Письмо Т. В. Черниговской, или Чем жив социум

– во-вторых, удивления от внезапности явления этого смысла из нашего бессознательного в сознание, что было замечено уже в древности Платоном и Аристотелем;

– и, в-третьих, уверенности в надежности, уникальности и единственности, – а проще говоря, в Истинности – внове явленного смысла, смысла способного разрешить ранее поставленную социумом (перед человеком) задачу.

И, конечно же, в Природе нашего продуктивного мышления эти ощущения появились совсем неспроста. Назначение их было в том, чтобы обратить наше пристальное внимание на внове явленный в наше сознание совершенно новый для нас самих смысл; смысл, способный при малейшем отвлечении ускользнуть от нашего внимания, а, следовательно, и из нашего сознания. И не только обратить внимание, но и сконцентрировать наше сосредоточение на этом смысле с той целью, чтобы в наиболее адекватном виде раскрыть и выразить его в определенных словах (знаках).

Но спрашивается, для чего именно необходимо было обращение нашего внимания-сознания на этот смысл? Скорее всего, только для того, чтобы как можно быстрее полнее и точнее раскрыть этот смысл до состояния развернутой и всеми понимаемой мысли: и не только раскрыть, но и – и это самое главное! – зафиксировать этот смысл в каких-либо, опять же, всеми понимаемых знаках, тех знаках, которые уже являются элементами нашей долговременной памяти.

Так что задача естественных наук в том, чтобы найти не только причины (исторические, социальные, нейробиологические и т. д.) возникновения этой способности, но и то, когда и каким образом у человекоподобного сообщества исторически сформировалась (развилась) сама тотальная способность инсайтного (иррационального) продуктивного мышления; того мышления, которое, как мне представляется, вывело его на рельсы цивилизационного развития. Ведь процесс распространения этой уникальной способности как во времени, так и в пространстве – это и есть процесс социализации отдельных сообществ в цивилизационный социум. Тем более что на данное время у нас есть возможность исследовать генетический материал и человека и приматов: может быть в том одно -:– двух процентном различии наших геномов как раз и скрывается так называемый «ген разума»?

Что же касается заявленной нами интенсификации нашей способности логически мыслить – с появлением способности к иррациональности мышления – то этому, скорее всего, способствовало то обстоятельство, что если до появления последней наш далекий предок мыслил только в направлении (логического) соединения, взаимосвязывания (в предполагаемую идею) определенного комплекса предметов и явлений, то после появления у него этой способности он вынужден был производить в своем уме обратную операцию, операцию разложения смысла внове явленной в его сознание идеи на отдельные элементы, ее составляющие. И вынужден он был это делать для того, чтобы сформировать в своем уме вид (идеальный образец – эйдос) нового искомого сущего, по образцу которого можно было бы в дальнейшем изготавливать материальный его образец – подручное средство. Ведь с помощью этого средства открывается возможность производить в социуме Продукцию совершенно нового вида, того вида, которого ранее не было в нашем жизнеустроении.

Как видим, вполне допустимо предположить, что сначала человеческий интеллект (разум) освоил процесс индукции, и лишь затем – с обретением способности создавать (на бессознательном уровне) идеи – ему пришлось осваивать и процесс дедукции. Что мы здесь имеем в виду? Индукция – это наведение нашего интеллекта на какую-либо мысль (идею) в процессе рефлексии-1. Дедукция же – это выведение из смысла этой идеи идеального вида подручного средства на этапе рефлексии-11.

И обе эти способности, конечно же, содействовали эффективности нашего продуктивного мышления – они были взаимодополнительны:

– рациональное мышление в виде рефлексии-1 подготавливало почву для мышления иррационального,

– а последнее – в виде инсайтного акта явления идеи в наше сознание – способствовало новой рефлексии, рефлексии-11, раскрывающей смысл этой идеи, что служило в дальнейшем почвой последующему поиску все новых и новых подручных средств и идей.

Так что вполне можно предположить, что процесс обретения членами социума способности иррационально мыслить мог происходить

– не путем распространения – посредством передачи в поколениях – соответствующего ранее приобретенного генетического материала («гена разума») от единственного экземпляра, положим, Митохондриальной Евы, всем остальным ее потомкам,

– а путем интенсификации способности логически мыслить с последующим выходом на иррациональный (бифуркационный) способ мышления, связанный со спонтанной самоорганизацией нейронной материи нашего мозга в определенные ансамбли, идентифицируемые нами – по мере выхода их на уровень нашего сознания – как смыслы идей.

И к пониманию этого, последнего, весьма близко подошел С. Деан («Сознание и мозг. Как мозг кодирует мысли». 2018 г. Раздел 4 «Автографы сознательной жизни») в экспериментах по нейровизуализации мыслительной деятельности в процессе обнаружения информации, «спрятанной» в бессознательном.

(Но совсем даже не исключено, что этот процесс происходил обоими путями одновременно).

А потому, как мне представляется, вопрос как возникновения способности генерировать идеи, так и пространственного-временного распространения этой способности имеет принципиальное значение – от него зависит ход развития всей цивилизации. Но мы совсем не готовы к тому варианту развития событий, если вдруг, по каким-то неведомым нам причинам, эта способность станет нам отказывать, или мы вовсе утеряем ее. Гарантированы ли мы от такого хода событий? Вряд ли. Нами эти вопросы даже не поставлены. А ведь они имеют не столько теоретическое, сколько прикладное значение в сфере функционирования социума в целом.

Как это ни странно, но мы принимаем функционирование этой способности как само собой разумеющееся, как данное нам от века благодеяние. Мы даже не задаемся вопросом, когда и каким образом эта способность была внедрена в наш мозг. Ведь когда-то – акогда именно? – мы, наверняка, этой способностью не обладали, и в какой-то «момент» она у нас вдруг появилась. Что это был за «момент», чем именно он определялся? Не говоря уже о том, что мы ничего толком не знаем о том, от чего зависит продуктивность нашего мышления и как именно протекает этот процесс на уровне функционирования нейронов нашего мозга.

И вообще встает вопрос, с чего начался человек разумный: с обретением способности рационально, логически, мыслить, или с добавлением к этой способности еще способности мыслить иррационально, то есть генерировать новые идеи в спонтанных актах инсайта, озарения, прозрения и т. д? Ясно одно: возникновение человеческой разумности связано с увеличением массы мозга и толщины неокортекса в последние несколько сотен тысячелетий под влиянием мутации, произошедшей в гене ARHGAP11B, ответственном за рост количества нейронных клеток уже в процессе эмбрионального развития плода (Science. V. 369, № 6503, 2020, P 546-550). Но не ясно, связано ли – а если связано, то каким образом – увеличение количества нейронов со спонтанностью генерирования новых идей?

Вот здесь мы плавно переходим от вопроса возникновения способности генерировать идеи к вопросу появления у человека потребности в речевом выражении того, что так внезапно – для нашей психики – являет себя из нашего бессознательного в наше же сознание в акте инсайта, озарения, прозрения.

4. Возможное влияние инсайтов (озарений, прозрений) на зарождение и развитие способности говорить

Дело в том, что мысль, только что явленная нашему сознанию, доступна исключительно нашему пониманию – никто другой не имеет к нему (к пониманию) доступа. Но наличие в нашей психике выше означенного «эскорта» интеллектуальных ощущений, – сопровождающих инсайтное явление нового смысла в наше сознание, – в буквальном смысле принуждает нас к тому, чтобы не только выразить этот, только нам принадлежащий и нами понимаемый смысл, но и поделиться этим, ошеломляющим нас новшеством со своим ближним окружением.

Именно в этой точке бифуркации, – точке проявления способности иррационально мыслить – как мне представляется, заложены истоки:

– и социализации человека в виде объединения людей, преимущественно, вокруг тех, кто был способен продуктивно мыслить;

– и появления и развития языка (вместе с сознанием и самосознанием), стремящегося, во что бы то ни стало выразить совершенно новый для нас самих смысл идеи, и тем самым поделиться им со своим близким окружением;

– и нашей (что совсем даже не исключено) способности к альтруизму;

– и бурного развития мало развитой способности логического мышления, обогащенной с некоторых пор даром дедукции, ранее нам не свойственным;

– и увеличения массы нашего мозга.

Так что именно эмоционально-интеллектуальные ощущения, как можно предположить, сыграли решающую роль – роль триггера – в запуске развития тех наших способностей, которые непосредственно содействовали социализации на уровне нашего разумного существования, в том числе и способности говорить.

И это, конечно же, помимо того, что в нашем объединении «повинно» наше стремление к коммуникации. Но как мы знаем, приматы прекрасно обходятся выражением своих эмоций без речевого общения – им достаточен язык жестов, телодвижений, гортанных звуков и т. д. И нет у них речи, скорее всего, только потому, что нет того, что им бы хотелось – настоятельно необходимо! – выразить. А именно, у них не было и нет способности генерировать идеи. Будь она у них, разумный примат (положим, шимпанзе) появился бы на много тысячелетий ранее человека разумного.

Так что вовсе не исключено, что в древности эмоции, в первую очередь, в виде вышеозначенных интеллектуальных ощущений, сыграли решающую роль в становления человека разумного и в его социализации. Это сейчас явление новой мысли в наше сознание кажется нам обыденным явлением. И мы достаточно редко обращаем внимания на уникальность и универсальность этого явления. Тем более что продуктивность нашего мышления мы ухитрились в немалой степени приписывать нашей развитой способности логического мышления. Поскольку логика всякий раз стремится нивелировать ступени нашего иррационального мышления – «шаги» последнего, зачастую, принимаются нами за шаги логического мышления и приписываются последнему.

Мы никак не можем смириться с тем, что самая продуктивная часть нашего мышления свершается не на подвластном нашей сознательной воле уровне логического мышления, а на спонтанном, от нас не зависящем, бессознательном (природном) уровне взаимодействия нейронов нашего мозга, на том уровне, к которому у нас нет сознательного доступа. Видать, наше самолюбие до сих пор шествует впереди нашей рассудочной деятельности.

Вот и получается: как можно предположить, наша речь возникла не столько как средство потребности в коммуникации, сколько как Необходимость выражения спонтанно приходящих в наше сознание смыслов идей (к чему, отчасти, склонялся Н. Хомски). Язык в виде речи стал наиболее доступным и наиболее эффективным способом и средством выражения эмоционально окрашенных (по своей Природе) идей-мыслей. Надо было – на начальных стадиях развития речи – всего лишь связать то, на что обращалось внимание, – положим, жестом руки, направлением взгляда и т. д., – с отдельно произносимыми на разные лады фонемами нашего голоса и их сочетаниями в определенной последовательности. Изобретатель языка был не менее гениален, чем Ньютон или Эйнштейн.

И если бы мы напрямую задались вопросом, почему возникновение у человека способности генерировать идеи должно было непременным образом сопровождаться возникновением способности к речи, то в первую очередь следовало бы ответить: да только потому, что явление смысла новой идеи в наше сознание было бы бессмысленным – и напрасным! – актом нашего мышления, если бы у нас не было какого-либо достаточно верного (и быстрого) средства выражения этого смысла. И, как оказалось, самым подходящим средством стала речь. Ее-то как раз и следовало развивать. То есть вполне вероятно, что возникновение и развитие языка шло рука об руку с возникновением и развитием способности генерировать идеи.

Именно с этих «моментов», как можно предположить, начиналось «бракосочетание» языка (говорения) со смыслом того, что настоятельно требовало своего выражения. (Не забудем и об эмоциональном характере момента инсайтного озарения). Так что те объекты, которые мы должны были называть оказывались фигурантами как нашего мышления, так и нашей голосовой речи. И, конечно же, этот внове возникший альянс только содействовал ускоренному развитию как способности говорить, так и способности творить идеи.

(Кстати сказать, не является ли возникновение у человека способностей как говорить, так и генерировать новые идеи (в спонтанных актах инсайта и озарения) теми факторами, которые случаются «лишь однажды», «всего один раз, чтобы разжечь огонек самовоспроизводства»? (Д. Деннет. «Разум. От начала до конца». 2021 г. Стр. 74). Так «лишь однажды» был разожжен «огонек самовоспроизводства» в виде живой клетки).

Так что эмоциональная «окрашенность» смысла нашей рожденной в бессознательном и спонтанно явленной в сознание идеи находила свое вполне адекватное выражение в эмоционально окрашенных звуках нашего голоса, жестах руки, телодвижениях и т. д. Эмоция – как и речь – стала связующим звеном не только между нашей мыслью и ее выражением, но и между нами, сотворителями идей, и нашим ближним окружением. И это в наиболее наглядном виде мы наблюдаем даже сейчас при эмоциональном общении с близкими нам людьми, когда мы выражаем наши мысли не только посредством произнесения слов и изменения тональности голоса, но и дополняя эти изменения телодвижениями и жестами наших рук.

5. Временн

о

е и пространственное распространение в популяции способности генерировать идеи как «переходное звено» от человекоподобного существа к человеку разумному

Далее переходим к вопросу, тесно связанному с предыдущим (2) вопросом, вопросом возникновения у человека способности генерировать идеи.

А именно, к вопросу «переходного» звена между приматоподобным существом и существом разумным: было ли такое звено на древе возникновения человека разумного или его не было? А если его все же не было, – ведь следы последнего до сих пор так и не обнаружены – то можно предположить, что было то, что непосредственно трансформировало нейронную деятельность нашего мозга, способного ранее только лишь к логическому мышлению, на деятельность иррациональную, связанную со спонтанной самоорганизацией нейронной активности нашего мозга в те низкоэнтропийные ансамбли, которые, по мере их проявления на уровне сознания, мы принимаем за смыслы новых идей.

При этом трансформации подвергался, в основном, наш мозг и его ментальная нейронная деятельность; но сам внешний облик человека, скорее всего, изменялся относительно мало – только под воздействием изменившейся сферы деятельности с вновь возникающими новыми орудиями охоты и труда. Именно поэтому, как можно предположить, палеонтологией до сих пор так и не было найдено достаточно ясно выделенного «переходного звена» между приматоподобном (или человекоподобным) существом и человеком разумным.

Так вот, вполне можно допустить, что на каком-то этапе – все те же 100 -:– 40 тысяч лет назад – развития мыслительной деятельности древнего человекоподобного существа, в некоем сообществе вдруг! появилось существо со способностью – ранее отсутствовавшей в сообществе – создавать новые идеи. Назвать мы его можем и Митохондриальной Евой и ?-хромосомным Адамом. Но главное не в этом. Главное в том, что эта уникальная способность могла быть на генетическом уровне передана следующим поколениям этих, можно сказать, без пяти минут уже разумных людей. И распространение, и приумножение таких людей в популяции способствовало закреплению в поколениях самой способности иррационально мыслить.

Причем, это распространение могло иметь «плавающий» характер как во времени, так и в региональном расселении (на другие территории) наших далеких предков. Ведь разумные и неразумные существа могли воевать друг с другом, истреблять друг друга, объединяться, вступать в сексуальные отношения и браки, обживать новые места проживания и т. д. и т. п. Так что не мала вероятность того, что в отдельные времена и на отдельных территориях происходило как увеличение количества людей, имеющих способность продуктивно мыслить, так и уменьшение их количества, вплоть до исчезновения.

Исходя из данного обстоятельства, можно было бы попытаться объяснить так называемый «взрывной» характер как увеличения веса мозга человека в последние несколько сотен тысячелетий, так и возникновения креативных способностей в человеческом сообществе и технологического оснащения последнего, начиная с некоторого времени доисторического (75 -:– 50 тысяч лет назад) развития древних сообществ. Скорее всего, «взрывной» характер стал возможен только после того, как популяционное «насыщение» данной способностью достигло такого уровня, когда стал невозможен обратный ход к уменьшению количества людей с данной способностью. Это была точка бифуркации, после которой стало возможным последующее полное «насыщение» земного населения способностью иррационально мыслить, то есть генерировать идеи.

При этом, в связи с «плавающим» характером распространения – в пространстве и времени – однажды приобретенной способности иррационально мыслить, мы можем также предположить, что в разные времена (намного ранее предполагаемых нами 100 тысяч лет назад) и на разных территориях могло наблюдаться это самое локальное «взрывное» распространение разного рода технологических новшеств как в сфере охоты на диких животных, так и в обычной ремесленной повседневной деятельности.

Далее переходим к следующему вопросу, вопросу об Истине.

6. Истина как «идея» самого соци-ума, но не человека

Сначала обратим внимание на то, что слово социум мы начали писать через дефис, как будто у соци-ума есть только ему принадлежащий, свой Ум. А как же иначе? Ведь соци-ум – это самостоятельно думающее живое существо. Поскольку это в нем без участия продуктивно мыслящего человека зарождается, созревает и возникает сама по себе Необходимость в новизне того или иного вида, того вида, который ему, соци-уму необходим. И человек к этому процессу не имеет никакого отношения – он даже ничего не знает об этом. Поскольку этот процесс (Событие-1) протекает «в тишине и неизвестности» (Фейербах). Человек узнает о нем – на стыке Событий-1 и -11 – только тогда, когда воспримет от соци-ума воздействие какого-либо, исходящего от него негативного фактора: лишенности в чем-то, недостаточности чего-то, неудобства использования чего-либо. Ведь человек на этапе События-1 не участвует как сознательное существо, в полной мере осмысляющее то, что возникает та или иная Необходимость в новизне. Он всего лишь бездумная вещь, наряду с другими вещами и явлениями, функционирующими в самом этом соци-уме.

А теперь переходим к заявленной нами теме.