Конармия. Одесские рассказы
Исаак Эммануилович Бабель
Живая классика (ДетЛит)
В книгу вошли два произведения талантливого отечественного писателя первой половины ХХ века И. Э. Бабеля (1894–1940) – цикл новелл «Конармия» и «Одесские рассказы». Цикл «Конармия» запечатлел фрагмент Гражданской войны. Это своего рода живой документ истории, передающий сиюминутные, еще не остывшие впечатления человека, оказавшегося в самой гуще событий.
В «Одесских рассказах» показана повседневная жизнь дореволюционной Одессы, точнее, той ее части, которая была центром криминального мира города. Сегодняшний читатель получает возможность прочувствовать его специфическую языковую стихию, погрузившись в колоритную атмосферу, созданную автором.
Для старшего школьного возраста.
Исаак Эммануилович Бабель
Конармия. Одесские рассказы
© Кольцова Н. З., вступительная статья, 2024
© Оформление серии. АО «Издательство «Детская литература», 2024
«Тоскую о судьбах революции»
В представлении, пожалуй, каждого читателя существует некая «табель о рангах», в которой тому или иному писателю отводится определенное место. Однако наше видение места писателя в литературном процессе эпохи далеко не всегда соответствует истинному положению вещей и тем более не всегда совпадает с оценкой творца его современниками. И. Бабель, произведения и даже само имя которого долгое время были вычеркнуты из истории русской литературы, в двадцатые годы XX века был одним из самых популярных писателей – его рассказы издавались не только на русском, но и на многих других языках.
Он был колоритнейшей фигурой своего времени. Жизнелюб, стремящийся узнать жизнь во всех ее проявлениях, он много путешествовал, сменил множество профессий, встречался с самыми разными людьми. После прихода советской власти Бабель находился в самом центре общественной и культурной жизни страны. Он был знаком с Леонидом Утесовым и Соломоном Михоэлсом, дружил с Сергеем Есениным и Эдуардом Багрицким. Бабель был вхож в дома сильных мира сего – остроумный рассказчик, он являлся желанным гостем на торжествах, которые устраивал Н. Ежов, преемник Г. Ягоды. Биография писателя могла бы послужить материалом для увлекательного авантюрного романа, с трагической, правда, развязкой.
Исаак Эммануилович Бабель родился 13 июля 1894 года в Одессе в семье торговца. В 1905 году Бабель поступил в коммерческое училище, однако с детства его привлекала не коммерция, а литература. Он охотно изучал историю и иностранные языки, в совершенстве овладел французским и классиков французской литературы – Корнеля, Расина, а также Флобера, Франса и, конечно же, любимого Мопассана – читал в оригинале. Любовь к Мопассану Бабель сохранил на всю жизнь и не скрывал гордости, когда его сравнивали с французским писателем, с которым его объединяла жажда жизни, острых ощущений, «охота к перемене мест».
Из русских классиков он особенно почитал Гоголя и Лескова, из старших современников – Горького, давшего впоследствии начинающему писателю «путевку в жизнь». До шестнадцати лет Бабель изучал Библию, Талмуд и Тору. Своеобразие рассказов писателя во многом определяется именно тем, что в них «встретились» русская, европейская и еврейская культура, каждой из которых он был причастен с детства.
В 1911 году Бабель окончил коммерческое училище и поступил в Киевский коммерческий институт. В 1913 году в журнале «Огни» был опубликован его рассказ «Старый Шлойме». В 1916 году, окончив учебу в Киеве, Бабель поступил в Петроградский психоневрологический институт на четвертый курс. В этом же году Бабель познакомился с Горьким, благодаря покровительству которого были напечатаны два рассказа – «Илья Исаакович и Маргарита Прокофьевна» и «Мама, Римма и Алла». Однако Горький посоветовал молодому писателю, прежде чем продолжать литературную карьеру, постараться как можно лучше узнать жизнь. Бабель, которого всегда отличала жажда впечатлений, последовал совету своего «наставника». Он на время перестает писать и погружается в водоворот жизни. Именно стремление узнать жизнь во всех ее противоречиях, во всей ее красоте и неприглядности заставляет Бабеля совершать странные, по мнению многих, поступки, пробовать себя в самых разных профессиональных сферах и часто ходить по лезвию ножа.
С самого начала Бабель был не просто на стороне революции – он был в самом ее сердце. С января по май 1918 года Бабель работает переводчиком в иностранном отделе ЧК и одновременно в петроградской газете «Новая жизнь». В начале 1920 года является заведующим редакционно-издательским отделом Госиздата Украины, однако уже в апреле, получив удостоверение на имя Кирилла Васильевича Лютова, тайком от жены и родных отправляется на польский фронт.
Сперва Бабель работал при штабе армии, а затем перевелся в 6-ю кавалерийскую дивизию. Он участвовал в боях и одновременно печатался в армейской газете «Красный кавалерист». Конармейские впечатления нашли свое воплощение в конармейском «Дневнике» и его своеобразной художественной версии – цикле новелл под названием «Конармия», впервые опубликованном в 1926 году. Затея с распространением революции на территории Польши провалилась. Бабель вернулся в Одессу, где поселился на Молдаванке – улице, ставшей центром криминальной жизни города.
В 1924 году мать, жена и сестра Бабеля уезжают за границу, полагая, что на время, но, как оказалось, навсегда. Бабель остается в России. Один за другим выходят в свет его сборники рассказов: «Конармия», «Одесские рассказы», «История моей голубятни», киносценарии, пьеса «Закат». В конце двадцатых годов Бабель – один из самых известных писателей Советской России. Однако «Конармия» встретила одобрение далеко не у всех читателей, и прежде всего не принял ее сам прославленный командарм Буденный, не обнаруживший в ней «достойного» изображения побед и подвигов героев революции.
Действительно, Бабель стремится уйти от описания батальных сцен, его больше интересует походный быт и человек как он есть – бойцы 1-й Конной, их враги, а также мирное население. На защиту Бабеля встал Горький, но полемика по поводу книги длилась до конца двадцатых годов.
Бабель опять, как и раньше, когда по совету Горького он отправился «в люди» коллекционировать жизненные впечатления, перестает публиковать свои произведения. Он вновь стремится окунуться в самую гущу жизни, на этот раз не только в России, но и во Франции, когда в 1927 году отправляется к жене. Париж, как и Одессу, он узнавал не с «парадного подъезда», а сквозь призму уличных впечатлений, общаясь с низами общества – клошарами, бедняками, уличными художниками.
Вернувшись домой, Бабель изучает жизнь новой, советской деревни. Его интересует процесс коллективизации, впоследствии во всей его жестокости представленный в рассказе «Колывушка».
Положение писателя с европейским именем давало Бабелю свободу, которой были лишены многие его собратья по перу, и, естественно, у писателя было много недоброжелателей и завистников. Многих возмущало, что Бабель находится на «особом положении» у правительства, имеет за границей жену и дочь, может принять приглашение Горького и вместе с семьей отправиться в Сорренто. «Молчание» Бабеля, который по-прежнему почти ничего не печатает, многими воспринимается как вызов. Однако, по свидетельствам современников писателя, он постоянно пишет, но пишет «в стол».
В тридцатые годы исчезают, а точнее, искореняются многочисленные литературные группировки двадцатых, усиливаются гонения на свободную литературу, в искусстве насаждаются единый стиль и единый пафос. Все большее распространение получает практика соцзаказа, предполагающая, что художник должен разрабатывать наиболее актуальные, с точки зрения партии, сюжеты. В 1932 году возникает понятие «основного метода советской литературы» – соцреализма. Бабель, с его свободолюбием и «пестрым», «неприглаженным» стилем, не мог вписаться в эту новую литературу.
Как и раньше, Бабель проявляет странный, почти болезненный интерес к органам государственной безопасности. Он общается с наркомом внутренних дел Генрихом Ягодой и его преемником Николаем Ежовым. Писатель намеревается написать роман о чекистах и потому стремится, как всегда досконально, изучить «объект». Но планам Бабеля не суждено было осуществиться. Он слишком близко подошел к властям предержащим. Даже европейская известность не могла спасти писателя, и он сам понимал, что судьба его предрешена.
15 мая 1939 года Бабеля арестовали. Все папки с рукописями исчезли во время ареста, и их судьба до сих пор неизвестна. Наиболее вероятно, что их сожгли. События разворачивались по печально известному сценарию: как и многие его современники, среди которых были как враги, так и горячие сторонники советской власти, Бабель вынужден был пойти на самооговор. В ходе допроса Бабель признал себя членом антисоветской троцкистской организации с 1927 года, агентом французской и австрийской разведок. Позже он отказался от прежних показаний, однако это уже ничего не могло изменить. 26 января 1940 года писателю был вынесен смертный приговор, на следующий день он был приведен в исполнение.
Бабель был реабилитирован в декабре 1954 года.
Адепт и певец революции, он стал жертвой тоталитарной системы, которая уничтожила Бабеля-человека и попыталась добиться исчезновения Бабеля-писателя. Казалось бы, на время ей это удалось.
Лишь в шестидесятые годы ХХ века Бабель вернулся в литературу, но ненадолго. После хрущевской «оттепели» имя и творчество писателя вновь стали замалчиваться.
Однако все то время, что Бабель был отлучен от читателя, он незримо присутствовал рядом с ним. «Одесские рассказы», впитавшие в себя городской фольклор, характерный одесский юмор, влились в советскую массовую и даже «низовую» культуру. Знаменитая Молдаванка и ее герой Беня Крик были на слуху у человека, даже незнакомого с творчеством Бабеля. Мифы о революции и ее героях, безусловно, во многом подготовлены бабелевской «Конармией» с ее жестокими сценами и натуралистическими подробностями, оттеняющимися высокой патетикой, песенной интонацией.
Сейчас, когда контуры материка под названием «Русская литература XX века» проступают все более отчетливо и к творчеству писателей подходят уже не с идеологической, а с эстетической меркой, читателя по-прежнему интересует своеобразная «художественная история» эпохи – история «по Бунину» и «по Горькому», «по Блоку» и «по Есенину».
История «по Бабелю» дает возможность увидеть революцию изнутри – глазами не только очевидца, но и участника событий. Бабелевская «Конармия» воспринимается как «живой» документ истории, как произведение, передающее сиюминутные, еще не остывшие впечатления человека, оказавшегося в самой гуще событий. «Конармия» открывает перед читателем трагические и до сих пор во многом закрытые страницы истории. Неудавшийся поход 1-й Конной армии Буденного на Варшаву должен был стать одним из первых шагов на пути к мировой революции, которой грезили большевики и о которой мечтал Бабель. Идея перманентной, «вселенской» революции захлебнулась, и писатель почувствовал это еще в самом начале пути.
С первых же строк «Конармии» возникает иллюзия документального воспроизведения событий: Бабель указывает названия городов и местечек, номера воинских частей, изображает Буденного и Ворошилова, упоминает Ленина и Троцкого и датирует эпизоды. Создается ощущение, что события и явления предстают в своем «первозданном» виде, часто обходясь без комментария и оценки повествователя.
Плотная подача материала, обилие эпизодов и персонажей, кажется, переносят акцент с чисто художественного аспекта повествования на событийный. Однако документальность цикла обманчива.
Яркие, насыщенные цвета, обилие сравнений, многослойных метафор свидетельствуют о том, что рассказчик наделен сознанием художника. Картина мира пропущена сквозь призму восприятия юного человека, который смотрит на мир «как на луг в мае, как на луг, по которому ходят женщины и кони». Читатель попадает в удивительно живописный, красочный мир, погружается в стихию жизни и захлебывается впечатлениями. Картина, нарисованная Бабелем, напоминает лубочные картинки или живописные полотна Марка Шагала – с их удивительно яркими и сочными цветами, «наивной» манерой письма и философской проблематикой.
Создается ощущение, что Бабель «разложил» мир на первоэлементы: небо, солнце, месяц и звезды приближены к человеку, до них можно дотянуться рукой. Так, солнце «живет» на дворе прославленного начдива Савицкого: «Облитый духами и похожий на Петра Великого, он жил в опале с казачкой Павлой, отбитой им у еврея-интенданта, и с двадцатью кровными лошадьми, которых мы считали его собственностью. Солнце на его дворе напрягалось и томилось слепотой своих лучей, жеребята на его дворе бурно сосали маток, конюхи со взмокшими спинами просеивали овес на выцветших веялках». Вселенная словно сужается до двора начдива, или, напротив, двор раздвигается до размеров Вселенной.
Многочисленные сравнения и метафоры цикла построены на уподоблении макрокосма и микрокосма: «Улица лежала перед нами, круглая и желтая, как тыква, умирающее солнце испускало на небе свой розовый дух». По Новограду «слоняется» «бездомная луна», дырявая крыша сеновала «пропускает» звезды, луна висит над двором, «как дешевая серьга».
У Бабеля не просто размыта, но отсутствует граница между социально историческим и природным миром – читатель попадает в определенное время и место, но одновременно сталкивается с миром как таковым, со Вселенной, мировым универсумом: «Ночь летела ко мне на резвых лошадях. Вопль обозов оглашал Вселенную. На земле, опоясанной визгом, потухали дороги. Звезды выползли из прохладного брюха ночи, и брошенные села воспламенялись над горизонтом».
В новеллистическом цикле Бабеля, как в мифах, изображается пространство, в котором на равных обитают люди, животные и природа, небесные светила и предметы быта, а также герои и «боги» – боги революции. Сравнение начдива Савицкого с Петром Великим, основателем города, создателем нового мира, не случайно. Участники исторических событий в цикле Бабеля изображаются как творцы истории, люди, с которых начинается новое время.
Каждый поступок человека, несущего в мир идею революции, оценивается как деяние. Быт обретает свойства бытия. Читатель словно отброшен к началу времен, к моменту зарождения нового мира и вместе с героем-рассказчиком осваивает вселенную, открывая для себя ее красоту и жестокость, пытаясь нащупать нравственную опору. Мифопоэтическая картина мира, созданная Бабелем, с одной стороны, выражает состояние героя-рассказчика, наделенного романтическим мировосприятием, с другой – отражает настроения, царившие в умах простых людей, осознающих себя преобразователями мира. Наивность и невежество человека массы обусловливают смелость, «громогласную простоту», с которой он решает мировые вопросы, и жестокость – «щегольство кровожадностью», с которой он несет людям «новую веру» – революционную идею.
В своем новеллистическом цикле Бабель достигает удивительного единства противоречий. «Конармия» воспринимается как дневниковые записи участника похода – и одновременно как художественное произведение; как набор ничем не связанных друг с другом миниатюр – и как единое целое; как реалистическая, даже натуралистическая и в то же время гротескно выпуклая картина мира.
Действительно, форма произведения, на первый взгляд, предельно свободная. История похода Буденного на Варшаву сплетается из разрозненных эпизодов и фрагментов. Каждая новелла может быть прочитана как самостоятельное художественное произведение – со своим сюжетом, системой персонажей. Однако лишь в контексте целого, «подсвечиваясь» другими новеллами, она обретает глубину и объем. «Конармия» воспринимается не как череда мгновенных фотографических снимков, а как единое художественное полотно, пусть и сшитое из разноцветных лоскутов.
Ощущение мозаики, калейдоскопа нагнетается с помощью варьирования тем и голосов, смещающегося фокуса восприятия событий – «летописец» доверяет слово своим героям и вводит в повествование их письма, рассказы и исповеди, как кажется, в художественно не обработанном виде.
Неоднородную фактуру повествования прежде всего позволяет ощутить сочетание различных стилевых пластов речи и даже языков: литературная речь взаимодействует с разговорной, русский простонародный сказ соседствует с еврейским местечковым говором, украинским и польским языками.
Бабель, как и многие его современники, обращается к стихии живой разговорной речи с ее образностью и метафоричностью и использует различные виды сказа, предполагающего наличие дистанции между речевой манерой автора и персонажа, которому доверено слово. Бабель демонстрирует удивительное художественное мастерство, осваивая индивидуальные языковые особенности того или иного своего героя и постигая таким образом его психологию. Герои Бабеля раскрываются не только в действии, но и через слово. Так, новелла «Письмо» показывает, как наивность, почтение к старшим и даже некоторая поэтичность уживаются в простом человеке с душевной глухотой, черствостью и дикостью. В письме, продиктованном рассказчику мальчиком экспедиции Курдюковым, соседствуют описание Новороссийска, Майкопа, Воронежа, беспокойство об оставленном дома коне Степе и рассказ о зверском убийстве сына отцом и о том, как отомстил за брата второй сын. О сценах расправы отца над сыном и истязании отца сообщается так же буднично, в том же неторопливом и степенном тоне, в котором описывается жизнь городов. Эпическая интонация делает ощутимой и гоголевскую традицию, что отмечал уже современник Бабеля В. Шкловский, сравнивавший «Конармию» с «Тарасом Бульбой». По мнению Шкловского, «есть сходство в отдельных приемах. Само „письмо“ с убийством сыном отца перелицовывает гоголевский сюжет»[1 - Шкловский В. Б. Гамбургский счет // Бабель. Критический романс. – Л.: Изд-во писателей в Ленинграде, 1928. – С. 82.]. Восходит к Гоголю и активно используемый Бабелем сказ.
Форма сказа позволяет автору показать контраст между поведением человека, его поступками – часто бессмысленными и жестокими – и высокими намерениями и устремлениями. Рассказ «Соль», построенный в форме письма красноармейца Никиты Балмашева в редакцию, позволяет увидеть противоречия в сознании простого человека, равно способного на благородный поступок и убийство. Герой новеллы проявляет сочувствие к «представительной женщине с дитем», направляющейся к мужу, разрешая ей ехать в вагоне с красноармейцами, а когда узнает, что «дите» – это куль соли, который спекулянтка везет на продажу, сбрасывает ее с поезда под откос, а затем и расстреливает, «сняв со стенки верного винта».
«Солдат революции» Никита Балмашев убежден, что своим поступком он не только восстанавливает справедливость, но и борется с «изменниками, которые… хотят… выстелить Расею трупами и мертвой травой». Бабелевский сказ – это своего рода саморазоблачение персонажа, не замечающего трагических противоречий своего характера. Сочетание несочетаемого в душе простого человека отражает и его речь, включающая в себя простонародные и диалектные слова и выражения, а также новую лексику эпохи – язык митингов, лозунгов, листовок.
Есть у Бабеля и комический сказ, родственный зощенковскому. Резолюция начальника штаба на прошении командира первого эскадрона Хлебникова о возвращении тому коня звучит так: «Возворотить изложенного жеребца в первобытное состояние». Никита Балмашев в письме в редакцию описывает лишь то, что, по его словам, его «глаза собственноручно видели». Матвей Родионыч Павличенко признается в своем «жизнеописании», что он «неграмотный до глубины души».
Сам легендарный командарм Буденный, обращаясь к войскам с напутственным словом, допускает в своей речи комические ошибки. «Ребята, – сказал Буденный, – у нас плохая положения, веселей надо, ребята…» Анекдот органично входит в повествовательную ткань произведения. В новелле «Измена», написанной от лица того же Никиты Балмашева, что и «Соль», речевой комизм дополняется комизмом ситуаций: раненые бойцы, опасаясь измены даже в госпитале, не позволяют «немилосердным сиделкам» и докторам оказать им помощь.
Бойцы отказываются мыться, переменить грязную одежду и сдать оружие, они спят по очереди и по нужде ходят «в полной форме, с наганами». Однако комическое, как всегда у Бабеля, соседствует с трагическим: один из бойцов, товарищ Кустов, «должен был через четыре дня скончаться от своей болезни».
Сказовое начало в «Конармии» взаимодействует с так называемым орнаментальным. В каждой новелле читатель встречает обилие сравнений и метафор, набегающих, наслаивающихся друг на друга: «Поля пурпурного мака цветут вокруг нас, полуденный ветер играет в желтеющей ржи, девственная гречиха встает на горизонте, как стена дальнего монастыря…» Сравнения и метафоры могут быть странными, неожиданными: костельный служка пан Рубацкий «развешивает перед нами поблекшие полотна молчания и неприязни», друг Аполека, старый Готфрид, «слушает нескончаемую музыку своей слепоты». Бабель добивается удивительного художественного эффекта, сближая далекие понятия – «внимательные седины», «неумолимое тело».