Тысяча и одна минута. Собрание русских сказок

– Да накануне той ночи, в которую я к тебе нечисть выгонять приду.

– Так, пожалуй, я всего теперь и пришлю.

– Если так, то сегодня ж и выгоню.

Прислал староста Ягупу и телку, и куль овса. Ягуп ночевал у него, и по договору черта как не бывало. Староста от радости не знал, что и делать, и денег дал Ягупу, и угостил его, употчевал как дорогого гостя любимого.

Там через несколько времени у одного богатого мужика, послышут, опять завозился бес, за Ягупом шлют, а Ягуп не был глуп; коли уже от старосты поживился лакомо, то тут-таки позахватил себе и денег, и скотинки, и прочего снадобья, и опять вывел силу нечистую. Таким же манером и в третьем дому, да чуть ли еще не у дворецкого выгнал беса лукавого. И вошел Ягуп в такую славу, и разжился как ему хотелось.

Только не прошло полугода, как наш Ягуп себе покойно жил, вдруг стали поговаривать, прежде шепотом, а потом и вслух, что у самого ихнего боярина творится по ночам что-то недоброе: то в конюшне видят кони позамучены, хоть никто и не ездит на них, то съестных припасов вполовину нет, то вино невесть куда повытекло!.. А в самом тереме, где жила девица, дочь боярина, по ночам кто-то похаживает, пугает красавицу и разгоняет там и служанок, и слуг!.. Кому же все это творить, как не бесу лукавому?..

Боярин туда-сюда кинулся, проведал про Ягупа, шлет за ним: «Выведи-де силу нечистую, вот тебе награда, и почтенье, и угощенье, и хорошая плата, и почет от боярина».

Ягуп помнит уговор, с чертенком сделанный, отнекивается…

«Не могу-де, все позабыл, запамятовал, потерял книгу волшебную, которою чертей выводил!» Боярин прежде лаской да уговаривая, а после, разобидевшись, разбесившись, и вымолвил: «Смотри, знахарь-ворожея! Будешь еще упрямиться, так извини, брат, я сам у тебя на спине так поворожу, что и бесу будет в диковинку!» Что будешь делать? Сила и солому ломит, идет пословица!.. Думал-думал Ягуп, поднялся на хитрость, пустился напропалую, ведь одно из двух, да и то и другое неладное: надо либо бесу поддаться, либо у боярина в руках побывать! Обещается прийти в следующую ночь; там его и ждут, все приготовились диво смотреть, как будет мужичок беса вон выгонять.

Приходит Ягуп, дрожит на нем тулуп, страх его берет, опаска немалая, а люди глядя думают, что он это на нечистую силу так разгневался, что даже трясется весь.

Засел на ночь Ягуп в доме боярина, засел, поджидает чертенка лукавого. Бьет двенадцать часов… Лезет чертенок по стене, карабкается в окно… влез в горницу: глядь, Ягуп тут стоит…

– Ты зачем, любезный? – чертенок спрашивает. – Ведь уговор был только о трех домах?

– Да что делать, – отвечает Ягуп, трясучись, – что делать, милостивец?.. Рад бы тебя не тревожить, да жена прогнала, что у вас тогда в колодце была, ведь сама сюда обещала прийти. Я думал, не ты это лезешь, а она подкрадывается проведать, точно ль я тут!.. Уж окажи еще милость: если она сюда явится, заступись за меня… ооох!.. так дрожь и пронимает… боюсь жены!.. Ай, да вон, никак, и она идет!

Как взвизгнет черт, да бултых в окно, да вскочивши на ноги как пустится! Только его с тех пор в той стране и видели – ни слуху, ни духу.

А Ягуп, избавив от нечистой силы дом боярина, стал в таком почете, так его любить и уважать начали, что чуть не носили на руках; а иные злые, сердитые еще боялись его – посмей-де ему человек перечить, когда и черт нипочем! И бывало на сходке мирской, что Ягуп ни скажи, так тому и быть, ни слова никто против!

• • •

– Так я к тому-то слово и молвила, – прибавила лягушка, – что вот, мол, и злая жена, а какую пользу мужу сделала!

– Ну, – сказал царевич, выслушавши, – это дело и похоже на правду, а мудрено сотворено, что-то не очень верится!

Сказку лягушка покончила, а царевич Иван тем часом корзинку сплел. Ну, делать нечего, царевич наш был парень правдивый – что обещает, то уж и сделает. Как лягушка ему стрелу отдала, то он взял ее, лягушку – невесту свою, положил в корзинку, повесил за плечи и отправился путем, о своем горе размышляя, на свою судьбу пеняя и своему бессчастью дивясь!

Пришел он в город – уж темно на дворе. Он, признаться, и рад тому: втащил в свой покой свою невесту болотную, поставил с нею корзинку под кровать и завалился спать от устали.

• • •

Показалась на небе заря-заряница, красная девица, запели вещуны-петушки, красные гребешки, а там не больно долго ждать – стало показываться и красное солнышко.

Встал царь Тафута, спрашивает:

– Что дети, тута?.. Все ли пришли?

– Все, батюшка царь.

– Позвать их ко мне.

Пришли царевич Мирон и царевич Мартын, не идет царевич Иван один; а уж за ним два раза бегали. Он и давно проснулся, а сам все лежит да думает, как царю донести, как отцу-родителю про лягушку сказать и как ее невестой назвать? Однако, видно, сорочи не сорочи, а давай что в печи, от такой напасти за угол не спрячешься…

Пошел и царевич Иван к Тафуте-царю.

– Ну, дети мои милые, нашли ль вы жен себе?

– Нашли, батюшка, и так, как нам стрелами показано; мы не сделали обмана перед тобой, а где стрелы упали, там мы и жен себе взяли.

– Ладно, хорошо, но пока вы ходили стрел да жен искать, я еще кое-что придумал, что и вам будет любо, и мне хорошо, если недурно выполнить. Скажите ж наперед, любы ли жены вам и где вам их Бог послал?

Царевич Мартын хвалил свою невесту до устали, а царевич Мирон вдвое того, только царевич Иван стоит, повесив голову, и ни слова от горя не вымолвит.

Тафута видит, что он что-то прикручинился, спрашивает:

– Что же ты, дитя мое милое, Иван-царевич, ничего не скажешь про невесту свою, или неладна пришлась?.. Глупа, что ль, или нема она, или есть у ней какая уродливость?

– Нет, батюшка-родитель, – отвечал царевич Иван, – смышленостью-то она-таки себе на уме, да и речиста так, что уж успела мне порассказать целую прехитрую историю… А лицом, то есть головой-то да туловищем, не так удалась. Да уж дозволь мне ее пока взаперти держать, не то меня же подымут на смех, а тут моей вины нет никакой.

Подумал-подумал царь Тафута, что такая за оказия!

– Да ну, – говорит, – я прежде ваших жен и смотреть не хочу, а пусть они мне покажут свою девичью смышленость на деле. Пусть сработают каждая, что я закажу: по их рукоделью я и рассужу, которая жена выйдет умней, и какой муж по ней, и чего можно после от них ожидать, на что надеяться.

– Изволь, батюшка, – сказали в один голос царевичи Мартын и Мирон, – изволь, наши жены не ударят лицом в грязь, всякое рукоделье им дело плевое! Изволь приказать, что им начать?

– Да вот, благословясь, на первый раз пусть они, – молвил царь Тафута, – пусть они выткут мне по ковру узорчатому, да не дальше, как завтра к вечеру; чтоб работали без лени, без устали, пусть сделают!

– Изволь, изволь! – заговорили опять два старших царевича, – неважность ковер, хоть будь он разузорчатый… Изволь, родитель-батюшка, наши жены выткут, как пить дадут!

– Ну, – примолвил Тафута-царь, – смотрите, не больно ли ваши жены самонадеяны, так и вы, смотрите, не оплошайте с ними; не хвалитесь, ехавши на рать, а хвалитесь, ехавши с рати уже; похвала молодцу пагуба!.. Расскажу я вам побаску на то, хоть не мудрую, а бывалую.

3-я побаска царя Тафуты

О том, как городской сапожных дел мастер прославился в деревне своею работою

В каком-то большом городе, где было народу всякого тьма-тьмущая, умных непочатый край, а дураками хоть пруд пруди, жил-был мужичок Михей, малый не совсем глупый, да-таки и не умней людей. Промышлял он рукодельем, своей смышленой работою: умел он кол обтесать, доску обстрогать, так и взяли его к себе плотники работать заодно, строить палаты брусяные, избы деревянные. Михей, как я вам сказал, только тесать да строгать умел, больше не спрашивай, а думалось ему самому, что он в плотничном деле смышленей и мастера. Бывало только и речей от него: «Я это, коли захочу, лучше сделаю!» С такой-то манерой, он, бывши плохим плотником, в столяры задумал идти, а там его взашей, как увидели, что он и строгать не больно горазд, а еще лезет другим во всем указывать. Потом наш Михей в кузнецы пошел, то есть не то чтобы какое изделие выковывать, а только молотом стучать по наковальне, подготовлять железо для других, сделать что-нибудь из него хитрое; и тут, увидевши, что опытный коваль из куска железа либо подкову скует, либо полосу зараз вытянет, опять-таки начал хвастаться: «Если я-де захочу, то лучше сделаю!» Да с этим умыслом в слесаря пошел: «Вот-де невидаль, железо ковать!.. Я и пружины могу делать диковинные!..» Ан и тут неудача: по первому приему заметили слесаря, что ему не по нутру их работа мудреная, и выгнали вон.

Так за сколько ремесел ни принимался Михей, все ему не удавалось по его хвастливости, все дело шло врозь, хоть брось, за то что он, ничему не учась порядком, хотел все умнее других быть. И ославился так Михей, что нельзя было и в городе жить, а пришлось в деревню отправиться.

Пришел в деревню домой к жене; живши в городе, городскому ремеслу не научился, а деревенской работе разучился; не смог ни жать, ни пахать, ни сена косить, ни овина сушить, а ведь надобно ж чем-нибудь и в деревне жить!..

Выдумал наш Михей лапти плесть, ну дело бы и по нем, хоть не больно доходное, да сумел бы-таки шилом ковырять, так нет, таков уж, видно, уродился Михей, и тут ему нельзя без затей: выдумал плесть лапти узорчатые, когда и простые-то хуже других сделать мог! Не задаются ему лапти нововыдуманные, затеял плесть, а не совладает концов свесть. И стали над ним зубоскалить-подсмеиваться те, кто в этом деле больше его смышлен был.

«Ладно же, – думает Михей, – погодите, удивлю я вас, такую штуку выкину, что ахнете!.. Эко дело лапти, да я и сапоги смогу сшить с оторочкою!»

Так и сделал: поехал в город и, глядите, привез оттуда вывеску от грамотного мастера, с таковым подписанием: «Городской, сапожных дел мастер Егор Фомин из немцев, чинит сапоги и шьет новые и смазные, и козловые», и сапог тут же краской черной намалеван был. Приехал Михей, прибил вывеску над избой своей. Сидит да в окошко поглядывает, как его деревенские соседи на вывеску дивуются и смотрят, разинув рот, на черный сапог намалеванный. «Что, – думает он, – удивил я вас небось своею смышленостью?.. Поди-ка другой кто из вас, умей такой сапог сострочить, как этот, что стоит на вывеске? А мне и еще мудренее давай, так сделаю!»

День, два, три, неделю люди подивились, да и перестали смотреть; а Михей все только у окна сидит, а ничего не делает.