Ночной портье

– Вы пытались привести его в чувство?

– Нет, не пытался.

– Почему?

В вопросе санитара не было придирки. Был очень поздний час, он, конечно, устал и спросил лишь для проформы.

– Мне не пришло в голову.

– Уж очень многое не приходило вам в голову, – мрачно заметил полисмен. Подобно санитару, он также вел себя по установленному распорядку, в который входило и подозрение. Однако, по существу, все это было ему безразлично и даже, казалось, давно надоело.

– Что ж, давайте мы заберем его, – предложил санитар. – Нет смысла зря терять время. Когда свяжетесь с его семьей, – снова обратился он ко мне, – узнайте, как они собираются хоронить его, и сообщите в морг.

– Сейчас же отправлю телеграмму в Чикаго, – пообещал я.

Санитар и шофер «скорой помощи» уложили тело на носилки.

– Тяжеленный, сукин сын, – заметил шофер. – Жрал, видно, в три горла, старый козел. Ишь ты, голым приставал к бабенке. И хоть бы было чем!

Завернув труп в простыню, они пристегнули его ремнями к носилкам. В лифте носилки пришлось поставить почти стоймя, иначе они не помещались.

– Беспокойная была ночь? – спросил я санитара, когда мы спускались в лифте.

– Четвертый вызов, – ответил он. – Могу поменяться с вами работой.

– Ну да, охота вам просиживать ночи напролет за счетной машинкой, когда скоро вы начнете загребать денежки. В газетах вон пишут, что врачи у нас зарабатывают больше всех.

– Боже, услышь это и благослови Америку! – воскликнул санитар, выходя из лифта.

Я открыл им парадную дверь и глядел, как ловко они поставили носилки с телом в санитарную машину. В патрульной машине второй полисмен крепко спал за рулем, негромко посапывая. Завыла сирена, и «скорая помощь» быстро скрылась из виду.

– Какого черта они торопятся? – сказал полисмен, стоявший рядом со мной на ступеньках.

– А напарник-то ваш заснул.

– Проснется, если будет вызов. Чутье у него, как у собаки. Пусть пока отдохнет. Хотел бы я иметь его нервы, – со вздохом добавил он. – Пойдемте заглянем в вашу книгу регистрации приезжающих.

Мы вернулись в мою конторку. Проходя через смежную комнатку, я старался не глядеть на полку, где среди канцелярских принадлежностей и старых журналов лежал принесенный мной футляр.

– Если хотите выпить, у меня есть бутылка виски, – предложил я, радуясь про себя тому, что пока все идет благополучно. Мной словно управлял компьютер, в который правильно заложили все необходимые данные. Но все же требовалось некоторое усилие, чтобы не глядеть на полку, где лежал футляр.

– Я на службе, – протянул полисмен. – Но глоточек все же не повредит.

Я отыскал в книге регистрации приезжающих запись о въезде постояльца в 602-й номер, и полисмен старательно переписал ее в свою записную книжку. История Нью-Йорка, по-видимому, наиболее верно отражена в записях полицейских книжек. Сочтите это, пожалуйста, интересным археологическим открытием.

– Стакана, извините, нет, – заметил я, откупоривая бутылку виски.

– Ничего, из горлышка сойдет, – сказал полисмен. – Лехаим, – добавил он, приветственно приподнял бутылку и основательно отхлебнул из нее.

– Вы еврей? – полюбопытствовал я, когда полисмен протянул бутылку мне.

– Нет. Напарник научил. А он еврей.

«Лехаим». За жизнь! Это я помнил с тех пор, как посмотрел на Бродвее знаменитый мюзикл «Скрипач на крыше».

– Пожалуй, последую-ка я вашему примеру, – произнес я, поднося бутылку ко рту. – Эта ночка мне еще долго сниться будет.

– Ну, эта ночь – пустяки. Нам часто и похуже приходится.

– Да уж, представляю себе.

– Однако пора идти, – сказал полисмен. – Утром к вам пожалует инспектор. Чтоб до его прихода номер был заперт, понятно?

– Передам утром моему сменщику.

– Эх, ночная работа, – вздохнул полисмен. – Вы хорошо спите днем?

– Прекрасно.

– А вот я не могу. – Он печально покачал головой. – Видите, какие круги под глазами.

Я проводил его к выходу и следил, как не спеша, вразвалку подошел он к патрульной машине, вскарабкался в нее и разбудил напарника. Они медленно покатили по молчаливой пустынной улице, а я поспешил к себе, чтобы отправить телеграмму.

Прозвучало по меньшей мере десять гудков, пока мне ответили. Страна в полном упадке, подумал я, ожидая. Никакого движения, никто не отвечает.

– «Вестерн юнион», – наконец послышалось в трубке.

– Примите телеграмму в Чикаго, – сказал я, затем продиктовал адрес и по буквам фамилию адресата.

– Прошу текст.

– Сожалением извещаем кончине Джона Ферриса сегодня три пятнадцать тчк Прошу немедленно сообщить ваши указания тчк Друзек отель Святой Августин Манхэттен Нью-Йорк, – продиктовал я.

К тому времени, когда придет ответ, Друзек уже появится в отеле, а мое дело сторона. И вовсе ни к чему, чтобы в Чикаго знали мое имя.

Мне сообщили стоимость телеграммы, и я пометил ее на листке с текстом. Старина Друзек поставит ее, конечно, в счет Феррису.

Глотнув еще виски, я уселся во вращающемся кресле и раскрыл Библию. За ней я решил провести время до прихода моего сменщика.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Рассказав утром сменщику обо всем (или, точнее, почти обо всем), что случилось прошедшей ночью, я поехал домой на такси. Как обычно, оставил в конверте записку букмекеру, в которой указывалось, что ставлю пять долларов на Глорию во втором заезде в Хайалиа. Пока что было бы разумно вести себя так, как будто ничего не случилось.

Ограбления, причем в любое время суток, отнюдь не были редкостью даже в районе Восьмидесятых улиц восточной части Манхэттена, где я жил. Ехать в такси было, конечно, роскошью, но уж больно мне не хотелось, чтобы меня грабанули именно сегодня. Улучив минутку, когда сменщик был занят, я достал с полки футляр. В вестибюле никого не было, да если бы кто и встретился – ничего нет особенного в том, что человек несет с собой картонный футляр для чертежей.

Хотя я не спал всю ночь, голова была ясная. Обычно, когда погода позволяла, весь путь до дома (тридцать кварталов или чуть больше) я преодолевал пешком, заходил позавтракать в бистро на Второй авеню и, возвратясь домой, заваливался спать часов до двух пополудни. Но сегодня я не хотел, да и не мог заснуть.

Войдя в свою однокомнатную квартирку – окна в ней запотели от ночного холода, – я, даже не сняв пальто, прошел на кухню и открыл бутылку пива. Потягивая пиво, ножом разрезал футляр и окончательно убедился, что сверху донизу он набит стодолларовыми бумажками.