Зорич

Плотно пообедав и накормив Воронка, Иван в тороки положил кусок сала, пару луковиц и сухарей, сунул туда же флягу воды и мешочек овса – для Воронка. Выехал сразу. Надо дальше проехать засветло. За ориентир взял громадную лиственницу, которая исполином возвышалась над остальным лесом. «До неё, – прикинул Иван, – вёрст пятнадцать, до вечера доберусь». По прямой, точно за нею, какая-то безлесая вершина.

«Вот и ладно, не собьёмся, не заплутаемся. Так ведь, Воронок?» Пока поле было ровное, ехал рысью, когда появились кустарники, перешёл на шаг. Спешить некуда. В дороге хорошо думалось, вспомнилась станица, вспомнил мать, двух сестриц-близняшек. Вспомнил деда, старого рубаку. Вспомнил с усмешкой его крепкие пальцы, которыми он цепко держал за ухо, а другой рукой добавлял ума по заднице. Да и было за что. Вспомнилась станица в разные времена года. Рыбалки с друзьями, ночное. Где-то они сейчас? Подумал о Гале. Настоящий бесёнок, но чувствовал: сильная и верная. «Увезу её с собой, а нет – так отправлю её с кем-нибудь к матери».

До лиственницы добрались дотемна. Перекусили и завалились спать. Обогнули Крутую где-то к полудню, определил по солнцу. Ориентир оказался на той стороне реки. Ехали по скудному песчаному, пересыпанному мелкими камнями бездорожью. Так прошёл ещё час. Иван подумал – пора назад. И тут из расщелины слева с треском вырвалась и стрелой взмыла ввысь какая-то крупная птица. Иван поднял голову вослед ей и не сразу понял, что произошло. Рыкнул Воронок, и Иван ощутил, что он падает, падает спиной вниз. Конь грохнулся на щебень, клубом поднялась пыль. Иван успел, ухватившись рукой за луку седла, выбросить правую ногу назад и в сторону, из-под лошади, упал на её тёплый бок, ободрав щеку о пряжку подпруги. Воронок дёрнулся в сторону, сдвинув щебёнку, камни поползли вниз. Мелькнула мысль: «Есаул накаркал!» – раньше, чем проговорил каким-то чужим голосом:

– Лежи, Воронок, тихо!

Строевой конь, услышав команду, привычно затих, прижал ухо, оскалив зубы, косил глазом, налитым кровью.

– Молодец, Воронок, молодец! – прошептал Иван. Левой свободной рукой снял папаху, вытер залитое потом грязное лицо и отбросил её дальше, в сторону. В голове пульсировала мысль: «Что делать? Можно оттолкнуться от Воронка – и в сторону. Нет! Вдвоём так вдвоём!» Перевёл дух, успокоился. Посмотрел по сторонам. Вниз, к Песчаной, несколько десятков саженей мелкого камня, под уклон – осыпь. Там – смерть. «Неужели всё? Нет, поборемся! Как обидно, не в бою даже!» Ошибки он не сделал, он ехал по кромке осыпи, и если бы не птица, всё было бы хорошо. А вокруг такая безмятежная тишина, только хриплое дыхание Воронка да голубое небо, и точками, кругами парили высоко-высоко орлы. Посмотрел налево, вбок. Кажется, где-то там деревцо. Точно. Невысокое, кряжистое. В камнях у них мощные корни. «Верёвку бы… Господи, неужели я её не взял?!» Попытался расстегнуть пряжку седельной сумки – не получилось. Достал засапожник, перерезал ремень, сунул руку – и, слава богу, сразу же, на конце, узел верёвки. Передохнул, смахнул пот с лица, вытащил верёвку и привязал её к поводьям. Другой – к концу на рукояти ножа. Передохнул. Прочёл молитву: «Помоги, господи!» И назад, через голову, метнул нож к дереву. Подумал: «Если запутается в ветвях – выберемся». Дрожащими пальцами тихо потянул верёвку к себе. Шла легко. И вдруг Иван почувствовал сопротивление. Закрыл глаза, вздохнул и потянул крепче. «Держится, зацепилась, теперь резко, изо всех сил – к дереву! Если успею, Воронок не поползёт вниз. Нет, надо передохнуть». Но нетерпение было слишком велико, да и не в характере Ивана ждать. Метнулся на четвереньках вверх, цепляясь руками за камни, как вдруг сзади они покатились вниз, постукивая. Поскользнулся, больно упал на колено, выпрямился. Кинулся с хрипом к дереву. Ухватился одной рукой за верёвку, другой – за корявый ствол, подумал: «Неужели всё? Сдохну, но удержу!» Лихорадочно сделал несколько витков верёвкой вокруг ствола – и упал: ноги не держали. Передохнув, встал. Верёвку перекинул через плечо, упёрся ногами в камни, всем телом – в ствол дерева, сказал негромко:

– Воронок, встань. Тихо, тихо.

Конь осторожно подогнул передние ноги под себя. Поднял, выпрямил голову.

– Давай, Воронок, давай, только тихо.

Верёвка натянулась, резанула плечо. Воронок чуть выпрямил передние ноги, подтянул под себя задние. Круп лошади поднялся. Посыпались камни, полетели вниз, перегоняя друг друга. Иван налёг на верёвку, с трудом прохрипел:

– Давай ещё, Воронок, давай!

Воронок резко встал. Казак метнулся влево, вбок от дерева и чуть вниз, натянув верёвку о ствол. Умный конь задом, не оборачиваясь, двинулся вбок и назад. Иван натягивал верёвку до тех пор, пока она, ослабнув, не упала на землю, а он почувствовал тёплое дыхание коня на своей шее.

* * *

Два больших дома для жилья и поменьше для административных функций стояли на краю поляны до наступления первых утренних заморозков. Подальше, у леса, под большой шапкой земли, глубоко внизу – будущий ледник. Неподалеку – тоже в земле, но не так глубоко – большой погреб – овощехранилище. У озерка сделали баню с большим чугунным котлом, который привезли с собой. Стены домов из еловых брёвен со стёсанной корой и крыши из не успевших потемнеть досок радовали глаза казаков, которые, гордясь своей работой, стыдились выставлять это напоказ. В каждом доме по два окна и по две двери, тоже привезённые с собой, внутренняя и наружная. Мебель – столы, табуретки, кровати – сделали приехавшие в обозе опытные мастера. Корф, гордясь тем, что всё сделано с умом и к сроку, покраснел, как девушка, когда есаул сказал ему это, поблагодарив, крепко пожав руку, перед строем казаков.

В ознаменование окончания работ сделали праздничный стол, выпили немало самогона и съели пару кабанов, подстрелив их в дубовой роще. Кабаны были непуганые, на земле было много натоптанных ими следов, а по ночам слышны были взвизги и хрюканье, слышали и трубный рёв сохатых-лосей. Остающиеся казаки были уверены – с мясом проблем не будет. По окончании обеда Евгений Иванович объявил: два дня на отдых – и в обратный путь. Верховых лошадей забрать с собой: здесь кормить их нечем. Иван Заглобин, который сидел неподалёку, напротив, то краснел, то бледнел, слушая это, и всё порывался сказать что-то. И его рот растянулся в широкой улыбке, когда есаул добавил, посмотрев на него:

– Старшим назначен Иван Заглобин. Два дня на сборы. Баня, подковать лошадей – и в путь.

Фрол ткнул ногой ногу Ивана:

– Бутыль с тебя, племянничек!

Иван оторопело уставился на дядю:

– Есаулу?! Дак как это?! Я не посмею!

– Тю! Мне, недоношенный, мне! Понял?!

Фрол покрутил пальцем у виска. До Ивана дошло, и он стал так бурно выражать свою радость, что, кинувшись к нему, свалил соседа под стол, а с дядей, уронив скамью, упали на пол.

Едва последние повозки скрылись за деревьями и смолкли прощальные крики казаков, есаул подозвал к себе Фрола Ивановича:

– Парами на маршрут. Тихо и осторожно. Понятно, Фрол?

– Так точно, ваше благородие! – вытянулся в струнку понятливый казак, а построив донцов, кашлянув, для солидности свёл брови, расправил усы, прошёлся вдоль строя казаков, скрывавших за напускной готовностью явную насмешку, сделал паузу и проговорил: – Значит, так, хлопцы! Берём все по карабину и ружьё с мелкой дробью. Набьём рябков. Вон их сколько! Чуть не стаей латают, пересвистываются. Значит, так, Егорка, ты со мной. Час на сборы! – явно копируя есаула, проговорил Фрол и добавил: – Разойдись!

Шли молча, только Фрол едва слышно что-то бормотал себе под нос.

– Дядя Фрол! – не выдержал любопытный Егорка. – Ты что-то сказал, а?

– Да видишь ли, Егорка, дело-то как поворачивается: лошадей-то теперь что? Нет их! То-то и оно! А в кладовой, видал, куча лыж свалена? Это всё Корф! Ох хитрющий мужик, я тебе скажу! Он, конешно, из господ, руки у него, видал, ладошки, как у младенца, а какие брёвна ворочал вместе с нами?! Ох, непрост он, непрост! А как он с Евгением Ивановичем? Не поймёшь даже, пред кем папаху ломать! Но это я тебе по-свойски говорю, понял? Штоб никому ни гугу! Так вот, што я говорю? Лыжи-то, а? Так теперь мы кто, я тебя, Егорка, спрашиваю?

– Казаки! – бойко отчеканил шустрый станичник.

– Так-то оно так, да где ты видал казака на лыжах, а? Вот то-то!

Фрол умолк, и дальше шли молча под уклон направо от стоянки. Лес поменялся, стал плотнее, гуще. Стало больше лиственных деревьев, кустарников, ореха, черёмухи, зарослей смородины. Повлажнело, травы стало больше, появились папоротники. Фрол вдруг остановился, поднял руку, прислушиваясь:

– Слышь, Егорка?

– Точно, дядя Фрол, вода журчит.

– Пойдём-ка!

Отошли на несколько десятков шагов в сторону. Под ногами захлюпало, дальше – большая поляна с сырой землёй, истоптанной ногами животных, и ручей шириной в несколько сажень. Егорка набрал в ладошку воды:

– Вкусная, но страх какая холодная!

– Водопой этот – для зверушек, Егорка! – пояснил дядя Фрол.

И вдруг, приставив палец ко рту, замолк. А другой рукой стал настойчиво тыкать куда-то в сторону. Егорка всмотрелся. Это же надо, коза! Стоит себе и спокойно так разглядывает казаков. Первый раз в жизни, должно быть, людей увидела, потому и не боится.

– Дядя Фрол! – не выдержал Егорка. – А в ногах-то у неё, глянь, козлёночек!

Смотрины были недолгими: коза резко повернулась и тут же исчезла в кустарниках. Там же, подальше, вспугнутый ею, хрюкнул кабан, взвизгнули поросята, и треск, и гул пошёл по лесу – кинулось куда-то в сторону свиное стадо.

– На водопой шли, Егорка, – пояснил Фрол. – Чуешь? Голодными зимой не будем. Полон лес зверьём непуганым!

Пошли дальше по натоптанной животными тропе. Прошли несколько вёрст и повернули назад. Шли по сломанным веткам и зарубкам на деревьях, сделанным накануне, – ориентирам на будущее.

* * *

– Значит, так, – резюмируя, поднял к небу указательный палец Корф. – Результатов никаких! Нет-нет, – успокоил он есаула, положив руку ему на плечо. – Я имею в виду подтверждённое разведчиками полное отсутствие присутствия…

«Господи! Что это я несу?! – скривился в душе поражённый Исидор Игнатьевич. – Скоро я совсем сдурею в этой глуши! Слава богу, есаул, кажись, не заметил. Что?! Кажись?!!! И это – я?! Нет, надо следить за речью, я ведь буду здесь как минимум месяцев шесть».

– Словом, – продолжил Корф, – кроме нас, никого в этом районе нет, – потускневшим голосом закончил он. – Хотя до нашего прихода сюда агент уверял, что промысловики видели неизвестных именно где-то здесь. При последнем нападении на рудник погибли люди из охраны. А нападение на фельдъегерей?! Злоумышленники явно хотят, чтобы слухи об их деяниях не докатились до центра. Ты же знаешь, что ситуация в империи, мягко говоря, непростая. Нельзя допустить возникновения ещё одной горячей точки у нас здесь. За это отвечаем и мы с вами, в частности, и вы, есаул, – поправил себя Корф. – У меня большие полномочия. В случае необходимости я могу задействовать и армию. Маршруты во все стороны перекрыты. И порт, и город, и побережье. Слабое место – здесь. И ответственность за ситуацию – на нас с вами.

Первый обильный снег выпал в ночь на Покров. Первым проснулся Егорка. Увидел: в окне всё бело. Заорал:

– Подъём! Снег выпал!

Натянул штаны, на ходу надел сапоги и кинулся к выходу, получив по дороге пинок для ускорения. Выскочил наружу и стал кидать снег в избу через обе распахнутые двери. Терпения у казаков хватило ненадолго. Наскоро одевшись, выскочили наружу, довольные появившейся забавой, стали валять друг друга в снегу, закидывая им. Последним вышел на крыльцо Фрол Иванович в исподнем, сапогах и папахе. Встал, упёр руки в бока и с явным удовольствием стал наблюдать за игрищами. Но недолго: получив снежком в скривившуюся физиономию, кубарем скатился с крыльца. Облюбовав себе жертву, стал катать её по снегу и, оседлав, набивать снег за воротник и так увлёкся, что не сразу уяснил, что шум, гам вдруг прекратились. Поднял голову, посмотрел по сторонам и ахнул: в конце поляны, у леса, стояли неподвижно две человеческие фигуры. Заметив, что казаки прекратили свою забаву, не торопясь, двинулись навстречу. Один из них был высоченный здоровяк в ватной фуфайке с двустволкой на плечах стволами вниз. На патронташе у пояса висел большой нож. Рядом стоял рослый парнишка лет тринадцати. Он держал на сворке крупную бело-жёлтую лайку. Она, склонив голову набок, молча разглядывала казаков. Позади – монголка и небольшие сани, нагруженные чем-то доверху. Великан снял с головы лохматую шапку, наклонил голову и проговорил не торопясь убедительным басом:

– Здоровьишка всем, добрые люди!