Манило

– Здорова, мужики, налейте, сколько не жалко.

– И ты не болей, – ответил я, – налить-то мы нальём, а ты нам шлюх найдёшь?

– Шлюх-то? Шлюх-то найду. Нынче этого добра у нас как грязи по весне – хоть жопой ешь.

Я плеснул ему стопарик водки, он бахнул залпом и поставил тару на стол, ожидая добавки.

– Приведёшь шлюх, и ещё налью, – пообещал я.

– Сколько нужно-то? – спросил мужичок, внезапно погрустнев.

– Двух.

Он покивал и вышел наружу. Где-то через полчаса, когда мы с чепушилой допили пиво и почти прикончили водяру, в рюмочную завалились две шалавы. Они окинули заведение затуманенным взором и, заметив нас, приковыляли к нашему столику и уселись напротив на высокие табуретки.

– Привет, мальчики, – сказала та, что постарше, поправляя чёрные крашенные волосы. У неё были накаченные губы, оплывшие вниз под силой тяжести, и длинные, очевидно, приклеенные ресницы. – Меня звать Яной.

– Юля, – встряла её подруга – толстушка на вид 25 лет, накручивавшая на палец прядь волос мышиного цвета.

– Привет, – отозвался чепушило, едва сдерживая улыбку, – Митя, а это мой друг Юра.

– Угостите дам шампанским? – вопросила толстушка.

Чепушило молча поднялся с табуретки, приблизился, чуть-чуть покачиваясь, к прилавку и заказал две бутылки шампанского. Дверь в кабак приоткрылась, и внутрь ужом проскользнул горбатый мужичок. Я вылил в его стакан остатки водки, он проглотил её одним махом и присоединился к скучающим в углу парням. Чепушило принёс шампанское и стаканы для шлюх, я откупорил пробку, разлил всем поровну, и мы жахнули.

– Что, нашла сдачу? – спросил я чепушилу.

– Да, четыре косаря отдала.

– Сколько? – задал я вопрос, обращаясь к черноволосой.

– 10 000 за ночь.

– Каждой, – вмешалась толстушка.

Чепушило лучезарно осклабился и явно был готов ударить по рукам. Деньги всё равно не мои, поэтому я не стал торговаться и согласился на оглашённую цену. Засим захватил бутылку шампанского, и мы вышли на улицу.

3.

Идти было недалеко. Черноволосая привела нас к пошарпанной пятиэтажке, зашла в подъезд и открыла дверь в квартиру на первом этаже. Я последним шагнул за порог. Слева от входа располагалась душевая кабинка, рядом с ней стоял унитаз и висела раковина. Справа находился кухонный стол, на котором размещались чайник и электроплитка. Шлюхи сняли куртки и положили их на этажерку, придвинутую к душевой кабинке. Мы с чепушилой были одеты по-летнему, посему, не разуваясь, промаршировали к дивану и плюхнулись на него.

Толстушка оставила включённой тускло светившую лампу над дверью и развалилась справа от чепушилы. Проходя мимо меня, черноволосая повернулась задом, присела, скользнула ягодицами по коленям и заняла место слева, у окна. Сильно воняло выссанным алкоголем.

– Может, окно хоть откроете? – предложил я.

– Оно уже открыто, – ответила толстушка.

– Дак отвори пошире!

– Никак, решётка мешает, – пояснила черноволосая.

Квартира была крошечной, размером примерно с две камеры в «Крестах», то есть около 16 квадратов. И по конфигурации полностью повторяла тюремную хату: у входа – санузел и общак, дальше – шконки и окно.

– Что это за квартира такая? – вслух подивился я.

– Рабочая, мы её снимаем, – сообщила черноволосая.

– Это я понял, почему такая маленькая?

– Хуй его знает, – равнодушно прогундела, пожимая плечами, толстушка и велела, – деньги давайте.

Чепушило вынул из кармана котлету, отсчитал четыре пятитысячные купюры и отдал их шлюхе. Та быстро спрятала банкноты в кошелёк и убрала его в сумочку. Я откупорил бутылку, налил всем шампанского и устроился поудобнее, облокотившись о стену.

– Что, сами работаете? – предположил я.

– Да, но крыша есть, – уточнила черноволосая.

– Мусорская?

– А какая же ещё…

Чепушило осоловел. Толстушка заметила, что он начал клевать носом, и решила отработать баблишко. Она подрулила к столику, раскрыла ноутбук, нажала по клавишам, и из встроенных динамиков зазвучала энергичная музыка с испанскими мотивами. Она стянула через голову платье и оказалась полностью обнажённой. Явно экономит на нижнем белье. Большие сисяндры, покрытые крупными – с горошину – веснушками отрезвляюще подействовали на чепушилу. Внутри него словно развернулась пружина, и он вскочил, не отрывая зенок от уставившихся сосками на полдевятого торпед. Чепушилу не смущало состоящее из трёх складок массивное пузо, которое полностью закрывало лобок шалавы.

Черноволосая сняла юбку и блузку, расстегнула лифчик и избавилась от стрингов. У неё была мужицкая фигура – плечи шире задницы, мясистые руки и плотно сбитый живот, изуродованный двумя шрамами, пересечёнными белыми полосками швов. Над рубцом, который проходил посередине брюха, болталась небольшая вялая грудь с вогнутыми вовнутрь сосками.

Тем временем толстушка расстегнула брюки, напяленные на чепушилу, и приспустила их вместе с трусами до колен. Его член, уже готовый к бою, казался гигантским на фоне костлявых ног. Толстушка ловко натянула на шланг гандон, несколько раз быстро передёрнула, зачем-то сказала: «Сосу», засунула головку в рот и обхватила ствол губами. Затем она резко задвигала головой взад-вперёд, теребя рукой яйца. Чепушиле эта движуха определённо нравилась. Он запрокинул голову, сомкнул веки и задёргал тазом, пытаясь поглубже засандалить в шлюхину хлеборезку.

Вторая шалава опустилась передо мной на колени, вцепилась в штаны и потянула их вниз. Я схватил стоявшую на столе пустую бутылку шампанского и шандарахнул ей со всей мочи по макушке. Последовал глухой стук, как от удара обухом топора по полену, и черноволосая повалилась на пол. Но бутылка не разбилась, и толстушка, ни на секунду не прекращавшая шлифовать член, ничего не заметила.

Я вытащил спрятанную в ботинок заточку наподобие ножа для резьбы по дереву с коротким лезвием, обрезанным по диагонали, и полоснул ей чепушило по горлу. Он распахнул глаза, поднёс руку к порезу, из которого полилась кровь, провёл по нему пальцами и растерянно посмотрел на обагрённые культяпки.

Я смачно, будто по мячу, зарядил с пыры по затылку толстушки. От мощного пендаля её балда полетела вперёд, и она целиком заглотила шланг чепушилы, уткнулась носом в куст рыжих курчавых волос и, поперхнувшись, тут же отстранилась, чтобы вытащить писюн изо рта. В этот момент ей в лицо ударила тугая струя спермы, прорвавшаяся через дырку в презервативе. Малафьёй забрызгало глаза и щёки, последний сгусток спущёнки приземлился на кончик её шнобеля и сполз на верхнюю губу.

Чепушилу затрясло, он прижал ладонь к шее, силясь остановить толчками извергавшуюся кровь, и медленно опустился на диван. Я вмазал толстушке носком ботинка в пятак, и она грохнулась на спину, растопырив согнутые в коленях жирные ножищи, похожие на молочные сосиски. Нагнулся над ней, обхватил башку обеими руками и с силой долбанул затылком об пол. Тонкий линолеум едва ослабил удар, и её кости звонко затрещали, как переломленная сухая ветка. Зенки шлюхи тотчас же расфокусировались и вперились в потолок. Но я ещё дважды шмякнул её на всякий случай.

Подступил к черноволосой, неглубоко вонзил лезвие в солнечное сплетение и плавно провёл заточкой вдоль живота, вспарывая брюхо до паха. После этого аккуратно вытащил розовые тёплые кишки и намотал их шаболде на шею. Потом сполоснул руки под краном, дабы не заляпать кровью деньги, извлёк из кармана чепушилы пачку купюр, прошмонал сумочку толстушки и забрал из кошелька 20 косарей, а также ещё оказавшиеся там пару тысячных банкнот.

Пока я этим занимался, черноволосая очнулась и завизжала. Я подскочил к ней и широким взмахом руки рассёк ей глотку. Ненароком задел кишки, и из них полилась светло-коричневая жижа, которая, смешиваясь с кровью, потекла по её сиськам. От смрада защипало в глазах, поэтому я, не мешкая, закрыл ноутбук, отворил дверь и был таков.

4.

Из Волхова уехал в Подпорожье, растёкшееся, словно чернильная клякса, вдоль Свири из-за бесконечных октябрьских дождей. К Подпорожью у меня было особое отношение. Я недолго прожил в этом городе, но испытывал к нему широкую палитру эмоций: от беспросветно-чёрных до беззаботно-голубых. Как-никак именно здесь я влюбился первые два раза.

Подпорожье настраивало на романтический лад, поэтому я решил прогуляться до Ольховца дорогой, которой ходил сотни, если не тысячи раз. За неимением чёрного «Петра» купил в ларьке напротив автовокзала красное «Мальборо». Вынул сигарету, закурил и выбросил пачку в пожухлую траву, чтобы не возникло соблазна шабить вторую папиросу.

Стояло раннее утро, дождь только-только прекратился, и небо всё ещё было затянуто пузатыми тучами. Но деревья и дома, как следует отмытые ливнями от скопившейся за лето пыли, приобрели яркие контрастные цвета.

Прошёл мимо мусарни, в которую дважды попадал по собственной глупости, спустился по развороченной корнями тополей бетонной лестнице до бани, канувшей в лету, судя по забитым досками дверям, пересёк железную дорогу, прошагал по дамбе, перерезавшей Свирь, и проследовал по тропинке к небольшой заводи, окружённой соснами. Посидел на корточках на булыжнике, поглядел на стоячую воду, визжащих чаек и двинул дальше по обочине вдоль дороги.