Остров посреди мая или храм над обрывом

«Не надо, отец Савва, – спокойно сказал он, глядя все так же в одну точку на стене. – Мне врачи не помогут».

Я не понимал, что с ним случилось.

«В журнале, может, не так про тебя написали?» – спросил я, не зная, что говорить.

«Да, журнал. Где он?!» – вдруг вскрикнул он, отчего я довольно сильно испугался: не помутнение ли рассудка?

Тут Иван заметил журнал, – не знаю, как сказать: злополучный или благополучный, – под своими ногами и смутился, увидев мой растерянный взгляд. Он поднял его с пола, открыл тыльную сторону задника обложки, – я не видел, что там было запечатлено, – и долго смотрел на эту страницу. Я даже подумал, что Иван хочет мне показать то, из-за чего он пришел в состояние, близкое к безумию, – но напрасно: он резко закрыл обложку, скрутил в трубку журнал и, резко вскочив, открыл дверцу топившегося котла и бросил его в огонь. Я не успел ничего ни сказать, ни сделать – все произошло так стремительно. Иван, после того, как бросил журнал в жерло печки, опять застыл и стал смотреть, как лист за листом страницы скручиваются и пожираются пламенем. Только тогда, когда от журнала ничего не осталось, Иван медленно закрыл дверцу и уселся на скамейку опять в том же положении, в каком я нашел его, зайдя в котельную. Я сел рядом с ним и стал ждать, что он скажет. Иван молчал, и лишь его прерывистое дыхание, которое появилось у него за неделю до его отъезда, да легкое потрескивание дров в горниле котла, нарушали мертвую тишину.

– Отец Савва, – наконец заговорил Иван, – мне надо ехать в Москву. Ты только не спрашивай ничего, ладно? Я сам пока ничего не понимаю, но так надо. Покупатели на Верину квартиру есть. Меня и риелтор все торопил приехать – вот и поеду. Колокола закажу там же, в Москве. Я тебе говорил про мастерскую на Каширском шоссе – там все рядом. Да, знаю, дороже, но попробую договориться. В крайнем случае, какой-нибудь из колоколов из набора оставим на потом.

Я слушал и ничего не понимал: какая связь сгоревшего журнала, где написали про него, с состоянием моего друга? И почему эта преждевременная поездка, если квартиру и так обещали продать без него и перечислить деньги на его счет, да еще в Москву? Что колокола, что доставка – в столице были значительно дороже. Можно было подумать, что Иван, чувствуя неминуемое, хочет в последний раз увидеть то место, где был счастлив недолгое время в своей далекой молодости, но он, с другой стороны, ездил в Москву в начале лета. Других же версий у меня не было, хотя понимал, что настоящая причина в журнале, но какая именно – оставалось загадкой.

– А как же Бенгур? – спросил я, не зная, что говорить. – Он меня не съест?

– Я с ним поговорю, чтобы тебя он не смел есть, – как-то измученно улыбнулся Иван и грустно посмотрел на меня. – У него еды много в лесах – за него не беспокойся. Он умнее некоторых людей. Ты тут будешь под его охраной. Когда я буду в отъезде, ты его даже видеть не будешь.

Больше я не стал ничего спрашивать, уважая просьбу Ивана; лишь, видя его состояние легкого помешательства, старался быть постоянно рядом с ним. Так прошло три дня. Наступило утро расставания. Как раз в предшествующую ночь выпал небольшой снег. Я помню, как мы с Бенгуром провожали его до конца той лесопосадки. Вернее, я дошел до той дальней большой сосны, а волк пошел дальше с ним, и Бенгура я не видел до возвращения Ивана, хотя следы его попадались вокруг постоянно, и даже событие, которое произошло на следующий день, никак не повлияло на поведение волка. Я говорю о появлении в Лазорево китайской пары. И как ни странно, они свое прибытие сюда объяснили со статьей в том же снова номере журнала. Денис и Лена – настоящие их имена Динг и Лян Годун – это совсем другая история, и ее тебе они сами расскажут. Им, горемычным, случайно попались за две недели до этого вырванные листы из этого самого журнала, где была статья про Ивана. Они то ли в колхозе где-то работали на границе чуть ли не с Китаем, то ли в тепличном хозяйстве, но в целом, жили без всяких перспектив, и, прочитав, что человек один живет в лесу и строит храм, решили приехать к нему. Денис сам крещеный – у него дед был глубоко верующим, что было очень непросто в Китае в его времена. Впрочем, я отвлекся на наших Годуновых. Ты поговори сам с Денисом как-нибудь о его жизни – узнаешь много интересного.

Так вот, Иван вернулся обратно через шесть дней, а конкретно – 3 декабря, и был он не один: его буквально на себе дотащил до Лазорево Игорь…. Я сам не видел – Денис мне рассказал. Ко мне тогда приезжал наш епископ, чтобы посмотреть храм и привезти кой-какую утварь. Он приехал с утра, помнится, а потом я поехал провожать его до Кузнецово: для епископа машину Лежнин специально выделил – большой трехосный КАМАЗ. Я туда на нем ехал, а обратно шел пешком – так и опоздал…

Отец Савва задумался и замолк. Я даже подумал, что ему стало плохо, так как мы сидели на самом солнцепеке, и стало совсем жарко. Я встал и стал, черпая ладонью, пить воду из родника. Вода оказалась действительно очень вкусной. Поняв, что монах просто глубоко задумался, я успокоился и начал с интересом осматривать отделку родника. Дорога проходила по берегу выше уровня речки метра на два, а от кромки берега до края дороги возле беседки было с метра три. На этом не слишком крутом, но и не слишком пологом террасном склоне, примерно посередине, выходил миниатюрный тоннель, искусно выложенный из полнотелого кирпича. На входе к кладке была прикручена бронзовая сетка, – по крайней мере, мне так показалось, что это именно бронза, – чтобы внутрь жерла не попадал мусор, и не забредала разная живность. По обеим сторонам от выхода этого мини тоннеля все было также выложено таким же красным кирпичом в форме буквы «П» и составляло единое целое. Желоб, по которому вода текла до речки, а также площадки, вокруг него по обе стороны, были тщательно и аккуратно забетонированы так, что не было никаких трещин. Я залюбовался тем, как такая вроде бы мелочь, если сравнивать с храмом, сделана с такой любовью и с таким трудом. Странное существо – человек! Один от любого пинка жизни уходит в уныние и ставит крест на себе, другой уходит из-за лени в праздность и тоже губит себя, отравляя жизнь близких. А вот так, как прожил жизнь Иван – возможно ли такое? Какую силу духа надо иметь, чтобы не то что этот величественный храм построить, а всего лишь, например, обустроить этот родник вот так? Люди, как правило, не всегда те, кого они пытаются играть. Как мы оцениваем и характеризуем тех, с кем нам приходится жить, работать или просто ехать в течение ночи в одном купе в поезде? Когда нас спрашивают о том или ином человеке, мы пользуемся стандартным набором слов: честный, порядочный, культурный и так далее, если это положительный персонаж; или же непорядочный, бесчестный, липкие жирные волосы, гнилые зубы с плохим запахом изо рта, если нам тот или иной персонаж не нравится. Но это все субъективная оценка, а как оценить объективно человека – возможно ли, дано ли? Вот Иван построил храм и вокруг него, среди этой лесной пустыни, возрождается жизнь. Вот конкретно я, когда он ездил в Москву, встретил бы его там где-нибудь – заросшего, может быть, небритого; может, быть от него плохо пахло; может быть, был одет не очень опрятно – как бы я себя повел по отношению к нему, если б даже и узнал? Не знаю, не знаю. Кто он чеховский эстет, у которого все внешне прекрасно – не варвар ли? А кто я? Не такой ли варвар-эстет и есть? Все жизнь положил для укрепления обороны нашей страны, получал за это награды, мне пели дифирамбы за мой якобы талант конструктора и организатора, а что конкретно оборонять, если даже своя деревня исчезла из карты и не числится в списках, словно неизвестный солдат, погибший в бою. Тут я вспомнил слова генерала Лежнина про то, что прошлой осенью он подготовил фундамент для дома.

«Черт возьми, надо тоже построить дом! – Вдруг осенила меня сумасшедшая идея, и я почувствовал, как что-то загорелось внутри и стало тепло и легко: так было, когда я уезжал из своей деревни навстречу неизвестности, выйдя на свой путь. – Можно на том месте, в Гарях, где стоял дом, а можно и здесь, среди людей, которые стали почти родными для меня. Впрочем, я не знаю, как они смотрят на меня…».

Тишину разорвал глухой звук автомобильного сигнала сверху, прервав сумбурные мои мысли. Отец Савва оживился:

– Должно быть, это – Максим. Соня сказала, что он обещал к обеду вернуться. Пойдем наверх.

Я еще раз зачерпнул ладонями воду из родника и сделал несколько глотков.

Мы с монахом поднялись наверх и обошли храм, чтобы посмотреть и удостовериться, что это действительно приехал Максим. Нам повезло выйти из-за колокольни именно в тот момент, когда Максим и Соня подбежали друг к другу и обнялись, затем Максим взял свою супруг на руки и закрутил, словно заправский премьер в балете свою приму.

– Когда я смотрю на Максима с Соней, – заулыбался отец Савва, – то мне кажется, что это Адама и Еву Бог простил и вернул обратно в рай.

Монах был прав: что-то было в них такое, как будто бы они знали и любили друг друга еще в те времена, когда мир был только-только сотворен, а потом их разлучили, и вот они встретились друг с другом через страшные пропасти веков. Они нас изначально не видели, но когда мы появились в их поле зрения, Максим и Соня перестали обниматься и даже немного стушевались от того, что кто-то увидел их любовь.

– Отец Савва! Валера! – крикнул нам Максим и помахал рукой. – Пойдемте обедать!

– Ты же еще не был в ихнем дворце? – спросил монах и тронул меня за плечо. – Хотя, Лена вчера чистила летнюю столовую: думаю, обед состоится там. Это за кирпичным домом. Там стоят газовые котлы, а на крыше спутниковая тарелка – видел, нет?

Я отрицательно покачал головой.

– Ну, да, – указал пальцем отец Савва, – они туда и идут. Лена готовит удивительно вкусно. Даже меня, старого монаха, постоянно вводит в искушение своей китайской кухней. Пойдем за ними.

И мы пошли вслед за Максимом и Соней навстречу вкусному обеду, который, действительно, был изумительным. Обедали мы, как и сказал отец Савва, в летней столовой. Я даже не предполагал, что за большим домом обитателей Лазорева есть еще одна постройка: вчера вечером уже темно было, а сегодня вроде бы глазами смотрел, но голова занята была совсем другим. Строение это представляло собой приземистое кирпичное здание размером примерно пять на восемь метров, к стене которого с южной стороны прилегала утепленная терраса из пластиковых профилей со стеклопакетами. Посреди этой террасы стояла комбинированная печка, которая с одной стороны напоминала небольшую русскую печь, а с другой – плиту, на которой лежала огромная то ли чугунная, то ли стальная плита размером метр на полтора. Вокруг этого лазоревского очага, в форме буквы «П», был стол, где могли бы уместиться свободно человек двадцать. Все было удобно как для едоков, так и тем, кто готовил: вдоль капитальной стены висели шкафы с посудой и разнообразными ингредиентами для кулинарной алхимии; под шкафами шла столешница с врезанными двумя мойками; под столешницей опять же тумбочки с дверцами, где хранились запасы; рядом с печкой для повара имелась особая столешница из камня, на которой также была врезана мойка – все было продумано и очень удобно. На «первое», как раньше говорили в советских столовых, была благоухающая лапша в мясном бульоне с овощами, чем-то схожее с лагманом. Затем Лена выставила на стол большую фарфоровую миску со свининой в кисло-сладком соусе. Закончили обед тающими во рту сладкими, обжаренными во фритюре, рисовыми шариками, покрытыми сверху кунжутными семечками, а внутри начиненными сливочным суфле. Тут я вспомнил про чай, который утром привез Слава.

– Ой, как хорошо, – впервые я услышал голос Лены, которая до этого только поздоровалась со всеми кивком головы, когда мы зашли на террасу. – У Дениса без чая начинает болеть голова, и он плохо чувствует себя. Я тоже без чая ничего не могу делать. Все ломается в руках – так, вроде говорят, да? Я правильно сказала?

– Леночка, все правильно, – сказал отец Савва, – хотя, если скажешь «валится из рук», то будет звучать интересней.

Китаянка рассмеялась, поняв шутку монаха, словно задребезжал серебряный колокольчик. Лена говорила с сильным акцентом, но словарный запас чувствовался довольно приличный.

– А где же Денис и отец Феликс? – спросил я Максима.

– Они так сильно заразились идеей восстановить поле за Пижой, что я боюсь за них, – сказал он и обратился к Лене: – Надеюсь, они с собой поесть взяли?

– Да, – ответила она, – они много взяли. Сказали, что и ужинать будут на поле.

– А люди из команды Олега? – снова я обратился к Максиму.

– Ну, у них свой распорядок и своя служба. У нас есть договоренность, как я тебе говорил, о том, что их не должно быть видно. Бенгур очень не любит людей с ружьями, с автоматами и с прочим оружием. У них есть вагончики, напичканные разной электроникой для слежения за всеми движениями вокруг Лазорево, где они и сидят. В каждом таком вагончике есть холодильник, плита и все, что нужно для нормальной жизни. У них свой завхоз и свой завоз продуктов. Так, сколько же их – дай посчитаю…. Надо же: нас охраняют двенадцать человек! Да у нас тут самое безопасное место в мире! Если даже нехороший человек, какой-то враг, прорвется через них, то наткнется на Бенгура, который никого не проспит даже без всяких тепловизоров, камер и датчиков движения. На самом деле, я считаю, это блажью Олега, но это его работа – пусть будет так. Кстати, ты еще не спросил: где ребенок Лены?

Все рассмеялись, кроме Лены – она немного стушевалась.

– Лена, ты не так поняла, – подбодрил ее Игорь. – Лена у нас просто электровеник – все успевает. Сейчас Денис занят, и я стараюсь исполнять роль деда. А маленький коренной житель нашей деревни спит там, за дверью.

Игорь показал рукой в сторону плотно закрытой пластиковой двери в кирпичной стене.

– Маленький Джек, он же Джеки Чан, он же Евгений Денисович -личность с нордическим характером, – сказал Максим. – Я не помню, чтобы он ночами плакал. Ну, может, днем иногда для порядка похнычет, но недолго.

Лена совсем потерялась, не до конца понимая дружеские шутки. Видя это, к ней подошла Соня и обняла ее.

После обеда все разошлись по своим делам: отец Савва хотел перебрать свои облачения; Игорь, посоветовавшись с Леной, ушел в теплицу; Лена стала убирать посуду, а Соня стала ей помогать. Я хотел просто сидеть и смотреть, как звезда мирового балета двигается по террасе, но Максим взял меня за руку и потащил на улицу.

– Ты не обижаешься, что я несколько обделяю тебя вниманием, – спросил он меня, когда мы вышли из помещения и стали спускаться к речке в противоположную сторону от храма.

– Да что ты, Максим! – удивленно посмотрел я на него. – Какие обиды. Как я благодарен тебе, что очутился здесь. Лена вот сказала про своего Дениса, что у него болит голова без китайского чая, а я перестал замечать даже эту свою головную боль: ныла она постоянно. А сегодня я проснулся без этой боли и целый день так мне хорошо – только за это стоило мне приехать к вам.

– Моя Соня завтра улетает, и мы с тобой еще наговоримся потом, хорошо? Ты вино пьешь? Отец Савва случайно не показал наши запасы вина?

Я сказал, что пью только сухое вино, да и то редко.

– Вот и хорошо, – сказал Максим. – Завтра вечером обещал прилететь Олег: он сказал, что все дела сделал. Яхно старается всегда сам контролировать поездки своей дочери. Кстати, Валера, ты рулить умеешь? Мы же обещали твоей тете Рае привезти ее к нам в церковь, а обещания надо исполнять. Видишь, сколько у нас забот и хлопот? Лето проходит быстро – надо в этом году насыпь полностью сделать и засыпать щебенкой. Еще хочу небольшой кирпичный завод поставить недалеко от того места, где мы с тобой встретились. Думаешь, я от нечего делать шастал с удочками? Удочки – это для отвода глаз, на самом деле брал пробы глины и отправил с Олегом для анализа. Ты ж местный и слышал, пожалуй, о том, что в соседнем Онучино у вас там до революции делали глиняные горшки и били кирпичи, а глину брали именно на том крутом склоне. Там до сих пор небольшие ямы остались от старых разработок. А еще надо за лето поднять четыре дома.

– А что, у вас есть свободные машины? – Я вернул русло разговора к нашей первоначальной теме. – Я бы с удовольствием съездил бы в разведку. Честно говоря, для меня эти места – терра инкогнита.

– С другой стороны котельной под навесом стоят такие же два джипа, у них номера даже одинаковые – разница только в последних буковках. Бери любую и – вперед.

Все были заняты своими делами, у всех были свои планы. Меня откровенно радовало такой уклад жизни в Лазорево: никто никого не понуждал, никто никому не навязывался. Конечно, это был мой поверхностный взгляд, и, скорей всего, у них есть множество столкновений характеров – без этого никуда, но что-то общее объединяло их, и поэтому все у них получалось и спорилось. В целом, они нашли тот деревенский уклад, который помогает жить и делать общие дела. Если этого нет, то деревня превращается в садовое товарищество, где каждый сам по себе, и оттого начинаются бесконечные локальные войны между отчужденными друг от друга хозяевами участков.

Я же, оправдывая в себе свою праздность не леностью, а заслуженной наградой за тяжелый труд за предыдущие годы, зашагал за здание котельной, где должны были стоять внедорожники. Навес оказался сваренным из толстых металлических труб, покрашенных коричневой, в цвет кирпича, краской, и покрытых сверху профнастилом зеленого цвета, из-за чего он немного сливался с кирпичной стеной хозяйственного здания. До этого момента все мое внимание каждый раз в Лазорево занимал храм с ее чудесной красоте, но оказалось, что кроме храма, двух домов и хозяйственного комплекса, включающего в себя котельную, столовую и навес для трех машин, было еще много чего. Вдоль границы леса с открытым участком, дальше на восток, виднелись: еще один навес, видимо для трактора и навесного оборудования к нему; три вагончика-бытовки, довольно больших и добротных; готовый деревянный сруб со стропилами. Кроме всего этого, аккуратно рядами, в огромном количестве, за навесом виднелись поддоны кирпичей в полиэтиленовой пленке.

Приехал я обратно в Лазорево после прогулочной своей поездки в тот момент, когда за вершинами сосен уже садилось солнце. Воздух был каким-то теплым и прозрачным, наполненным невыразимого домашнего уюта…

Как Максим сказал, так и случилось: я заплутал, и не помогли ни знание направления, ни навигатор. Когда я оказывался на высоком месте, откуда можно было видеть почти все, то казалось – все же радом, но когда спускался в низину, то неизбежно утыкался на непроходимые овраги с поваленными старыми деревьями по краям. Приходилось ехать по склону вдоль этих балок и следить, чтобы не попасть в какую-нибудь яму. Мне было удивительно то, как Максим знал эти места: он проехал чуть ли не с закрытыми глазами! В итоге я так и не добрался до асфальтовой дороги: попав в лабиринты лесочков, разных рощиц и балок с неизбежным противотанковым оврагом внизу, – еле-еле нашел путь обратно в Лазорево. Но теперь, по крайней мере, я знал: как и куда не надо заезжать. Хорошо еще то, что почва, не считая низинных мест, везде была довольно твердой: поля лет двадцать уже не пахали, и потому это уже была целина с плотным ковром дерна.

Послушал я во время своей поездки и колокольный звон из Лазорево, находясь на расстоянии от села, наверное, километра три. Это было удивительно! Колокольный звон с близкого расстояния всегда для меня слишком громок, но как же было чудесно слушать его издали в тишине. Звон плыл над ковром из сосновой поросли, над верхушками лесов и рощ, по балкам и приобретал какой-то приятный таящий в душе звук. Только сейчас я оценил и талант Игоря, – а это звонил он, – в трезвоне «во вся» была особая музыка.