Нищий, вор

– Уже, наверное, очень поздно, – прошептал он. – Мне пора.

– Будь осторожен за рулем, ch?ri[11 - Дорогой (фр.).], – сонно и блаженно отозвалась женщина.

– Не беспокойся, – сказал он. – Я совсем протрезвел.

Женщина повернулась и зажгла лампу на ночном столике. Он встал с кровати, гордясь своей наготой. «Юношеское тщеславие», – усмехнулся он про себя и быстро оделся. Женщина тоже встала. Лучше бы она не включала свет и не вставала. Тогда он мог бы оставить ей сто, нет, тысячу франков на камине, и темнота скрыла бы его провинциальное американское невежество в подобных делах: она бы спала, а он бы украдкой выскользнул из квартиры и из дома, и все было бы закончено. Но свет горел, женщина следила за ним улыбаясь. Ждет? Ничего не поделаешь. Он вынул бумажник.

– Тысячи франков достаточно? – спросил он, чуть запнувшись на последнем слове.

Она с удивлением посмотрела на него, улыбка исчезла с ее лица. И вдруг она начала смеяться. Сначала тихо, потом принялась хохотать. Она согнулась, обхватила руками голову – густые блестящие волосы темным каскадом упали на лицо – и смеялась, не в силах остановиться. Он напряженно смотрел на нее – и уже жалел, что побывал в ее постели, что пригласил ее к своему столику, что был в Ницце, жалел, что вообще очутился во Франции.

– Извини, – начал оправдываться он, – я просто не привык…

Она подняла голову, и он увидел ее смеющееся лицо. Она встала, подошла к нему и поцеловала его в щеку.

– Бедняжка, – сказала она, переводя дыхание. – А я и не знала, что так дорого стою…

– Если ты хочешь больше… – неловко произнес он.

– Гораздо больше, – ответила она. – Столько, сколько никто не может дать. Да ничего мне не нужно! Милый ты мой! Думал, что я проститутка, и был таким вежливым и ласковым. Будь все клиенты такие, как ты, мы все стали бы шлюхами. Мне и раньше нравились американцы, но теперь я люблю их еще больше.

– Господи, Жанна! – вырвалось у него. – Это случилось со мной впервые, – признался он, боясь, что она снова начнет смеяться.

– Интересно, куда смотрят американки? – удивилась женщина. Она пересела на край кровати и похлопала по матрасу рукой. – Иди сюда, сядь рядом, – сказала она.

Он сел рядом с ней. Жанна взяла его за руку, теперь уже как сестра.

– Если тебе от этого станет легче, cheri, – сказала она, – то могу признаться, что и со мной это случилось впервые. Мне было так одиноко, так тоскливо… Разве ты не понял?

– Нет, – признался он. – По правде говоря, я плохо разбираюсь в женщинах.

– «Плохо разбираюсь в женщинах», – ласково передразнила его она. – И не пьешь. Именно такой мужчина мне и нужен был сегодня. Позволь рассказать немного о себе. Я замужем. Мой муж служит в армии. Он майор и был помощником военного атташе в Вашингтоне.

«Вот откуда она знает английский, – подумал он. – Значит, не было ни чиновников, ни конгрессменов, ни мотелей».

– А сейчас он временно служит в Париже. В Высшей военной школе – продолжала она. – Временно. – Она коротко и резко рассмеялась. – Он там уже три месяца. Здесь, в Ницце, у меня ходят в школу двое детей. Сегодня они у бабушки.

– Но у тебя нет обручального кольца, – сказал он. – Я посмотрел.

– Я его сняла. – Лицо ее помрачнело. – Сегодня мне не хотелось быть замужем. Днем я получила телеграмму от мужа, в которой он сообщал, что будет звонить; я сразу поняла, что он мне скажет. Он скажет, что у него много работы и он снова не может приехать. У него уже три месяца много работы. По-видимому, там, в Высшей военной школе, они готовятся к чему-то необыкновенному, если бедный майор в течение трех месяцев не может даже на день слетать в Ниццу повидаться с женой. Я-то хорошо знаю, к какой войне мой муж готовится в Париже. Ты слышал, как я сказала ему по телефону…

– Нет, – ответил Рудольф. – Я не слышал, что ты говорила… Я только понял, что ты сердишься.

– Да, наша беседа была далеко не дружеской, – согласилась Жанна. – Мы ссорились. Теперь ты понимаешь, почему я очутилась в кафе без обручального кольца на руке?

– Более или менее, – ответил Рудольф.

– Когда ты вошел и сел, я собиралась расплатиться и идти домой, – тихо сказала она. – Двое мужчин уже подходили ко мне. Напыщенные позеры с опытом, любители… Как это говорится в Америке? Однодневных?..

– Однодневных гастролей, – подсказал Рудольф.

– Именно.

– Они по крайней мере не приняли тебя за шлюху, – уныло возразил он. – Прости меня.

Она погладила его по руке.

– Прощать нечего, – сказала она. – Это только внесло комическую ноту в наш вечер. Когда ты вошел и сел, я увидела твою добропорядочную и почтенную физиономию и решила не уходить. – Она улыбнулась. – Во всяком случае, не сразу. И оказывается, не ошиблась. Больше никогда не будь застенчивым. – Она снова как сестра похлопала его по руке. – Уже поздно. Ты сказал, что тебе пора… Запишешь мой телефон? Мы увидимся еще?

– Мне, наверное, тоже следует рассказать немного о себе, – заговорил Рудольф. – Прежде всего меня зовут не Джимми. Не знаю почему… – Он пожал плечами и улыбнулся. – Я стеснялся. Считал, что плохо поступаю. А если я назовусь чужим именем, то половина вины с меня вроде бы снимается. А может, из осторожности: вдруг мы когда-нибудь встретимся и я буду не один, ты скажешь: «Здравствуй, Джимми!» – а я смогу ответить: «Извините, мадам, вы меня с кем-то путаете».

– Если бы я вела дневник, – сказала Жанна, – я бы описала все, что сегодня случилось. Во всех подробностях.

– Меня зовут Рудольф, – продолжал он. – Мне никогда не нравилось мое имя. Мальчишкой я считал, что оно звучит не по-американски, хотя трудно сказать, что звучит по-американски и что нет. И какое кому до этого дело. Но в школе ты начинен книгами, где героев зовут Гекльберри Финн, Дэниел Бун, Стаде Лониган… Имя Рудольф напоминало мне какое-то тяжелое немецкое блюдо. Особенно во время войны. – Он никогда никому не говорил о своем отношении к собственному имени, даже сам для себя никогда не формулировал его так четко, и теперь удивился тому, что рассказывает об этом красивой, чужой или почти чужой женщине, рассказывает легко и даже с удовольствием. Он сидел в полумраке на кровати, и ему хотелось побыть подольше с этой женщиной, под каким-нибудь предлогом отложить уход, сказать, что до зари еще далеко, хотя уйти все равно придется.

– Рудольф, – повторила Жанна. – Имя как имя, не очень красивое, но и не плохое. А если называть тебя Родольфо? Пожалуй, лучше, а?

– Гораздо лучше.

– Отлично, – засмеялась она. – Отныне я буду называть тебя Родольфо.

– Родольфо Джордах, – повторил он. Это имя придало ему в собственных глазах какую-то лихость. – Моя фамилия Джордах. Я остановился в отеле «Дю Кап». – Мосты сожжены. Имя и адрес известны. Теперь они во власти друг друга. – И еще одно. Я женат.

– Я так и думала, – сказала Жанна. – Но это твое личное дело. Как и мой брак – мое личное дело.

– Моя жена со мной в Антибе. – Ему не хотелось признаваться, что они с Джин тоже в натянутых отношениях. – Дай мне твой телефон.

Она встала, подошла к столику, где лежали ручка и бумага, и, написав номер телефона, протянула ему листок; он аккуратно сложил его и спрятал в карман.

– В следующий раз, – сказала она, – тебе придется снять номер в отеле. Дети будут дома.

В следующий раз…

– А теперь я вызову такси, – сказала она. Они перешли в гостиную, она набрала номер, что-то быстро сказала, подождала немного, согласилась: «Tr?s bien»[12 - Очень хорошо (фр.).], – и положила трубку. – Такси приедет через пять минут, – сказала она. У двери они поцеловались долгим, благодарным, целительным поцелуем. – Спокойной ночи, Родольфо, – сказала она и улыбнулась. Он понял, что долго будет помнить ее улыбку.

Такси уже стояло у подъезда, когда он вышел на улицу.

– В отель «Негреско», – сказал Рудольф, садясь в машину.

Когда такси тронулось, он оглянулся на дом. Надо запомнить его, чтобы найти снова, чтобы вспоминать во сне. Они доехали до «Негреско», и он, поглядев налево и направо, перешел улицу в том месте, где стояла его машина. Усевшись за руль, он медленно и осторожно поехал по пустому приморскому шоссе к Антибу.

Поравнявшись с портом, он поехал еще медленнее, затем круто свернул на стоянку, вылез и пошел по набережной туда, где у безмолвного причала покачивалась «Клотильда». На «Клотильде» было темно. Ему не хотелось будить Уэсли и Кролика. Сняв туфли, он спрыгнул с палубы в стоявшую рядом плоскодонку, отвязал канат, сел и бесшумно вложил весла в уключины. Без единого звука он отплыл от яхты, выгреб на середину гавани, налег на весла и направил лодку в море. От воды сильно пахло дегтем, с берега доносился аромат цветов.

Он действовал почти автоматически, не думая, зачем он это делает. Каждый взмах веслами доставлял ему физическое удовольствие, а плеск срезаемой носом волны о борта плоскодонки казался музыкой, достойной завершить эту ночь.

Лодка приближалась к красным и зеленым огням, обозначавшим выход в море, и неясные тени Антиба с редкими огоньками медленно уходили вдаль. Он греб, наслаждаясь радостным ритмом своих движений. Сколько раз эти самые весла были в руках его брата! Рудольф с трудом удерживал гладкое дерево, отполированное сильными руками Тома. Утром ладони, наверное, покроются волдырями. Это приятно.

«Томас, Томас!» – прошептал он. Лодка вышла в открытое море и закачалась на тихой волне. Он греб и вспоминал те случаи, когда они, родные братья, не оправдывали ожиданий друг друга, и конец, когда они позабыли свои распри или по крайней мере простили их друг другу.