Терапевтическая проза. Ирвин Ялом. Комплект из 5 книг

«Да, Джастин, я слышу сожаление в вашем голосе, но главное здесь не в том, чтобы оглядываться на десять лет назад и возвращаться к прежним сожалениям. Только подумай, какая жизнь ждет вас впереди! Как здорово, что вы расстались с этой женщиной. Как здорово, что вам достало смелости совершить этот шаг!»

«Доктор, вы постоянно повторяете „не сожалейте о будущем“, „не сожалейте о будущем“. Я во сне повторял эту фразу. Но раньше я не понимал ее истинного значения».

«Ну, Джастин, скажем так, раньше вы просто не были готовы услышать ее. А теперь вы готовы не только слышать это, но и действовать соответственно».

«Как хорошо, – произнес Джастин, – что я встретил Лауру тогда, когда я ее встретил. У меня нет слов, чтобы объяснить вам, каково это – жить с женщиной, которая действительно любит тебя, которая даже обожает тебя, которая на твоей стороне».

Эрнеста раздражало, что Джастин постоянно упоминает Лауру, но он мог держать себя в руках – супервизорская консультация Маршала действительно пошла ему на пользу. Эрнест знал, что ему ничего не остается, кроме как стать союзником Лауры. Но он не хотел, чтобы она обладала такой же силой в глазах Джастина. В конце концов, он только-только смог вырвать силу из рук Кэрол и хотел бы какое-то время быть единовластным ее обладателем.

«Прекрасно, что в вашей жизни появилась Лаура, Джастин, но я не хочу, чтобы вы недооценивали и свою роль в происходящем. Это вы сделали шаг, это ваши ноги вынесли вас из жизни Кэрол. Но вы что-то говорили о налете?»

«Да, я последовал совету Лауры и поехал вчера домой, чтобы забрать свое имущество».

Джастин, заметив удивление Эрнеста, поспешил добавить: «Не волнуйтесь, я еще не совсем потерял голову. Сначала я позвонил домой, чтобы убедиться в том, что Кэрол уехала на работу. И что же вы думаете? Кэрол не пускает меня в дом! Эта ведьма сменила замки. Мы с Лаурой всю ночь решали, что делать дальше. Она считает, что я должен взять лом из какого-нибудь отцовского магазина, вернуться туда, выломать дверь и взять то, что мне принадлежит. Чем больше я думаю об этом, тем больше уверен в правоте ее слов».

«Так поступают многие мужья, которых жены выставляют из дома, – произнес Эрнест, пораженный новообретенной энергией Джастина. На мгновение перед его глазами возник образ Джастина в черной кожаной куртке, с лыжной маской на лице, который ломом выкорчевывает поставленные Кэрол замки. Потрясающе! Лаура начинала ему нравиться. Но здравый смысл взял верх: он знал, что лучше скрыть свои чувства, потому что потом ему нужно будет дать отчет об этой беседе Маршалу. – Но это же преступление. Вы не думали обратиться к юристу?»

«Лаура хочет действовать без промедления. Пока мы будем искать адвоката, у Кэрол будет уйма времени для мародерства. Она уничтожит все мои вещи! К тому же у Кэрол такая репутация в юридических кругах, что мне придется постараться, чтобы найти в этом городе стряпчего, который согласится схлестнуться с ней. Знаете, у нас нет выбора в том, что касается возвращения моих вещей: у нас с Лаурой кончаются деньги. У меня нет денег ни на что, и я опасаюсь, что это касается и ваших услуг!»

«Еще одна причина, чтобы обратиться за помощью к профессионалам. Вы говорили, что Кэрол зарабатывала намного больше вас. По калифорнийским законам это значит, что вы имеете право на финансовую поддержку со стороны супруги».

«Шутите! Только представьте: Кэрол выплачивает мне алименты!»

«Она ничем не отличается от остальных. И обязана соблюдать законы штата».

«Кэрол никогда не согласится содержать меня. Она доведет дело до Верховного суда, она спустит деньги в унитаз, она сядет в тюрьму, лишь бы я не получил от нее ни цента».

«Вот и прекрасно, она садится в тюрьму, а вы приходите и возвращаете себе свои вещи, детей и дом. Неужели вы не понимаете, что у вас совершенно нереалистичное представление о вашей жене? Только послушайте, что вы говорите! Кэрол обладает сверхъестественными способностями! Кэрол вызывает такой ужас, что ни один адвокат в Калифорнии не осмелится ей противостоять! Кэрол выше всех законов! Джастин, мы говорим о вашей жене, а не о господе боге! И не об Аль Капоне!»

«Вы не знаете ее так, как знаю ее я, – даже после всех этих лет терапии вы все равно не знаете ее. И мои родители не лучше. Если бы они платили мне нормальную зарплату, у меня все было бы в порядке. Знаю, знаю, вы несколько лет убеждали меня потребовать реальное жалованье. Мне давным-давно стоило это сделать. Но не сейчас – теперь я попал в немилость из-за случившегося».

«В немилость? Почему? – удивился Эрнест. – Вы же говорили, что они ненавидели Кэрол?»

«Они бы много дали, чтобы никогда больше ее не видеть. Но она подрезала им крылья: она держит в заложниках детей. С тех пор как я ушел, она не позволяла им повидаться с внуками, даже поговорить по телефону. Она предупредила их, что если они встанут на мою сторону, будут мне содействовать, то внуков больше не увидят. Так что теперь они стучат зубами, боятся мне помогать».

Остаток сеанса Эрнест и Джастин посвятили обсуждению будущего их сотрудничества. Пропуск сеанса и опоздания были очевидным свидетельством того, что Джастин терял вовлеченность в терапевтический процесс, отметил Эрнест. Джастин согласился с этим и заявил, что больше не может позволить себе посещать психотерапевта. Эрнест посоветовал не прекращать терапию в самый разгар таких событий и предложил Джастину отложить оплату до тех пор, когда его финансовое положение стабилизируется. Но Джастин, щеголяя своей новоприобретенной уверенностью, отказался от этого предложения, потому что полагал, что его финансовое положение не будет улучшаться в ближайшие годы – до тех пор, пока живы его родители. К тому же Лаура считала (и он был с ней согласен), что не стоит начинать новую жизнь с долгов.

Но дело было не только в деньгах. Джастин сообщил Эрнесту, что больше не нуждается в терапевтической помощи. Общение с Лаурой давало ему помощь, в которой он нуждался. Эрнесту это не понравилось, но, вспомнив слова Маршала о том, что бунт Джастина был признаком реального прогресса, успокоился. Он согласился с решением Джастина прекратить терапию, но осторожно настоял на том, что не стоит делать это так резко. Джастин упорствовал, но в конце концов согласился еще на два сеанса.

Большинство терапевтов утраивают десятиминутный перерыв между пациентами и назначают сеансы на начало каждого часа. Эрнест же был слишком недисциплинирован для этого и часто начинал сеансы позже или превышал пятидесятиминутный лимит. С самого начала практики он устраивал себе пятнадцати-двадцатиминутные перерывы и назначал сеансы в странное время: 9.10, 11.20, 14.50. Естественно, Эрнест держал это отступление от ортодоксальной методики в секрете от Маршала, который бы раскритиковал его неспособность устанавливать границы.

Обычно во время перерыва Эрнест делал заметки в карте пациента или набрасывал в дневнике идеи для книги, над которой на данный момент работал. Но после ухода Джастина он не стал делать записи. Он просто сидел и размышлял над поступком этого пациента. Терапия не завершилась должным образом. Эрнест знал, что помог Джастину, но они недостаточно продвинулись вперед. И разумеется, его раздражал тот факт, что свое выздоровление Джастин полностью приписывал влиянию Лауры. Но почему-то это уже не имело для Эрнеста особого значения. Встреча с супервизором помогла ослабить это чувство. Он обязательно должен сказать об этом Маршалу. Люди, настолько уверенные в себе, как Маршал, редко получают похвалу – большинство считают, что им ничего не нужно. Но Эрнест подозревал, что он будет не против получить обратную связь.

Да, Эрнест хотел бы достичь большего прогресса с Джастином, но факт прекращения терапии не рассердил его. Пяти лет вполне достаточно. Он не был создан для работы с хроническими пациентами. Авантюрист по натуре, он терял интерес к пациентам, которые теряли желание исследовать новые, неизведанные территории. А Джастин никогда не был склонен к исследовательской деятельности. Да, верно, в конце концов Джастин сбросил сковывавшие его цепи и вырвался на свободу из чрева супружества. Но Эрнест не считал этот поступок заслугой Джастина; это был не он, но новый организм Джастин – Лаура. Эрнест был уверен, что, когда Лаура исчезнет из его жизни – что она непременно сделает, – Джастин вернется к старому, испытанному паттерну поведения.

Глава 11

На следующий день Эрнест торопливо записывал клинические замечания, стараясь успеть до начала второго сеанса Каролин. День выдался тяжелым, но Эрнест не чувствовал усталости: успешная терапия всегда давала ему силы, поэтому этот день принес ему удовлетворение.

По крайней мере, он был доволен четырьмя пациентами из пяти. Пятый пациент, Брэд, как обычно, потратил все время на подробный и утомительный отчет о том, как он провел эту неделю. Многие пациенты, подобные ему, казалось, физически не способны пользоваться терапией. Эрнест не раз пытался вывести его на более глубокие уровни личности, но всякий раз неудачно. Эрнест даже предположил, что другое психотерапевтическое направление, может, даже бихевиоризм, будет более эффективным в борьбе с хронической тревожностью Брэда и его болезненной нерешительностью. Однако стоило ему завести об этом речь, Брэд начинал вдруг рассыпаться в любезностях, говоря о том, сколько пользы принесла ему терапия, что пропали приступы паники, и о том, как ценил он работу с Эрнестом.

Эрнест больше не видел перспективы в элементарном сдерживании тревожности Брэда. Он был так же недоволен Брэдом, как и Джастином. У Эрнеста появились новые критерии качества терапевтической работы: теперь он был доволен лишь тогда, когда его пациенты были откровенны, шли на риск, испытывали новые возможности и – что казалось наиболее важным – были готовы сконцентрироваться на исследовании промежуточного пространства, пролегающего между пациентом и терапевтом.

На последней супервизорской консультации Маршал отругал Эрнеста за то, что он имеет наглость думать, что идея сосредоточения на этом «между» была чем-то оригинальным; последние восемьдесят лет аналитики все свое внимание уделяли исключительно переносу, иррациональным чувствам пациента к терапевту.

Но Эрнест не сдавался и продолжал делать заметки для статьи, посвященной терапевтическим взаимоотношениям, под названием «Пространство между пациентом и терапевтом: аутентичность в терапии». В отличие от Маршала он был уверен в том, что через привлечение внимания не к переносу – искаженным, не соответствующим действительности отношениям, – но к аутентичным, настоящим отношениям между пациентом и терапевтом ему удастся привнести нечто новое в психотерапию.

Разрабатываемый Эрнестом терапевтический подход требовал большей откровенности с пациентами, фокусировки на их реальных «мы-отношениях» в кабинете терапевта. Он всегда думал, что терапевтическая работа состоит из выявления и устранения всего того, что пагубно сказывается на отношениях «терапевт – пациент». Радикальный эксперимент с откровенностью, который Эрнест проводил с Каролин Лефтман, был лишь очередным логическим этапом в эволюции его нового психотерапевтического подхода.

Сегодняшний день принес Эрнесту не только удовлетворение от проделанной работы: ему достался и отдельный бонус. Пациенты подарили ему два кошмарных сна, которые он с их разрешения использует в книге, посвященной страху смерти. До приезда Каролин оставалось пять минут, и он начал набивать эти сны на компьютере.

Первый был лишь обрывком сна:

Я пришла в ваш кабинет на сеанс. Вас там не было. Я оглянулась и на вешалке увидела вашу соломенную шляпу – внутри она вся была покрыта паутиной. На меня нахлынула грусть.

Маделейн, которой этот сон приснился, страдала от рака груди и буквально на днях узнала, что рак перешел и на позвоночник. В ее сне жертвой оказывался другой: смерть и разложение грозят не ей самой, но терапевту, который исчез, оставив лишь затянутую паутиной соломенную шляпу. Или, думал Эрнест, сон может отражать ее ощущение потери мира: если ее сознание отвечает за форму, содержание и смысл «объективной» реальности – весь ее личностно значимый мир, тогда с уничтожением сознания исчезнет все.

Эрнест привык работать с умирающими пациентами.

Но от этого образа – его любимая панама, оплетенная паутиной, – его бросило в дрожь.

Второй сон рассказал Мэтт, шестидесятичетырехлетний терапевт:

Я бродил по высокой отвесной скале на побережье Биг-Сур и наткнулся на небольшую речку, впадающую в Тихий океан. Подойдя ближе, я с удивлением заметил, что река течет прочь от океана, течет в обратную сторону. Потом я увидел сгорбленного старика, который напомнил мне отца. Он стоял у реки, одинокий и сломленный. Я не мог подойти к нему, потому что спуска там не было, и я пошел дальше. Скоро я увидел другого старика, еще более сгорбленного. Возможно, это был мой дед. До него мне тоже не удалось добраться, и я проснулся, расстроенный и обеспокоенный.

Мэтта пугала не смерть как таковая, но смерть в одиночестве. Его отец, хронический алкоголик, умер несколько месяцев назад, и, хотя они постоянно конфликтовали, Мэтт не мог простить себе, что оставил отца умирать в одиночестве. Он боялся, что ему тоже суждено умереть одиноким, бездомным, как умирали все мужчины в его семье. Когда тревога охватывала его посреди ночи, Мэтт успокаивал себя тем, что садился у кроватки своего восьмилетнего сына и прислушивался к его дыханию. Его преследовала фантазия, в которой он и два его сына плывут по океану, далеко от берега, и дети с любовью помогают ему навеки скрыться в глубине волн. Но, так как он не помог отцу и деду, когда те умирали, он не верил, что заслужил таких детей.

Река, текущая вспять! Река, уносящая сосновые шишки и хрупкие дубовые листья в гору, от океана. Река, текущая назад, в золотое время детства и воссоединения первобытной семьи. Потрясающий визуальный образ времени, повернувшего вспять, стремления вырваться из рук судьбы, старения и исчезновения! Эрнест не уставал восторгаться художником, скрытым в каждом пациенте; ему часто хотелось почтительно снять шляпу перед производителем снов, обитателем бессознательного, который каждую ночь, год за годом сплетает шедевры иллюзий.

За стеной, в приемной Кэрол тоже делала записи: заметки о первой встрече с Эрнестом. Она отложила ручку и перечитала написанное:

ПЕРВЫЙ СЕАНС

12 февраля 1995 года

Доктор Лэш неуместно неформален. Навязчив. Настаивал, невзирая на мои протесты, чтобы я называла его по имени, Эрнест… прикоснулся ко мне в первые же тридцать секунд – за локоть, когда я входила в кабинет… очень нежен – прикоснулся ко мне опять, к руке, когда давал мне салфетку… выяснял, что меня беспокоит, историю моей семьи… на первом же сеансе начал настойчиво выжимать из меня вытесненные воспоминания о сексуальном насилии! Слишком много, слишком быстро – это ошеломило, смутило меня! Говорил о своих чувствах… говорил, важно, чтобы мы стали очень близки… просит задавать вопросы о его жизни… обещает быть полностью откровенным, рассказать мне все… с одобрением отзывался о моем романе с доктором Куком… провел со мной на десять минут больше… настоял на прощальных объятиях…

Она была довольна собой. «Эти записи мне очень пригодятся, – думала она. – Правда, не сейчас. Но в один прекрасный день они покажутся кому-нибудь – Джастину, моему юристу, государственному комитету по этике – крайне любопытными». Кэрол закрыла блокнот. Ей нужно собраться перед встречей с Эрнестом. События последних двадцати четырех часов не лучшим образом сказались на ее мыслительных способностях.

Когда она пришла домой вчера вечером, на двери висела записка от Джастина: «Я вернулся за вещами». Задняя дверь была взломана, и он унес все, что она не успела уничтожить: свои ракетки для ракетбола, одежду, туалетные принадлежности, обувь, книги, а также вещи, которые принадлежали им обоим: книги, фотоаппарат, бинокль, CD-плеер, большую часть их коллекции компакт-дисков, несколько кастрюль, чашек и стаканов. Он даже взломал ее кедровый секретер и унес свой компьютер.

Взбешенная Кэрол позвонила родителям Джастина, чтобы сообщить, что она собирается засадить их сына за решетку, а они окажутся в камере по соседству, если они будут оказывать хоть какую-нибудь помощь своему сыну-уголовнику. Она позвонила Норме и Хитер, но лучше от этого не стало. На самом деле стало еще хуже. Норма была слишком озабочена собственными проблемами с мужем, а Хитер своим нежным голоском напомнила ей, что Джастин имеет полное право на принадлежащие ему вещи. Она не могла обвинить его в краже со взломом или незаконном проникновении в чужое жилище: это был его дом и она не имела права менять замки или пытаться помешать ему попасть в дом каким-либо иным способом, не имея на то специального ордера.

Кэрол знала, что Хитер права. Она не получила в суде ордер, запрещающий ему вход в ее владения, потому что никогда – даже в самом страшном сне – не могла себе представить, что он решится на подобную акцию.

И в довершение ко всему утром, одеваясь, она обнаружила, что из всего ее нижнего белья были аккуратно вырезаны кусочки ткани из промежности. И, словно для того, чтобы у нее не оставалось сомнений в том, каким образом это произошло, в каждой паре Джастин оставил по кусочку галстуков, которые она изрезала на куски и побросала в его шкаф.

Кэрол была ошеломлена. Это не Джастин. Не тот Джастин, которого она знала. Нет, один Джастин не смог бы это проделать. У него не хватило бы духу. И воображения.