Оценить:
 Рейтинг: 0

Путь Аграфены

Год написания книги
2019
Теги
<< 1 2 3 4 5 6 7 >>
На страницу:
6 из 7
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

Все три птицедевы смотрели на Га, но каждая по-своему: переливчатая – внимательно, изучающе; огненная, та, что с черной лентой на губах, – скорбно, как бы проливая свои непрестанные слезы именно по девочке Га; небесно-голубая – с нежным ободрением. Птицедевы смотрели на Га и молчали.

– Не бойся, милая девочка-дорога, – улыбнулась Ведьма. – Это мои друзья. А с этих пор – и твои друзья. Друзья и помощники в пути. Давай я тебя с ними познакомлю. Их-то с тобой знакомить не нужно, они и так знают о тебе больше тебя самой.

Вот эта птица всех цветов палитры мира, бескрылая, но с огромным хвостом носит имя Гамаюн. Не смотри, что она так сурово насупила брови. Она хоть и не добра, но справедлива…

– Как змея Гарафена? – вспомнила Га, снова перебив свою гостеприимную хозяйку.

– Как змея Гарафена, – вновь улыбнулась Ведьма и кивнула, не обратив внимания на невежливое поведение девочки. – Только имя ее происходит от слова «гомонить». Действительно, Гамаюн – любительница поболтать. И не бойся услышать ее голос. Наоборот, внимай каждому слову. Она видит будущее и сможет указать тебе верный путь. Она знает все на свете. Так что если будешь слушать особенно внимательно, если очень захочешь, то может и тебя научить ведовству.

– И я смогу стать Ведьмой, как Вы? – восхитилась Га.

– Сможешь, – кивнула Ведьма. – Но, думаю, тебе уготована другая судьба. Птица Гамаюн знает вернее.

– Так давайте спросим у нее! – чуть ли не потребовала девочка.

– Нет, – покачала Ведьма головой. – Гамаюн нельзя ни о чем спрашивать. Если захочет, то сама споет тебе песню. Или промолчит, если решит, что тебе о чем-либо знать не нужно. Давай лучше расскажу тебе о другой птицедеве, вот этой, бело-огненной.

– Почему у нее рот перевязан лентой? – спросила Га.

– Потому что ее песен тебе лучше не слышать никогда. Путь ее песни слушают твои враги. Это твой страж в пути, птица Сирин. Она тоже поет о будущем, но только о бедах и несчастиях. Тот, кто услышит ее песню, лишается разума. И даже если успеет заткнуть уши, все равно забудет о себе, цели пути, о сне и пище. Будет блуждать по лесам и пустыням, пока не падет мертвым.

– А почему в ее глазах так много слез? – прошептала Га.

– Сирин скорбит о тех, кто умер по ее вине. Она вовсе не желает убивать. Но такова ее суть, такова ее природа и назначение.

– Так же, как Ваша суть – ведать, быть Ведьмой?

– Именно так, – подтвердила Ведьма. – У каждого своя суть.

– А какова моя суть? – вдруг насторожилась Га.

– А вот это тебе и предстоит выяснить в дороге, – сказала Ведьма и вновь нежно потрепала девочку по голове.

Неожиданно пролился тягучий ручей мелодии, рассыпавшийся дождевым каскадом звонких капель. И так стало хорошо девочке Га, так тихо, так счастливо, так светло. Даже ветер, даже шелест листьев в кронах, даже недалекое журчание лесной речушки – все влилось в эту чудную мелодию и сложилось в слова:

Вкус яблок на губах.
Мой голос тих и прост.
Душа твоя в цветах.
Ликует Алконост.

– Вот она сама и представилась, – улыбнулась Ведьма и повела рукой в сторону небесно-голубой птицедевы. – Это твоя тихая гавань в любых бурях. Когда поет птица Алконост, даже морские волны превращаются в мягкую перину. Если, конечно, не запоет птица Стратим.

Последние звонкие капли песни все еще наполняли воздух над поляной. Птица Алконост подбросила алый цветок – даже не подбросила, а просто отпустила – и легонько подула. Цветок плавно двинулся в сторону девочки и лег ей на волосы. Алый всплеск тут же стал будто бы частью девичей челки. Без каких-либо креп он вплелся в тяжелые темные волосы.

– Это ее подарок, – залюбовалась Ведьма. – Знак счастья.

Глава 7. ВЕЧЕ

«Когда так шумит толпа, состоящая из граждан и черни, ее крики не выражают ничего, кроме слабости и раболепия».

    Корнелий Тацит. «История»

На центральной площади городка возвышалась башня. Огромный столб толщиною в полсотни древних дубов, сложенный из «речного» камня – пористого, почерневшего от времени и поросшего мхом – как и положено, с северной стороны. Не было в башне ни окон, ни смотровых амбразур, ни каких-либо других проемов. Лишь одна тяжелая двустворчатая дверь из красного ясеня с южной стороны.

Можно было бы сказать, что эта башня – неприступное оборонительное сооружение. Вот только обороняться было не от кого – врагов у городка не было – ни реальных, ни придуманных, никаких. Башня на центральной городской площади служила совсем иным целям.

Когда происходили в городке события вселенского масштаба – свадьбы, похороны, именины, рождения детей и сбор урожая, – когда необходимо было общее собрание всех горожан, то по бесконечной винтовой каменной лестнице взбирался старик Пратеник. Он довольно резво для своего почтенного возраста пропускал под крепкими ногами стертые до блеска ступени. И кто бы видел этот отраженный блеск, если бы не коптящий смоляной факел в руке старика.

Такие факелы – про запас – были связками разложены через каждые сто ступенек. Не было внутри башни ветров и сквозняков, но вдруг споткнется старик, вдруг уронит свою важную ношу – не возвращаться же с полпути, не терять же драгоценного времени.

Плоская крыша башни была накрыта конусом черепичного навеса. Сверху обожженная глина черепицы была засижена голубями – никто и не думал чистить ее, кроме дождя да ветра. Снизу черепица была покрыта толстым – в несколько пальцев – слоем сажи. Ее тоже никто не счищал – незачем было: иногда сажа отваливалась целыми пластами, рассыпалась на куски.

Особенно часто это случалось, осенью во времена гроз, когда по черепице лупил «перепелиный» град. И тогда старик Пратеник сгребал черные комья лопатой в ведра и сносил их по одному в яму, вырытую неподалеку от площади. Два ведра сразу Пратеник нести не мог – в одной он должен был нести факел. Без этого источника света внутри башни царила бы кромешная сырая тьма.

Под конусом навеса, в центре плоской крыши, был выложен внушительных размеров дровяной колодец с влажными листьями внутри. Колодец был присыпан у основания сухой соломой.

Как только в дни всеобщих городских сотрясений старик Пратеник взбирался на последнюю ступеньку лестницы, как только, открыв дощатый люк, он кротом из норы выбирался на крышу, он тут же воспламенял факелом солому, та разогревала дрова, а поленья, в свою очередь, передавали тепло влажным листьям. Из дровяного колодца столбом начинал валить едкий густой дым, рассыпался под конусом черными тучами и вздымался в небо.

Пратеник деловито и хитро, как заправский маг, подкидывал в пылающий костер тайные ингредиенты, отчего дым становился иссиня-черным крылом сказочного ворона. Взмах этого черного крыла был виден со всех сторон городка. На башне поднимали черный флаг. Флаг звал на вече.

Сегодня было ветрено. Ветер трепал «полотнище» сигнального флага и рвал его в клочья. Но народ видел, народ волновался, народ городка спешил на площадь. Ремесленники и землепашцы, охотники и рыболовы, пчеловоды и садовники, пастухи и виноделы… И, конечно, поэты. Как без них? Кто же будет потом слагать песни о том событии, ради которого старик Пратеник взобрался на сигнальную башню?

Медленно и величественно плыла над землей в сторону площади Анастасия Егоровна. Следовали за нею почтенные матроны, подарившие городу немало сыновей и дочерей. Понуро брели следом за важной процессией Егор и Настя, отец и мать Гарафены.

Толпа множилась, гудела ульем, сбивалась в плотный монолит. Подходили группами и по одному. Собирались по домам, по улицам, по-соседски. Как жили, так и стояли на площади.

Все зачем-то, задрав головы, наблюдали за стаями черных хлопьев сигнального дыма. Шепотом обсуждали их полет. Ждали.

Дождались. Расступились, пропуская процессию. Анастасия Егоровна кивала еле заметно – направо и налево, приветствуя свой народ. Горожане кланялись – без подобострастия, не в пояс, но уважительно и радостно. Анастасию Егоровну в городке любили. Была она сурова, но справедлива, немногословна, но говорила всегда вещи важные и нужные.

Любили не как правительницу – не было в городке ни правительниц, ни правителей. Так же как и не было стражников, воинов, управляющих. Не было служивого люда, не было казенных должностей. Зачем? Каждый знал свой двор и был в этом дворе королем, царем и императором.

Когда наступала страда, все собирались единою рабочею гурьбой. Справлялись сообща, веселились всем миром. Так же всем миром и грустили, если что. Так же и мерковали-думали.

Спорили? Конечно, спорили. Кто ж не спорит? В своем дворе споры и решали. В одной семье муж – голова, в другой – жена, в третьей – мыши да тараканы. Личное дело каждого.

Двор на двор спорили редко. Да и как тут поспоришь, когда соберутся соседи, посмотрят на крикунов-драчунов с укоризной, вразумят-посоветуют. А там, глядишь, уже столы на улицу тащат, скатерти. Из погребов-подвалов наливки достают, закрутки, настойки, копчения. И еще лучше прежнего дружить начинают. А уж если совсем что сложное меж людьми пробежит, так на то есть авторитет мудрой бабки.

У двустворчатых дверей сигнальной башни Анастасия Егоровна остановилась и развернулась к горожанам. Заговорила тихо, так, что слышали только стоящие рядом. Толпа окружала башню, заполняла всю центральную площадь. Слова Анастасии Егоровны передавали из уст в уста, они разбегались, подобно кругам на воде от брошенного камня.

– Случилось то, – начала Анастасия Егоровна без всяких церемонных обращений, – что никогда не случалось в нашем городе.

Народ ахнул глухо и тихо – так бухает споровый лопух, когда созревают его бутоны.

– Пропал человек, девочка, звать Гарафена. Год, как имя получила, – продолжала Анастасия Егоровна ровно. – Видели, как сама в лес побежала. Звали ее, но бежала, не откликалась. В лесу девочка затерялась, искали – найти не смогли. Удивительно это, непонятно.

– Ведьма это, – вдруг буркнул Егор, стоявший за спиной матери.

<< 1 2 3 4 5 6 7 >>
На страницу:
6 из 7