Заповедник мертвецов. Продолжение

Прекрасное далёко, не будь ко мне жестоко,

Не будь ко мне жестоко, жестоко не будь.

От чистого истока в прекрасное далёко,

В прекрасное далёко я начинаю путь.»

– Что за первомайская демонстрация? – спросил у адвоката Кирилл и тот охотно объяснил, надеясь, что клиент передумает.

– Это верующие. Считают, что в нашем городе они ненадолго, а счастливая и настоящая жизнь их ждет в другом месте. Они хотят поскорей перебраться в эту счастливую жизнь. А наш город воспринимают как перевалочный пункт, отстойник, если хотите, где они застряли из-за грехов, совершенных в прошлой жизни. Гимн, собственно, об этом. Ему не одна сотня лет, кстати. В песне они заверяют, что уже очистились и готовы двигаться дальше.

– А идут-то куда?

– В счастливую жизнь, разумеется. В столицу, то есть.

– И дойдут?

– Нет, разумеется. Часа два побродят, попоют и назад. Надуманные грехи замаливать. Дорога в столицу, как эскалатор с обратным движением, – вроде идешь, но на самом деле топчешься на месте. В столицу еще никто так не попадал. Но верующие надежду не теряют. Судья у нас еще и пастор по совместительству на полставки, он эту веру в них и поддерживает. Смешные. Мне так и здесь хорошо. Вы, кстати, не передумали насчет моей схемы защиты?

Кирилл отрицательно покачал головой и отправился осмотреть городок. Хотя слово «отправился», наверное, не совсем уместное.

Городок выглядел захолустным. Центральная улица была асфальтирована, но даже ямочный ремонт на ней давно не проводился. Под выбоинами дорожного покрытия во многих местах виднелись булыжники мостовой. В городок можно было попасть либо из столицы, либо со стороны границы. На одной окраине, ближе к границе, возвышалось единственное высотное здание в девять этажей, на другой почему-то разместилась центральная площадь городка. За ней населенный пункт заканчивался, и начиналась или продолжалась, пронзившая город насквозь, дорога на столицу. Между девятиэтажкой и центральной площадью вдоль дороги причудливо контрастировали убогие деревянные бараки с фанерой вместо стекол в оконных проемах с аккуратными кирпичными домиками с поблескивающей на солнце металлочерепицей, ухоженными газонами с пестрыми цветочками и деревянными скамейками с филигранной резьбой.

На площади стоял шатер передвижного цирка, в котором проводили судебные заседания. По окружности располагались кожно-венерологический диспансер, гостиница в два этажа при нем, деревянный жилой дом из почерневшего от старости дерева, на первом этаже которого был единственный в городе бар, каменный дом мэра и судьи с колоннами и уютным садом за ним. Какие-то лавки, убогий продуктовый магазинчик, аптека с обшарпанной вывеской с изображением очков и двумя ошибками в слове.

Почему-то в центре площади стоял мусорный бак, в который жители со всего города выкидывали бытовые отходы. Бак был густо обклеен частными объявлениями о потерявшейся собаке, срочной продаже старой швейной машинки и другими. Кто-то через объявление пытался найти одноклассника, с которым не виделись со школы, и почему-то возникла надобность, кто-то анонсировал поэтический вечер в формате квартирника, куда можно было пройти только со своим бухлом. Проститутки в объявлениях оглашали перечень нехитрых услуг и выделяли крупным шрифтом то обстоятельство, что работают они круглосуточно. Жизнь в городке, судя по количеству объявлений, из-за которых мусорный бак казался одетым в бумажную, лохматую шубу, гражданином, присевшим на корточки справить нужду, кипела. Часть отходов, между тем, в бак не попадала, какие-то объявления отрывались, из-за чего ландшафту центральной площади ветер, гоняя целлофановые пакеты, бумажные обрывки, придавал жизни, динамики и ароматов разложения. Собственно, больше в городке рассматривать было нечего.

БРАТЬЯ НИКИПЕЛОВЫ

«Жила-была на белом свете мертвая девочка. Она была очень несчастна, потому что другие ребята в детском саду ее обижали: то ножку ей оторвут, то ручку. Воспитательница жалела девочку и, пришивая конечности, внушала ей , что надо уметь за себя постоять. В жизни это пригодится…»

Братьям Никипеловым мать и сестра поручили каждый вечер читать лежачему деду сказки. Сашка читать не любил. Тем более – вслух, но по натуре своей был рохлей, отказывать не умел, вот и читал. Заунывно, без выражения. Брат-близнец Санька, более предприимчивый и болтливый, хитрил – брал в руки книгу, для вида листал страницы, но не читал, а порол всякую отсебятину. Про то, как провел время на работе, как сходил на рыбалку, как трахнул жиличку из коттеджного поселка, в котором с братом работал охранником. Тихоня Сашка так не мог, максимум, на что он был способен – найти сказки покороче, вот и эта умещалась всего в пару абзацев:

«Однажды, когда ребятишки сломали у мертвой девочки любимую игрушку, гробик, который подарила бабушка, девочка не выдержала и покусала всех ребятишек. А детишки, придя домой, покусали своих мам и пап. И с тех пор в детском саду воцарился мир и согласие. Вот как важно, милые детишки, для того, чтобы все со всеми играли, и никто никого не обижал бережно относиться к своим зубкам с самого детства. Тогда везде будет мир и согласие!»

Книжка с короткими сказками досталась Сашке от соседа Игната. Игнат сам их сочинил. Раньше он жил и работал в областном центре, был женат, родил двух детей. Потом развелся. Переехал жить в деревню, где жили братья, к родной бабке, потому что одному снимать квартиру в городе было дорого, а квартиру, машину и все сбережения он оставил жене и детям. К тому же работать удаленно он мог хоть откуда. Лишь бы интернет был. Чего-то там программировал. Каждые выходные Игнат уезжал в город провести время с детьми. Очень их любил. Говорил, что без них чувствует себя инвалидом – как будто части тела лишили. А потом у него случилось несчастье – жена, забрав детей, тайком эмигрировала за границу. Игнат пытался с ней поговорить, что-нибудь придумать, чтоб видеться с детьми регулярно как раньше, да и дети его любили, но жена любые компромиссные варианты отвергала, а затем и вовсе заблокировала его телефон, а также лишила возможности списаться с ней во всех месседжерах. На нервной почве у Игната отказали ноги, он пересел в инвалидное кресло и даже вариант поездки за границу хотя бы раз в год оказался для него, неходячего, слишком затруднительным.

Братья какое-то время по-соседски помогали ему по хозяйству. Регулярно навещали, приносили продукты. Игнат программировал, а в оставшееся от работы время занимался тем, что писал сказки. Надеялся, что их издадут, издательство заплатит ему кучу денег, и он сможет переехать на постоянное место жительства поближе к детям. Сказками, однако, никто не заинтересовался. Издательства даже не сочли нужным ему отказать, просто проигнорировали. Тогда он распечатал книжку на принтере, заказал в типографии сотню обложек и почти месяц целыми днями только тем и занимался, что приклеивал распечатанные листы к обложке, чтоб получилась книжка. Перестал общаться даже с братьями, на все вопросы отвечал односложно, показывая всем видом, что отвлекать его не надо. Как-то Сашка зашел к Игнату и застал его уже холодным и окоченевшим с измазанными клеем пальцами, среди бумажного мусора. Игнат склеил 99 книжек, а на сотой умер. Сашка одну книжку взял, и в качестве автографа приложил к титульной странице оттопыренный большой палец мертвеца. Получился довольно отчетливый отпечаток папиллярного узора.

– Так, бедолага, напоследок с детишками и не увиделся, – причитали затем на похоронах бабы, – не спокойно ему на том свете будет.

– Вот видишь, Сашок, – нашептывал брату Санька так, чтоб бабы не услышали, – от женщин все беды. И к детям привязываться не надо. Они для себя рожают, а мы, настоящие мужики, должны быть свободны. А если прикипишь – закончишь как Игнат.

– Да он просто на тварь напоролся, не все же такие, – возразил Сашка, но слишком громко, на них зашикали, и Санек отвечать не стал, только постучал по голове кулаком – мол, дурак ты, брат.

– Прочитал, что ли, деду сказку? – крикнула Сашке с кухни мать и, не дождавшись ответа, скомандовала, – иди есть тогда!

Дед на знакомый голос отреагировал, костлявой рукой крепко прихватил Сашку и, жамкая беззубым ртом, забеспокоился: «гвозди, гвозди, гвозди!». Внук дал потрогать деду холщовый мешок, через ткань которого прощупывался металл. Содержимое мешка надо было по дороге на работу высыпать в колодец. Деду наказал это делать большой чиновник из коттеджного поселка, а дед, когда занемог, перепоручил это внукам. Обмануть его и не высыпать гвозди не было никакой возможности. Санька как-то увязался за почтальонкой по своей кобелиной надобности и про гвозди забыл, так дед начал выть после полуночи, биться в истерике и рвать зубами подушку. Даже в больницу хотели его отвезти, для чего вызвали Саньку обратно. Санька, смекнув в чем дело, по дороге высыпал гвозди в колодец, и к его приходу дед уже успокоился. Никому, кроме брата, он, разумеется, об этом не рассказал.

Братья, не смотря на то, что было им уже под сорок, никогда не были женаты. При том по разным причинам. Санька, более предприимчивый в любовных делах, чем брат, считал, что связывать свою жизнь с одной, никакого смысла нет, потому что вокруг так много вкусного, что на его век хватит. Сашка относился к женщинам насторожено. Возможно, потому что как-то давно в мареве детства одна городская девочка с худенькой шеей, покрытой нежным едва различимым пушком, взяла его на слабо: «Спорим, ты не сможешь поцеловать лягушку!» У Сашки только проявившийся кадык ушел вверх и вниз, чтоб смочить пересохшее горло, и он неожиданно для себя спросил: «А если смогу, ты меня… поцелуешь!» Девочка рассмеялась и неопределенно мотнула головой. Сашка дрожащими руками поймал коричневую и влажную дрянь и прижал ко рту. Затем потянулся было губами к девочке, но она, оттолкнув его, фыркнула: «Нет! Ты же с лягушкой целовался!» Может из-за этого случая, а может просто большая часть мужского запала досталась брату, но женщинам довериться он не решался. Такое бывает.

Сашка относился к этому спокойно и не чувствовал себя обделенным. Его часто принимали за брата, и ему перепадало там, где Санька оказывался первопроходцем. Санька относился к похождениям брата по его следам с юмором. Женщин не ревновал и то ли в шутку, то ли всерьез утверждал, что деревенские бабы все-таки различают братьев, но, чтобы не выглядеть беспутными, выставляют все в таком свете, что будто их близнецы одурачили. Для братьев интимные рокировки стали такой обыденностью, что они их даже не обсуждали.

– Сашь, че-то ты вяло ешь. Добавку? – Мать, не дожидаясь ответа, сняла крышку со сковороды, чтоб подложить еще куриных котлеток, но сын отрицательно помотал головой. Ему пора было выезжать на работу, чтоб сменить брата на дежурстве.

А задумался во время еды Сашка вот о чем. Ему почему-то захотелось рассказать брату, что их опять перепутали, и он тоже переспал с жительницей коттеджного поселка, которая, похоже, приходила в домик охраны к Саньку, но наткнулась на Сашку. Почему у Сашки возникло такое желание, он объяснить себе не мог да, честно говоря, и не пытался. Возникло и возникло. Испытывал ли он к этой замужней зрелой женщине какие-то чувства? Разумеется, нет. Более того, и секса-то в тот день ему не особо хотелось. Она зашла к нему и пригласила выйти покурить. Сашка не курил, но послушно вышел. Женщина присела на скамейку и выпустила тонкую струйку дыма через уголок рта. Густо напомаженные губы как-то неожиданно пробудили в охраннике простое, но настойчивое желание. Она что-то говорила ему, но он ее не слышал, прорывались сквозь гипнотическую пелену только обрывки фраз, типа «не боишься, что переписывался с фейковым аккаунтом? На сайте знакомств много таких… А за ним скрывается какая-нибудь страхолюдина или, вообще, мужик?». Он даже, кажется, что-то отвечал. Но это не точно. Докурив, она бросила окурок куда-то в темноту и снова зашла в домик охраны, где деловито сняла с себя олимпийку, майку и все остальное. Сашка отказываться не стал.

Ревность в технические характеристики брата не входила, поэтому Сашка примерно знал, как Санька отреагирует на его рассказ об этом сексе: «ну, красавчик, че!». Ограничится этой или похожей фразой, а затем переключится на другую тему. Скорей всего по поводу выборов. Сашке идея стать депутатом да еще выступить конкурентом брата на выборах не казалась удачной, но у братьев была одна общая черта – они оба любили деньги. Любили настолько, что отказались в свое время от более щадящего графика – дежурство сутки через двое, поскольку тогда пришлось бы нанимать третьего охранника, и им бы досталось на треть меньше из фонда заработной платы. Дежурили сутки через сутки, и их это вполне устраивало. Когда по хозяйству необходимы были совместные усилия обоих братьев, их подменяли либо мать, либо сестра. Вот и по поводу участия в выборах финансовый аргумент сломил не особо, впрочем, активное сопротивление Сашки.

Уже подъехав на велосипеде к домику охраны при коттеджном поселке, Сашка понял, что забыл высыпать гвозди в колодец, – так задумался о разговоре с братом, что совсем из головы вылетело. Хотел было вернуться, чтоб чуть оттянуть свое признание насчет жилички, но Санька уже вышел ему навстречу:

– Братуха, куда собрался? Я вторые сутки тут не останусь, я с Веркой сегодня обещал встретиться.

– Да забыл гвозди высыпать…

– Не тормози, давай сюда, я сделаю.

– Ну, тут вот еще что… – Сашка почему-то, смущаясь и чувствуя себя неловко перед братом, рассказал про секс с женщиной, которая, по всей видимости, приходила к Саньку, но перепутала братьев. Аргументы про то, что это было какое-то наваждение, а Сашка не особо-то и хотел, но действовал как под гипнозом, оформились ввиду скудного словарного запаса в междометия, виноватую улыбку и жесты, характерные для того, который не знает, куда деть руки.

– Вы про Марго, что ли? – братья не заметили, как к ним подошел один из жителей поселка, изрядно пьяный, в телогрейке, и вклинился в беседу. – Даааа, эта девочка многих в нашем детском саду покусала.

– Добрый вечер, Григорий Владимирович! – моментально отозвался Санька. В отличие от Сашки, который опознавал жителей только визуально, коммуникабельный брат знал всех по имени-отчеству. Это был тот жилец, который поручил деду топить гвозди.

Григорий Владимирович, однако, на приветствие не ответил и, пошатываясь, с мечтательной улыбкой, видимо, о Марго, двинулся дальше. Пройдя несколько метров, он обернулся и погрозил братьям пальцем:

– Про гвозди не забудьте!

Санька хлопнул брата по плечу:

– Вот ты нашел время меня всякой ерундой загружать, я ж тебе сказал, что к Верке спешу. Давай мешок, я поехал.

На Марго брату было наплевать, а Сашка задумался, где он мог слышать фразу про «девочка покусала в детском саду», но так и не вспомнил, поскольку по телевизору начали показывать его любимый сериал. Отвлекся, а потом и забыл.

ДЕНЬ ТИШИНЫ

– Уф! Успел! – Игнат подъехал к Кириллу на детскую площадку минут за десять до полуночи. Кирилл в это время сидел в телефоне и раздумывал – стоит ли сообщать девушке о том, что он приехал в ее страну, рад был бы встретиться, но – обстоятельства, местные законы да еще этот суд… Может быть, она к нему приедет?

– Алле, нарушитель! Я тебе повестку привез и уведомление, расписаться надо! – Игнат почему-то торжествующе потряс в воздухе папкой. Кирилл безучастно расписался, и лишь затем поинтересовался за что.

– Завтра в республике День Тишины. Это означает, что разговаривать весь день всем, кто находится в стране, официально запрещено. Об этом и уведомление. Уже через пять минут, значит, рот на замок, понятно? А вторая бумажка – это повестка, судебное заседание по тебе назначено на завтра.

– А в суде, значит, можно будет разговаривать?

– Разумеется, нет.

– Не совсем понимаю. А как заседание-то идти будет? Участники процесса будут записками обмениваться?

– Писать тоже ничего нельзя. Объясняю, откуда у Дня Тишины ноги растут. Для того, чтобы выразить свою солидарность к странам, которые отказываются от всего русского, мы на законодательном уровне решили отказаться от русского языка. Но когда принимали закон, не учли, что 99% населения республики никаким другим языком не владеет, поэтому сошлись на компромиссном решении – День Тишины делать только раз в месяц. Это, кстати, народное название, официально он называется Днем отказа от русского языка. Раз в месяц денек помолчать, ради того, чтобы приобщиться ко всему цивилизованному миру, не трудно, да ведь?