Растревоженный эфир. Люси Краун

– Ты слышала о журнале «Блупринт»?

– Да, – кивнула Френсис. – Лживое фашистское издание.

Арчер вздохнул – не нравились ему ярлыки.

– Я этого не знаю. Не читал.

– Поверь мне на слово. И одного обвинения, выдвинутого этим маленьким вонючим журналом, достаточно, чтобы мне отрубили голову?

– В принципе да. Но тебе ничего не грозит. Статья должна появиться через несколько недель. Ты же уходишь в театр, на радио больше не появишься, так что они скорее всего тебя и не упомянут.

– Удачное совпадение, не так ли? – радостно воскликнула Френсис. – Для всех. Они упомянули кого-то еще?

– Да.

– Кого?

– С твоего разрешения имен я называть не стану. Пока.

– Ты собираешься их уволить? – спросила Френсис.

– Еще не знаю. – Арчер прохаживался вдоль стеллажей с книгами. – Агентство требует.

– А другим тоже предложили роль в театре? Или этот вопрос ты оставишь без ответа?

– Нет. – Арчер начал злиться на Френсис, потому что говорила она обвиняющим тоном, превращая его в злодея. – Им ролей точно не дадут.

– Значит, ты пришел сюда только для того, чтобы сказать, что меня вышвыривают? – Голос Френсис дрожал от гнева. – Ты соблаговолил подняться на четвертый этаж, хотя твоему старенькому сердцу противопоказаны такие нагрузки, чтобы сообщить мне эту радостную весть?

– Ты ко мне несправедлива. – Арчер чувствовал, что Френсис старается побольнее уколоть его.

– Тогда зачем ты пришел?

– Я хотел с тобой поговорить. – Голосу Арчера недоставало твердости. – Хотел посмотреть, что я смогу сделать.

– И что ты можешь сделать?

– Еще не знаю. Я подумал, может, ты мне подскажешь.

– Едва ли. Ты недостаточно зол.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ты уже согласился на все.

– Послушай, Френсис…

– С сожалением! – воскликнула она. – Ты милейший человек, ты, конечно, сожалеешь о случившемся, но я вижу, ты уже готов сделать все, о чем они тебя попросят.

– Ладно, – Арчер с трудом сдерживался, – я думаю, на сегодня разговор окончен. Я ухожу. Если захочешь поговорить со мной по существу, позвони. – Он шагнул к вешалке, чтобы взять пальто.

Френсис наблюдала за ним, пока он не снял пальто.

– Не спеши, – нарушила она затянувшуюся паузу. – Я могу все рассказать теперь. – Она схватилась за сигарету, нервно закурила. Арчер заметил, что пальцы Френсис пожелтели от никотина. Он положил пальто на стул, вернулся к креслу с узкими подлокотниками и вновь с трудом втиснулся в него.

– Прежде всего, – Френсис выпустила струйку дыма и сломала спичку, которую держала в другой руке, – что ты обо мне думаешь? Ты считаешь меня коммунисткой?

– Дело в том, что я не очень хорошо тебя знаю, – осторожно ответил Арчер. – Вне студии мы видимся пять-шесть раз в году.

– Не увиливай. Ты думаешь, что я коммунистка, так?

– По правде говоря, Френсис, ты участвуешь в работе многих организаций, и достаточно часто твои суждения…

– Если бы тебя приперли к стенке и заставили высказать свое мнение, – оборвала его Френсис, – ты бы сказал, что я коммунистка?

Арчер надолго задумался.

– Да, дорогая.

– Что ж, ты прав. Я коммунистка.

Френсис пристально смотрела на Арчера. Ее глаза торжествующе сверкали.

– И я этим горжусь. – Она с силой вдавила недокуренную сигарету в пепельницу. – Мне не стыдно. Я не стыжусь сделанного мной.

Арчер ее не слушал. «Теперь я о ней все знаю, – думал он, – она сама мне сказала. И что мне теперь с этим делать? Что мне делать, если позже меня спросят о ней? А если на эти вопросы мне придется отвечать под присягой?»

– Если этим мерзавцам этого мало, – с горечью говорила Френсис, – завтра я готова дать объявление в «Нью-Йорк таймс», чтобы об этом узнал весь мир. По-твоему, быть коммунистом – это ужасно? – прокурорским тоном спросила она. – Ты действительно думаешь, что мы собираемся похитить президента и свергнуть нынешнюю власть? Ты полагаешь, я хожу по городу, выискивая церкви, чтобы сжечь их в первый же день революции? Ты веришь, что я вынашиваю планы национализации женщин?

– Перестань, Френсис. – В голосе Арчера слышался упрек.

– Я не знаю, – гнула свое Френсис. – Я не знаю, чему ты веришь. Я не знаю, чему в эти дни верят люди. Если верить газетам, мы сейчас собираем атомные бомбы, чтобы на следующей неделе взорвать водопровод.

– Ты знаешь, что я в это не верю.

– Я даю тебе три месяца. Еще три месяца этой лжи, которая каждый день льется со страниц газет и из динамиков радиоприемников, и ты поверишь всему, что тебе говорят.

Арчер вздохнул. «Не говорит, а вещает, – думал он. – И слова-то заученные, словно лозунги с транспарантов на майской демонстрации. Две минуты, а она уже отказывает мне в здравомыслии».

– Я не знаю, во что буду верить через три месяца, – ответил он. – Может, тебе следует подождать, срок-то невелик, а уж потом обвинять меня?

– Меня обвинили не задумываясь, – парировала Френсис. Трясущимися пальцами схватила новую сигарету. – Они используют тебя. Ты их подручный. Они прикрываются тобой, твоей совестью, заставляют тебя делать за них грязную работу, обрекать людей на голодную смерть.

– Погоди, погоди. Ты гонишь волну и хочешь представить все так, будто ты стала жертвой гигантского заговора. Но ведь никто не отнимает у тебя работу. Ты получила главную роль в пьесе, тебе наверняка положили приличное жалованье, а если ты хорошо поработаешь, то тебя ждут успех и большие деньги…

– А если пьеса провалится и мне придется вновь возвращаться на радио? – прервала его Френсис. – Что тогда? И в случае успеха, если меня вываляют в грязи, кто-нибудь даст мне новую роль?

– Безусловно. В театрах пока все спокойно. Насколько мне известно, на Бродвее аж три коммунистические ячейки, и их члены получают роли. Без лишних вопросов.