь. Появившись в гостиной, Лаура первым делом выключила радиоприемник.

– Ты же знаешь, я терпеть не могу органной музыки! – Голос ее вибрировал от злобы.

Майкл повернулся к жене. Веселенькая светло-оранжевая с белым ситцевая юбка. Топик из того же материала. Между топиком и юбкой – полоска загорелой кожи. Фигурка что надо, для рекламной полосы в журнале «Вог». Да вот только с таким лицом, злым, упрямым, залитым слезами, в журнале мод делать нечего.

– Точка поставлена, – первым заговорил Майкл. – Между нами все кончено. Надеюсь, ты это понимаешь.

– Отлично! Великолепно! Я вне себя от счастья.

– Этот разговор у нас скорее всего последний, и вот что я тебе скажу. Я почти наверняка уверен, что у тебя был роман с Мореном. Я наблюдал за тобой.

– Хорошо. Я рада, что теперь ты в курсе. Позволь рассеять твои сомнения. Ты совершенно прав. Хочешь спросить о чем-нибудь еще?

– Нет. Я уезжаю пятичасовым поездом.

– Только не изображай святую добродетель! – взвизгнула Лаура. – Мне тоже кое-что известно! Все эти твои письма о том, как тебе одиноко без меня в Нью-Йорке! Не так уж ты страдал от одиночества. Меня тошнило от тех жалостливых взглядов, которыми одаривали меня женщины, когда я возвращалась в Нью-Йорк. А когда ты договорился встретиться с мисс Фриментл? Во вторник за ленчем? Хочешь, я скажу ей, что твои планы переменились? Что ты можешь встретиться с ней завтра… – Лицо Лауры выражало страдание и гнев.

– Хватит. – Чувство вины захлестнуло Майкла. – Не хочу тебя больше слышать.

– И у тебя нет ко мне вопросов? – Лаура уже кричала. – Не хочешь спросить меня о других мужчинах? Или мне самой огласить весь список?

У нее перехватило дыхание. Она упала на кушетку и разрыдалась. Очень уж картинно, хладнокровно отметил Майкл. Как инженю на сцене. Лаура продолжала рыдать, уткнувшись лицом в подушку. Несчастная, исстрадавшаяся, замученная. Шелковистые волосы рассыпались по подушке. Прямо-таки ребенок, незаслуженно обиженный то ли подругами, то ли родителями. У Майкла возникло желание подойти к ней, обнять и успокаивающе прошептать на ухо: «Детка, ну хватит, детка!»

Но он повернулся и вышел в сад. Гости тактично отошли подальше от дома, в другой конец сада. Они сбились в кучку, не зная, как себя вести. Их нарядная одежда яркими пятнами выделялась на фоне густой зелени. Направляясь к гостям, Майкл тыльной стороной ладони стер кровь со лба.

– Бадминтона не будет. Я думаю, вам лучше уйти. Пикник на траве, к сожалению, не удался.

– Мы уже уходим, – выдавил Джонсон.

Майкл никому не подал руки. Смотрел поверх голов. Мисс Фриментл, проходя мимо, бросила на него короткий взгляд, но тут же опустила глаза. Майкл ничего ей не сказал. Вскоре он услышал, как за гостями закрылись ворота.

Майкл стоял на зеленой траве, чувствуя, как под яркими лучами солнца запекается царапина над глазом. Рассевшиеся на ветвях вороны вновь подняли страшный гвалт. Он ненавидел ворон. Подойдя к изгороди, Майкл наклонился и подобрал несколько гладких, увесистых камней. Прищурившись, он смотрел на дерево, выискивая ворон среди листвы, затем размахнулся и бросил камень в трех птиц, сидевших черным крикливым рядком на одной ветке. При этом Майкл отметил, какая у него сильная, крепкая рука. Камень со свистом пронесся меж ветвей. Майкл кинул второй камень, потом третий, вкладывая в броски всю силу. Вороны с недовольным карканьем снялись с ветвей и улетели. Последний камень Майкл бросил им вслед. Птицы затерялись среди деревьев, и в саду, залитом лучами солнца, воцарилась сонная, предвечерняя тишина теплого летнего дня.

Глава 6

Ной нервничал. Впервые в жизни он пригласил гостей и теперь пытался вспомнить, как выглядели вечеринки в кинофильмах и как их описывали в книгах и журналах. Дважды он наведывался на кухню, чтобы проверить, не растаяли ли три десятка кубиков льда, которые они с Роджером заранее купили в аптеке. Вновь и вновь он поглядывал на часы в надежде, что Роджер со своей девушкой успеет вернуться из Бруклина раньше, чем начнут съезжаться гости. Ной не сомневался, что в отсутствие Роджера он обязательно наломает дров, совершит непоправимую ошибку, не справится с ролью непринужденного и уверенного в себе хозяина.

Ной и Роджер Кэннон жили в однокомнатной квартире. Дом их находился рядом с Риверсайд-драйв, неподалеку от Колумбийского университета. Комната была большая, с камином (к сожалению, декоративным, с замурованным дымоходом), а из окна ванной, если, конечно, чуть высунуться, открывался вид на Гудзон.

После смерти отца Ной двинулся в обратный путь, на Восточное побережье. Ему всегда хотелось побывать в Нью-Йорке. Город этот манил его как никакой другой, и уже через два дня после приезда он нашел работу. А потом познакомился с Роджером в городской библиотеке на Пятой авеню.

И теперь Ною не верилось, что совсем недавно, до встречи с Роджером, ему не оставалось ничего другого, как целыми днями бродить по улицам. Он ни с кем не разговаривал, у него не было друзей, ни одна женщина не удостаивала его даже взглядом, ни один дом он не мог назвать своим, а каждый час удивительно напоминал предыдущий и ничем не отличался от следующего.

Ной вспомнил, как он задумчиво стоял перед библиотечными полками, глядя на бесконечные ряды книг с блеклыми корешками. Потянувшись к томику Йейтса[24 - Йейтс, Уильям Батлер (1865–1939) – ирландский поэт-символист и драматург. Лауреат Нобелевской премии по литературе 1923 г.], он случайно толкнул стоявшего рядом мужчину и машинально извинился. Они разговорились и продолжали говорить, выйдя на дождливую улицу. Роджер предложил заглянуть в бар на Шестой авеню, они выпили по две кружки пива и, прежде чем расстаться, договорились встретиться на следующий день и вместе пообедать.

У Ноя никогда не было близких друзей. Детство и юность прошли хаотично, в бесконечных переездах. Несколько месяцев он проводил среди безразличных к нему незнакомцев, а затем отправлялся в другое место, расставаясь с ними навсегда. Естественно, он ни с кем не успевал наладить даже приятельских отношений. Прибавьте к этому его природную застенчивость и крепнущую с годами убежденность в том, что все видят в нем зануду, общаться с которым – себе дороже. Роджер был на четыре или пять лет старше Ноя, высокий, худощавый, с черными, коротко подстриженными волосами. Его отличала та легкая небрежность в общении, свойственная студентам лучших колледжей, которой всегда завидовал Ной. Роджер не учился в колледже, но относился к тем немногим людям, кого природа наделила непоколебимой, абсолютной уверенностью в себе. На мир он взирал с легкой снисходительной усмешкой. Ной старался подражать ему в этом, но, увы, без особого успеха.

Ной не мог понять, чем, собственно, он заинтересовал Роджера. Возможно, думал он, дело в том, что Роджер просто пожалел его, неотесанного, нерешительного, фантастически застенчивого, в потрепанном костюме, совершенно одинокого в огромном городе. Так или иначе, но после того как они два или три раза выпили пива в неприглядных барах, которые, однако, нравились Роджеру, и пообедали в дешевых итальянских ресторанчиках, Роджер в свойственной ему манере, как бы между прочим, спросил:

– Тебе нравится твое жилье?

– Не очень, – честно ответил Ной.