Эвтаназия, или Путь в Кюсснахт

В 79 году вдруг объявился Миша Байкис. Он позвонил по телефону. Анна страшно обрадовалась.

– Как ты? Где ты? – засыпала она его вопросами.

– Сейчас в Израиле. А подробности при встрече.

К приходу Миши она наготовила разносолов, много выпивки – стол был роскошным. Анна с нетерпением ждала появления старого друга. Ведь ему она была обязана знакомством с Рувой.

Увы, невеселой получилась эта встреча. Она ожидала увидеть прежнего Мишу – весельчака, остроумца и балагура. Но он обрюзг и погрустнел. Для Анны оказалось полной неожиданностью, что живет он сейчас в Америке, штат Аризона. А в Израиль приехал, чтобы, наконец-то, его увидеть, «да и вас повидать». Миша искренне радовался, что «вы вместе. Никак этого не ожидал, но очень рад, ребята» А он освободился из колонии в 75-м. Условно-досрочно. Два года его не выпускали, но потом он все-таки уехал. Прибыл в Ладисполь в Италии, где тогда был перевалочный пункт для советских евреев. Там он познакомился с дамой, собиравшейся в США, и она утянула его с собой.

– Где же твой хваленый сионизм? – воскликнула огорченная Анна.

– Похоже, в колонии выветрился. Эх, братцы, сам не знаю, как это вышло, – признался Миша. – Обосновались мы в Фениксе. Дыра та еще…

– И чем ты там в своей Аризоне занимаешься? – спросил Рува.

– Что-то координирую в одной еврейской организации. Деньги вроде неплохие, – без особого энтузиазма сказал Миша. – Так что пока обживаюсь, присматриваюсь. Кстати, с дамой той я расстался через полгода.

– Так приезжай сюда, к нам! – сказала Анна.

– Посмотрим… – уклончиво ответил он.

Разговор не клеился. Миша пытался шутить, но не слишком удачно. Пил мало, что-то ковырял вилкой у себя в тарелке. Словом, совсем не был похож на прежнего Мишу Байкиса. Вдруг стал прощаться.

– Посиди еще немного, – упрашивала Анна. Но в ее голосе слышалась растерянность – не такой представляла она их первую после разлуки встречу.

– Нет, мне пора. Послезавтра улетаю, а еще куча дел…

Они расцеловались, обменялись телефонами. Потом в течение года изредка созванивались. Хотя нет, звонила она, а Миша не позвонил ни разу. Разговоры выходили какими-то натужными, словно им не о чем было говорить. А через год он и вовсе перестал отвечать.

– Наверное, уехал из этой дыры в другую, – предположил Рува.

Больше они не виделись. И не слышались… Да, Миша Байкис. Пусть у него все будет хорошо! – твердила она про себя как мантру, когда вспоминала о своем единственном друге.

***

Анна гордилась Рувимом, восхищалась им, умилялась и радостно потакала его маленьким прихотям и слабостям, казавшимся ей такими невозможно милыми. А слабости у него имелись. Он был немножко сибарит и весьма ценил комфорт. И неожиданно оказался большим сластеной – иногда проскальзывал на кухню и тайком утаскивал к себе в кабинет пару конфет, вздрагивая, если она вдруг заставала его за этим занятием.

Анна получала огромное удовольствие, если ей удавалось угодить его желаниям, часто даже невысказанным. Но понимала и то, что забота, которой окружала его, увы, не вполне бескорыстна. И стыдилась, что пытается достичь и другой цели – привязать его к себе.

Ей было трудно расстаться с ним даже на минуту. Она почти возненавидела свою работу, вынуждавшую ее оставлять Руву на целый день. Но что поделаешь? На доходы Рувы вдвоем было не прожить. А так они могли позволить себе раза два в год слетать за границу.

В свободные вечера наступало самое счастливое время. Рува облачался в свою любимую домашнюю фланелевую куртку, протертую на локтях чуть ли не до дыр (она купила ему точно такую же новую, но та висела в шкафу так и не надеванная). Анна приносила ему в кабинет чашечку кофе или рюмку коньяку. Он продолжал просматривать рукописи, а она уютно устраивалась на мягком пуфике и, не отрываясь, смотрела на него снизу. Да, глупо, как на дешевой олеографии. Ну и пусть…

Как-то он заметил устремленный на него взгляд и сказал:

– Аня! Что ты меня глазами ешь, как карьерист начальника? На повышение не рассчитывай.

– Я и не рассчитываю. Просто не могу наглядеться на собственное счастье.

– Ну, уж и счастье…

Порою Анна подступалась к нему с вопросом:

– Почему ты ничего не пишешь?

Рува отшучивался:

– Как это не пишу? Только вчера сдал в газету целую простыню. Черт-те на сколько полос.

– У тебя чудные статьи, но я ведь не о том спрашиваю. Ты же сам говоришь, что это – низшая лига. А вот что-то свое… Я же вижу, что ты хочешь писать, но сам себя останавливаешь. Словно боишься. Почему?

Однажды он сказал на это:

– Куда лучше и приятнее других критиковать. Это ни к чему не обязывает. А если честно – да, боюсь. Хороший вкус не дозволяет писать посредственно. А талантливо может не получиться.

Анна недоверчиво взглянула на него.

– Боюсь, – повторил он и внезапно стал серьезен. – Думаю, это и определило мои жанровые предпочтения. Уже спустя много лет после того, шедшего «на ура» рассказа, о том, как забирали маму, я понял, что предпочитаю придумывать фантастические истории, чем описывать реальные события, превращая их в ложь. Увы, фантаст из меня не вышел. Вот с тех пор не пишу. Да и поезд ушел. Смешно начинать карьеру сочинителя, когда тебе вот-вот стукнет полтинник. Хотя ты права – иногда хочется.

– Подумаешь, полтинник, – запротестовала Анна. – Ты мне недавно рассказывал про кого-то, кто начал писать в 65 лет. Да к тому же стихи. Ты еще собирался их печатать.

– А, это Юлик Шапиро. Он уникум. И, кстати, отказался от публикации. Сказал, что не хочет выставлять себя на посмешище. Мол, о душе пора подумать, а не о штурме Парнаса…

– Вот и дурак, – сказала Анна.

– Наоборот, мудрец.

***

И все же спустя какое-то время Анна стала замечать, что он что-то пишет, а при ее появлении немедленно накрывает исписанный лист первыми, попавшимися под руку бумагами. Мелькнула мысль о любовной переписке. Но нет, не могла такая переписка длиться несколько месяцев. К тому же на его столе появились книги об истории второй мировой войны и журнальные статьи с выписками из них. Анна удивилась. Ведь он всегда делился с ней своими планами. И такие обсуждения были для нее самыми счастливыми минутами. А тут – молчит. Да еще прячет. В конце концов, она не выдержала:

– Что это ты все время строчишь тайком?

Он долго отнекивался, но, наконец, признался.

– Да вот задумал одну повестушку.

– Расскажи!

– Ни за что! Настоящие сочинители никому ни слова, пока не напишут. Боятся расплескать. Вот и я. А, впрочем… – он сделал паузу, а потом продолжил: – Нет, видно не быть мне настоящим писателем. Ты слышала что-нибудь об Абе Ковнере?

– Нет, ничего.

– Тогда слушай. История невероятная. Этот Ковнер (он, кстати, из России) с детства мечтал, что станет рядом с Иудой Маккавеем в списке великих героев Израиля. Но мечта не сбылась – о легендарном Абе Ковнере сейчас мало кто помнит. В лучшем случае что-то слышали, хотя о нем написана туча статей и даже книг. Однако… если бы замысел Ковнера осуществился, мир наверняка стал бы совсем другим. Когда началась война, Ковнер, а ему было 23 года, оказался узником Вильнюсского гетто. Там погибло 30 тысяч евреев. И вот этот мальчишка стал одним из организаторов подполья, а потом – его руководителем.

После ликвидации гетто в сентябре 1943-го Ковнер сколотил еврейский партизанский отряд. А весной 1945 года в Румынии он создает подпольную организацию «Нокмим», что означает «Мстители» (ивр.). До середины пятидесятых она действовала по всей Европе, но главным образом в Германии. За это время они уничтожили сотни или тысячи нацистов. Цифры разнятся, но даже если несколько сотен. Ты представляешь?

«Мстители» были засекреченной военизированной структурой. Об их делах можно было бы снять сотню фильмов. Вот что пишут, – тут Рува бросился к столу, открыл один из ящиков, долго в нем рылся, нашел, что искал и зачитал Анне: «После разгрома фашизма в одной ФРГ насчитывалось более 13 миллионов человек, которые были связаны с преступлениями нацистского режима. Подавляющее большинство из них даже не предстало перед судом. А к 1949-у году в тюрьме сидели лишь 300 нацистских преступников». Триста из 13 миллионов! Понятно, что у их жертв не могла не возникнуть идея мщения. Идея взять правосудие в собственные руки.