Бюро Вечных Услуг

Антон действительно столько не съедал. Он съедал больше. Ну, как съедал: «клевал». Брал шампур, надкусывал кусок, говорил: «Мама, там жилки!», или «Мама, он жирный!», или «Мама, он не прожаренный!», или… Вариантов могло быть множество. Мама неизменно отвечала: «Отдай папе, он съест. Себе другой возьми». В результате такой шашлычной трапезы на тарелке Нестора росла груда мясных огрызков, к которым, кстати, добавлялись огрызки и с тарелки жены. Свой, личный шампур Нестору приходилось отведывать крайне редко.

Еще минут двадцать выбирали копчености – мясо, колбасу, почеревок – для холодной нарезки. Потом на удивление быстро купили три скумбрии для запекания на гриль-решетке.

Базар был закончен. Перед выходом подошли к самому любимому для Нестора лотку. Второму по важности, после мясного. Здесь жила магия вкуса. Молоденькая кореянка (а может, и не кореянка, а узбечка, но Нестору всегда нравилось думать, что девушка обязательно должна быть только из Кореи) торговала пряностями и приправами.

К стандартным, уже готовым к продаже наборам с надписями «для шашлыка», «для плова», «для курицы» и так далее Нестор относился с презрением. Он всегда набирал сам, ему нравились названия приправ – они, названия, вызывали в памяти вкусы, ароматы, жжение на кончике языка и ощущения на кончиках пальцев, растирающих разноцветные порошки.

Нина и Нестор через час были уже дома. Теперь можно было достать пиво из холодильника и вздохнуть счастливо: дом, семья к приему гостей были готовы.

Но не получилось.

31

Мама редко звонила сыну – не любила пользоваться мобильным, а со стационарного десять цифр набирать было долго. Поэтому ее голос в трубке мобильного телефона имел флер сказки. Как, наверное, было странным слышать Антону Т. голос Генки Абрикоса из радиоприемника «Спиридон» марки «Спидола» в сказке Стругацких.

– Нестор, заедешь? Папа тебе приготовил парочку каких-то раритетов для твоей коллекции. Да и не виделись давно. Антон скучает. Наверное, пора его к вам…

– Конечно, мама. Сейчас прямо соберемся с Ниной и поедем.

– Не нужно с Ниной. Сам приезжай. У нее по хозяйству дел, небось, полно. Дом теперь у вас большой.

– Это не у нас, – в который раз уверил маму Нестор.

– Полно-полно! – вмешалась Нина. Телефон у Нестора был громок: в радиусе нескольких метров разговор был слышен всем. – У меня твои гости завтра. Дел полно: два этажа выдраить. Сам езжай. И вина возьми. Бутылок пять: парочку белого к рыбе да к мясу красного.

Нестор собрался в несколько минут. Что там собираться летом? Льняные штаны да льняная рубаха. Белая. Почему белая? В ней легко и просторно, да и солнце любит белый цвет. Правда, что-то еще с белой рубахой всегда было связано в народных традициях. «Вербы веточка приколота к белотканому плечу», – всплыла в памяти какая-то полузабытая песня.

Нестор был готов к выходу, но внезапно воспротивилась Ка-Цэ. Она проявила невиданную ранее агрессию: сначала терлась о льняную Несторову ногу, а потом внезапно вскарабкалась по штанине Нестору на плечо. Лен был тонок, когти остры. Нестор вскрикнул от боли. Хотел скинуть эту трехцветную тварь (именно так он думал в этот момент о кошке), но не тут-то было: когти, пробив «белотканое плечо» – и ткань, и кожу – зафиксировали Ка-Цэ на занятой позиции.

– Мяу! – сказала Ка-Це, и не было нынче вопросительной интонации в ее высказывании. Были нотки требовательные, ультимативные.

– Нина! – позвал Нестор. – Помоги.

Вспомнилась аналогичная ситуация: «Нестор!» – звала Нина, спасаясь от змеи. Нине тогда было страшно, Нестору теперь было больно.

Жена поспешила на помощь мужу, но, конечно, не преминула язвительно высказать: «Молодец, моя хорошая. Поделом ему, Змею Горынычу!». Совместными усилиями удалось отделить миниатюрное когтистое создание от Нестерова плеча. И даже Нина удивилась:

– Что это ей взбрендилось?

– Или взвинилось, – вырвалось у Нестора.

Нина рассмеялась:

– Хорошее слово «всвинилось», – и, поглаживая кошку, пожурила ее:

– Ух ты моя маленькая свинка, мой свинкс.

– Сфинкс, – автоматически исправил Нестор, хотя ему тоже понравилась эта игра звуков «сфинкс»-«свинкс». – Но я не об этом. Если может взбрендиться, – Нестор сделал упор на звукосочетание «БРЕНДИ», – то может и взвиниться, и даже вспивиться, и вскольвадиться. В общем, побреду-ка я к маме. Антона заберу. Зайду в «Дом Диониса». Должен же сын с малых лет помогать папаше бутылки таскать. – Но Нина этой шутке уже не улыбнулась.

Этот глагол «побреду-ка» Нестор использовал достаточно часто. Его даже прозывали так в юности: Побредукой, когда забывали про батьку Нестора Махно, летописка-тезку или Нестора Петровича из «Большой перемены».

И Нестор побрел к остановке маршрутного такси, маршрут которого долгое время связывал пригород с «большой землей». По дороге до остановки увязалась собака. Этот дружелюбный пес был из племени лисьемордых. Традиционной дани от путника не просил, интереса к Нестору не проявлял. Просто трусил рядом, иногда поднимая вверх лисью мордочку, выуживая какие-то неведомые человеку запахи из летнего ветерка. Отстал через два дома, скрывшись где-то в бурьянах незастроенного участка.

Потом Нестор вспомнил, что «Дом Диониса» они должны были посетить вместе с Киром. Позвонил Наставнику уже на остановке маршрутного такси. Кир был свободен, согласился с радостью. О точном времени договариваться не стали: Нестор не знал точно, сколько он пробудет у родителей. Спустя час он уже стоял у дверей отчего дома.

Открыла Софья Николаевна. Нестор хотел приобнять мать, но замер… В родных глазах светились искры – те же, что и у Сони в минуты их последней беседы. В минуты, когда девушка была Справедливостью.

– Привет, Нестор, – улыбнулась Справедливость. – Мы не закончили в тот раз. А ведь остановились на самом интересном месте.

Нестор оторопело кивнул, прошел вслед за матерью на знакомую кухню. Отца, как он понял, дома сейчас не было. В жизни Нестора обозначилось время женщин.

– Чаю? – спросила Софья Николаевна. И тут же вместо чая поставила перед сыном графин с настойкой и любимую его рюмку – «на полторы рюмки».

Антон сидел в большой гостевой комнате и листал книги. Не одну какую-то конкретную книгу, а книги. Те были свалены беспорядочной, но при этом опрятной грудой посреди комнаты. Конечно же, Антону все равно было, какой именно перед ним автор, том, роман. Он и читать-то научился не так давно, а тут столько букв, слов, строк, собранных воедино любящей рукой его деда, антиквара Ивана Несторовича. Не поспеть, не объять, не разобраться. А потому Антон просто листал страницы, вдыхал их аромат – и новых, еще дышащих свинцом типографской краски, и старых, уже поживших вместе со своими читателями, помнящих каждого из них дымом сигарет, пятнами вин, пометками, ремарками, загнутыми страницами…

Антон учился любить книгу так же, как когда-то делал его отец. И не важно, какую область знаний изберет он в будущем: пойдет по стопам отца и станет историком, найдет свой путь, – не важно. А важно то, что в этот момент он обретает немыслимую, непостижимую силу – силу Слова. Силу, которая станет его опорой до последних рубежей насыщенной жизни Читателя.

Но Антон не понимал, да и не мог понять этого. Он рассматривал картинки, сравнивал трех- (а иногда и четырех-) значные номера страниц, выхватывал из сорока сороков какое-нибудь слово, с гордостью для себя самого читал его. Он был занят самым важным в жизни делом. Каким? Да разве ж объяснишь тому, кто до сих пор не разобрался?

Софья Николаевна сама наполнила рубиновой настойкой рюмку.

– Есть будешь? Блинов напекла, начинок много: варенья, грибы, икра, а то и просто со сметаной можно.

И снова взглянула в глаза сыну. С любовью и Справедливостью.

32

Нестор покачал головой: есть не хотелось, даже мамины блины. Он понимал, что еда и тот разговор, который должен был состояться здесь и сейчас, несовместимы.

Мама понимающе кивнула, но за стол не села, – а вдруг сын передумает, что, чего греха таить, в детстве случалось часто.

– Многие вещи управляют людьми, – начала беседу Софья Николаевна. Совсем не материнскую беседу. Как мать она была всегда молчалива, скорее согласна, чем покорна мужу и никогда не позволяла себе философствовать. Эта прерогатива в воспитании сына всегда отводилась отцу. А матери оставалась тихая любовь. – Можешь перечислить?

– Могу постараться, – искренне напрягся Нестор.

– Не стоит, – Софья Николаевна все-таки осторожно, не теряя осанки, как это свойственно лишь немногим женщинам, опустилась на краешек стула напротив Нестора. – За тебя это уже сделали давно и не раз. Климат, религия, законы, принципы правления, примеры прошлого, нравы, обычаи, – все это создает общий дух народа. Кто сказал?

– Не помню, – честно признался Нестор. – Но по стилю и по содержанию – кто-то из просветителей. Юм? Руссо? Дидро?

– Не гадай, – улыбнулась Софья Николаевна. – Это слова Монтескье. Чего же не хватает в тех, безусловно, важных перечисленных вещах, которые создают дух народа?

– Языка! – осенило Нестора.

– Мой сын! – с гордостью сказала мать. – Самый важный, первоосновной элемент упущен этим философом. Как и многими другими до него и после него. И ничего удивительного: речь человеческая – явление настолько обыденное и привычное, что мы и не думаем о ее роли в нашей жизни. Наша речь сформирована климатом и ландшафтом… (В этот момент Нестор кивнул – они уже говорили об этом с Наставником. Мама кивнула в ответ, не останавливая вязь слов.) А вот уже от нашего умения облекать мысли в слова и зависят и законы, и религия, и нравы, и обычаи. Итак, кто владеет Словом…

– Тот владеет всем, – высказал Нестор очевидное.

– Тот владеет всем, – подтвердила Софья Николаевна. – Владеет по цепочке: слово – сознание масс – любые блага мира. Всем. Всей Взвесью. Это важно. Только приняв это, можно идти дальше.