Нерукотворный

– Тогда по какой причине ты держишь это в тайне?

– Это ведь мой позор. Я несу это бремя, словно камень на душе. И нет мне покоя.

– Ну так поделись со мной этим, и тебе, вероятно, станет лучше.

Она повторяла слова, сказанные им самим, будто издеваясь. Малуум сразу ощутил, как сменился её тон, и не заметил сразу, как их непринуждённая беседа превратилась в попытку манипулировать им.

– Я ведь просто поинтересовался, что тебя тревожит.

На белом лице отчётливо читалось разочарование. Малуум вздохнул, чувствуя, как внутри что-то связывается в узел. Будто желудок перекрутили петли кишечника.

– А ты беспощадно надавила на больную точку.

Никто и не думал о том, что он тоже может что-то испытывать. Чувства младшего бессмертного никого не интересовали.

– И раз уж я молчал об этом всё время, то хотел, чтобы детали моего наказания так и остались в тайне.

– Ох, проклятое дитя, сколь угодно скрывай, а от содеянного всё равно не отмоешься никогда. И раз не хочешь откровенничать, нечего ко мне приставать!

Волосы на затылке от её слов зашевелились. Они звучали, как приговор. Верить в это Малуум не желал, как и находиться в обществе острой на язык Целандайн ещё хотя бы секунду. Он резко встал, едва не уронив стул, на котором сидел, и, стиснув зубы от злости и обиды, поспешил уйти, тихо процедив напоследок простое и лаконичное «стерва».

Малуум понятия не имел, почему Целандайн оказалась такой жестокой с ним, а она в свою очередь ни капли не переживала о том, как сильно обидела его. Ею и в самом деле двигало простое любопытство. Быть может, она повела себя грубо лишь из-за собственных насущных переживаний, заразив дурным настроением теперь и Малуума.

Вероятно, так оно и было, ведь, стоило ему уйти в расстроенных чувствах, на душе Госпожи Небо тут же стало спокойнее. Такой она была нерукотворной – вредной и надменной.

Казалось, этот праздничный вечер не закончится никогда, но неумолимый рассвет постепенно заглушил песни и успокоил танцы. Звонкий смех и голоса смолкли, оставляя после себя приятную усталость и пустые бокалы.

Это было так давно… Но будто вчера.

Это было восемь лет назад.

А сейчас…

***

…а сейчас Аелия почувствовал, как сильные руки вытянули его из ледяной воды, схватив за шиворот. Он резко сделал глубокий вдох и закашлялся, широко распахнув глаза. Стоя на четвереньках, Солнце выплёвывал изо рта холодную воду, борясь с судорогой, которая, казалось, сковала всё его продрогшее до костей тело. Мокрые длинные волосы прилипли к лицу, а грудь сдавило от недостатка желанного кислорода, от чего к саднящему горлу ещё и подкатывала тошнота.

Бьерн, стоящий рядом, наклонился и постучал по спине несчастному Аелии. Тот благодарно кивнул, пытаясь отдышаться. От напряжения из глаз покатились слёзы. Он то и дело утирал их.

– Озеро ведь было очень глубоким, – заметил Солнце. – А сейчас я стою среди него на четвереньках. Что за чудеса?

– Оно становится бездонным в момент, когда открывает свою память, – объяснил Бьерн.

– Я едва не утонул!.. – пробубнил Аелия возмущённо.

– Не утонул бы. Это ведь не простое озеро. Твоё тело ему ни к чему. Его предназначение лишь в том, чтобы хранить воспоминания Ферасса.

Окончательно придя в себя, Аелия поднялся на ноги, обнаружив, что в самом деле уровень воды едва достигал его колен. Они стояли среди Неиссякаемого источника памяти Ферасса вместе с Бьерном, окружённые ночной тишиной, и лишь промозглый ветер перешёптывался с молчаливыми голыми деревьям, застревая в их покачивающихся ветвях. Стоило ему коснуться промокшего насквозь Аелии, как тот тут же съёжился. По привычке он попытался призвать ауру, чтобы обрести желанный источник тепла, но ничего не вышло. Это заметил Бьерн и сказал:

– Пойдём обратно, тебе нужно согреться. Мы как раз успеваем к ужину.

– А сколько же времени прошло?

– Ночь успела смениться днём.

Казалось, Аелия уже почти привык вот так выпадать из реальности на несколько часов или даже дней, потому не сильно этому удивился.

– И всё это время ты был здесь?

Бьерн кивнул.

– Да, сидел на берегу. А как увидел, что вода стала беспокойной, понял, что озеро тебя возвращает.

Вдвоём они вышли на берег. Бьерн снял с ветки дерева оставленную шубу и накинул на плечи замёрзшему юноше.

– Так для чего всё это было нужно? Что за воспоминание я увидел?

– Обсудим за ужином, – ответил Бьерн. – Лампа давно погасла. Придётся идти по темноте.

Аелия кивнул, бросив взгляд на керосиновую лампу, с которой они пришли сюда. Та одиноко стояла на снегу, оставленная и забытая. И уже вряд ли когда-то внутри неё вновь вспыхнет свет, ведь никто её здесь не найдёт.

Подумав об этом, Аелия вспомнил о несчастной Минцзэ, и на душе его тут же стало гадко.

Он следовал за Бьерном, укутавшись в шубу и погрузившись в раздумья об увиденном. Загадочное чувство, будто он сам побывал в тот вечер на празднике сто лет назад, никак не отпускало. Но ведь это невозможно! Сто лет назад его попросту не существовало. Дежавю вцепилось в него мёртвой хваткой, забравшись глубоко внутрь.

Они миновали лес, потом шумные улочки Мацерии и вновь оказались на пороге дворца, где их тут же встретили суетящиеся слуги. Когда Аелия и Бьерн покидали дворец, здесь не было такой суматохи, и потому застывшая в воздухе напряжённость, которую Солнце буквально ощущал кожей, не могла остаться незамеченной.

– А что происходит? – спросил он.

Служанка, что помогла ему снять шубу, пролепетала что-то неразборчивое. Аелии удалось понять лишь отдельные обрывки фраз: «Великая Маеджа, всемогущий Всеотец… даруйте же нам силы…» и ещё что-то вроде «…помилуй наши неупокоенные души…».

Юноша бросил на Бьерна недоумевающий взгляд. Бьерн лишь неопределённо пожал плечами и ничего не ответил. Однако вид у него тоже был заинтересованный.

– Наберите господину горячую ванну. Подайте сухую одежду и помогите собраться к ужину.

Бьерн раздавал задания слугам, но говорил при этом мягко, без указки. Словно он вовсе не был их хозяином. И мертвецы кивали, внемля его ласковому тону. Тогда как Баиюл всегда оставался резким и грубым, держа слуг в страхе.

И вновь Аелия вернулся к воспоминанию, что показало ему озеро. В нём Всеотец не казался пугающим. Общее настроение окружающих говорило лишь об уважении и любви к нему, но никак не о страхе.

Как же так вышло, что теперь бог, создатель всего сущего, не просто ночной кошмар двух Обителей, но и самый опасный и презираемый преступник?

– Как будешь готов, приходи в трапезный зал, – теперь Бьерн обращался к Аелии. – Не опаздывай. И ни о чём не волнуйся. Помни, прежде всего ты наш гость, поэтому просто расслабься и позволь разуму отдохнуть.

Он прекрасно ощущал эмоции других, потому без слов понимал и чувствовал тревожность юноши, которого за всё время пребывания в Мацерии только и делают, что таскают куда-то, швыряют и не дают никаких ответов. Бьерн хотел утешить Аелию, но понимал, что в его ситуации это не так просто. Поэтому пытался хотя бы добрым словом настроить его на позитивное настроение.

Старший братец уже успел испортить о себе всё впечатление, слуги и вовсе – мертвецы, что с виду кажутся сумасшедшими, а в тронном зале в самом деле сидел труп бывшей владычицы Обители Веры, и всё это свалилось на голову несчастного юноши за такой короткий промежуток времени. На фоне всеобщего безобразия Бьерн изо всех сил старался казаться хоть на малую долю нормальным. Ему хотелось, чтобы Аелия – их дорогой гость – знал, что он в любой момент мог к нему обратиться, и тот ни за что не откажет ему в помощи.

И Бьерну это удалось. Солнце в действительности доверял лишь ему одному. На самом деле, иного выбора у него просто не было.