Дети на дороге

– Малая уже ушла? – спросил участковый, прекрасно зная хитросплетения семьи Ефремовых с молодыми писателями.

– Мг…

– Ну и, слава Богу, – обрадовался участковый. – Это… Курить есть?

– В пальто.

Участковый рванул, было в прихожую, словно вспомнил о чем-то, вернулся обратно на стул, стоявший перед кроватью.

– Тебе пригодятся, – пробормотал он.

– Чего? – Лёша привстал на постели.

Отчаянно смущаясь того, что вот, мол, какая невыгодная роль ему выпала, участковый вынул из планшета серый лист бумаги.

– О, нет! – Лёша рухнул обратно на подушку; с мольбой посмотрел на участкового.

– Мне на работу нужно… и ещё в одно место, – сказал молодой писатель.

– Да ладно, какая работа… Скажи «спасибо», что наручники не надеваю, – отозвался участковый.

– Спасибо, – буркнул Лёша; решил попробовать ещё раз. – Слушай, приходи вечером, как всегда, на ночь меня запрёшь…

– Ну не могу я! – плаксиво закричал участковый. – Это ж заява, документ, мать его!

– Скажи, что дома меня не нашёл.

– Да знают уже, что ты дома…

…на циферблате лет,

стрелу назад я передвину…

…Тогда молодая семья снимала не квартиру – целый дом недалеко от парка «Сту Джиз», огромный дом, с появлением в нём Светланы превращавшийся в театр двух актёров и двух зрителей. Они, не сговариваясь, избегали постельных сцен, это превратилось в целый механизм, отработанный в действии два весенних месяца, но все механизмы имеют свойство ломаться и однажды какая-то пружина лопнула в нём и на пороге большущей комнаты (очевидно, гостиной) с тяжёлыми бархатными портьерами, которые при стирке заставляли буксовать винт стиральной машины, Света появилась абсолютно голенькая, беленькая, укрывая грудь руками, напуганная своим собственным поступком, и произнесла дрожащим голосом: «Я несколько не одета…»

Это была цитата. Нужно было или доигрывать до конца, или переписывать всё заново. Лёшу изумил не вид обнажённого тела, а обилие родинок; это возбуждало сильнее наготы, и превращало Светлану в совсем уж ребёнка… и ещё носочки: серые, с синей полоской на щиколотке…

Лёша выбросил белый флаг. Выбрал трусливую середину. В голове шумело и гудело, когда он, крадучись, приблизился к девочке и поцеловал в никому непослушные губы так, что родственники жены, узнай обо всём этом, тихо отправились бы в мир иной…

«Здесь холодно», – сказал Лёша, таким образом, цитату закончив…

Ближе к вечеру его отпустили. В кабинет к Соколову Лёша влетел со словами: «Мы так не договаривались!», но, к сожалению, вечерний следователь Соколов сильно отличался от утреннего следователя Соколова. Он даже не подарил на память заявление и проигнорировал вызванное этим Лёшино возмущение.

Лена ждала его на лавочке, – хоть что-то соответствовало традициям.

– Ленка, давай ты ко мне переедешь, – сказал Лёша, не выпуская её из объятий.

– Что?

– Или хоть сегодня – побудь сегодня со мной… если не занята…

Оказалось, что не занята. Детства в середине двора не обнаружилось, зато в квартире вовсю звонил телефон. Лёша усиленно не замечал его позывных; когда Лена, наконец, сняла трубку, он вышел на лестничную площадку, оставив приоткрытой дверь, слушал, как она говорит: «Нет, света, сейчас его нет… А я здесь, да… Что-то передать..?»

«Два дня», – подумал Лёша. Присаживаясь у стены. Он продвинул службу в конторе, не был в издательстве, не сдал статью. Удар в спину. Галя перешла к запрещенным приёмам…

– Ты здесь весь вечер собираешься просидеть? – Лена вышла к нему на лестничную площадку.

– Лен, а давай опять вместе жить, – сказал он. – Знаешь как: старый друг лучше новых двух, и всё такое… А Светка сама по себе и отстанет, повзрослеет – вон, видишь, она твой голос в телефоне услыхала…

– …и будет весь вечер огрызаться на родителей, а потом проплачет всю ночь в подушку, – завершила Лена.

– Ты же сама говорила, что у неё это пройдёт.

– А ты меня послушался…

– В конце концов, послушался, – сказал он. – Лучше поздно. Чем никогда… А..?

… стрелу назад,

на циферблате лет я передвину…

После сцены в доме Светка обиделась. Лёша думал, она от стыда на глаза ему не показывается. А она обиделась. Не звонила. Не просила новых порций сказок и повестей. Помириться с ней было пустяковым делом: в круглый бокал он напустил сигаретного дыма поверх красного вина, а она в изумлении наблюдала, как дым неохотно покидает бокал – и всё это напоминало поверхность далёкой планеты.

Через некоторое время – пусть будет через два дня – Лена, посмеиваясь, рассказала мужу, как Света заставила своего отца повторить то же самое у них дома, на кухне – так смешно было…

И правда смешно. Леша так смеялся, что перемешал страницы машинописного текста и долго потом не мог собрать их в нужной последовательности.

Итак, они помирились, но требовалось какое-то разрешение на креативном уровне, более доступном, чем поверхность далёкой планеты.

На уровне Города.

Девятый этаж четвёртого общежития Университета называли «Зоной Свободного Ведения Огня». Там обитали одни наркоманы, и делать можно было всё, что угодно, – но и за жизнь посетителей ответственности никто не нёс. Для выпускников универа ЗСВО становилось всё общежитие, это было больше чем просто традиция. Содержимое двухкорпусной двенадцатиэтажной коробки привело Светлану в восторг. Вместе с Лешей они не были большими оригиналам: в «четвёрке» время от времени зависали то двадцатилетняя шлюха с четырнадцатилетним мальчиком, то начинающий кинорежиссёр-третьекурсник с пятнадцатилетней девочкой, но на Свету магическое воздействие оказала сама атмосфера общежития. Да, здесь можно было делать практически всё, именно в таком месте мог родиться Город…

Славик Кайдашов, малооригинально прозванный обществом «Рыжий», принадлежал к старшему эшелону студенческой прослойки. Рыжий был уверен в том, что действительно талантлив тот, кто сумеет проявить свои способности, оказавшись на необитаемом острове в качестве потерпевшего кораблекрушение; думал он так совершенно серьёзно, говорили, что она даже из-за этого своего мнения задвинул карьеру режиссёра видеороликов.

Лёша сильно сомневался в наличии портативных пишущих машинок на необитаемых островах, но если здесь уже есть «Весёлые Каникулы…», то пусть будет и «Вечер в Общежитии» за карточным столом, где по случайному совпадению оказались он, Рыжий, Светлана и еще одна студентка-третьекурсница, Настенька Серебрякова, девушка с разноцветными глазами, которыми она стреляла в сторону Рыжего так, как если бы незадолго до этого они переспали.

Правильнее было бы сказать, что играли втроём, так как Света была перевозбуждена уделённым ей вниманием обитателями четвертого общежития. Настенька, как опытный психиатр со стажем в три курса, подтвердила, что это – нормально и в доказательство привела массу примеров из жизни.

Универ был знаком с Лешиными бреднями о Городе. С картами в руках Рыжий говорил, что у каждого есть свой город – и только у Леши хватило терпения облечь свою мечту в завершённую форму…

– … не до конца, – говорил Славик.– Пока ты не нарисуешь – на стене, на полу, на потолке – чёткую схему всего Города, пока не распишешь биографию каждого жителя…

– Светочка, у тебя туз, значит всё твоё, – прервала его Настенька, кажется, единственная, кто тщательно следила за игрой.

– Нет, – возразил Лёша. – Мне нужен сущий пустяк…

– Всего-то? – усмехнулся рыжий.