Дети на дороге

Он развернулся слишком резко, – она моргнула в испуге, но не отпрянула.

Светлана Ефремова. Обыкновенная старшеклассница из среднестатистической семьи. На полголовы ниже молодого писателя. Ботиночки у неё действительно были новыми, плотно облегали стройную голень почти до середины с помощью сложной системы шнуровки. Всё остальное было хорошо знакомым: сжатые коленки с плавными латинскими «U», края чёрных бридж, пальто-пончо, в конусе которого – нежные и беззащитные кисти рук, назвать их «аристократическими» будет халтурой, но появление почти мистическое – как вот зависшее при помощи невидимых потоков воздуха пёрышко нежно-розового оттенка; очаровательный овал лица; форма меняется, когда света раскрывает губы в улыбке и прищуривает глаза, большие карие глаза, а над ними – тонкие брови, почти всегда приподнятые, словно в удивлении. Родинка на щеке. И ямочка на подбородке – совсем-совсем незаметная, ни у кого из родителей не было такой ямочки.

«Может у полковника милиции есть», – мрачно подумал Лёша.

– Света, если хочешь увидеть меня ещё когда-нибудь, кроме как сегодня – сходи домой, – ровным голосом произнёс он.

– Я здесь хочу жить. Чтобы тут у меня дом был…

Надулась. Смотрит исподлобья, завитый локон тёмно-каштановых волос падает на гладкий и чистый лоб.

– Тут? – переспросил Лёша, словно не поверив собственному слуху. Девочка подозрительно проследила, как он вышел в разъединственную комнату в квартире.

«Был обыск», – подумал Лёша, оглядев с порога состояние комнаты; потом вспомнил, когда убирал в ней последний раз, и успокоился.

– Ну, пойди, посмотри, что ты собираешься назвать своим домом, – предложил он, вернувшись в кухню. Света послушно направилась в комнату, в дверях обернулась:

– Ты не пойдёшь?

– Нет, – сказал он и с грохотом поставил чайник на газовую плиту.

Зажигалку Лёша оставил в пальто, пальто – в прихожей, а он не хотел отвлекать бывшую племянницу от поисков приоритетов, надёжно зарытых в комнатном бардаке. Прикуривать пришлось от плиты; наклонившись, Лёша вспомнил, чем это может закончится, отпрянул от языков пламени, лизавших закопчённый чайник, оторвал кусок газеты бесплатных объявлений. В общежитии, где он жил студентом, печки были электрическими, риск остаться без ресниц, или чуба был минимальным, но старые привычки живут долго, не правда ли? Даже если пользоваться услугами посредников – сперва Лёша зажег обрывок газеты, подкурил от него, бросил пылающий клок в раковину.

Разгоняя сигаретный дым, он мерил крохотную кухоньку шагами, недоумевая: что Света делает комнате так долго? Не выдержал – в раковину прибавилась недокуренная сигарета.

Неслышно, как прокравшийся ночью гном, Света убирала разбросанные вещи по своим местам. Даже пальто не сняла.

– Света…

Замерла, брови испуганно взлетели вверх. Гнома поймали на воровстве.

– Тут подмести только нужно и пыль кое-где вытереть – и всё! – затараторила она.

Собрав в своём воображении некую комбинацию из серых стен КПЗ, заявления и полузолотых зубов в челюстях Гали, Лёша вложил всё это в свой взгляд и твёрдо произнёс:

– Уходи отсюда. Больше не возвращайся.

– Куда? – растерялась девочка.

– Сюда.

– Совсем?

– Да, совсем.

– А Город?

Зазвонил телефон, вот так: дзи-и-инь!

– Мама построит тебе новый.

– Тогда ты – даун…

– О’кей, – согласился он.

Дзи-и-инь!

Сигарета в раковине ещё дымилась – как благовонная палочка. Лёша сорвал трубку с аппарата.

– И-вновь-рад-слышать-свой-голос-родная, – произнёс он.

– Ты врёшь, паскуда трусливая. Она ведь у тебя…

– Сама паскуда, – Лёша обернулся, – девочка уже ушла. – Я тебе говорил: нет её у меня, хочешь, приди и проверь… Галина, ты хочешь..? – вкрадчиво промурлыкал он.

– Извращенец, – презрительно рявкнула трубка.

– Сама такая, – отозвался Лёша.

…Он остался без чая, выкипела вся вода, пока он на лестничной площадке вытирал детские слёзы ладонями и говорил:

– Мне нужно всего-то два дня, чтобы эту макулатуру утвердили и подписали, они же возятся с ней уже полгода, если не больше, а потом меня матушка твоя и пальцем тронуть не посмеет…

– А про что… (вперемежку со всхлипами, как блицами фотовспышек)… про что… прочто…

– Макулатура?

– Про что, – про Город?

Ещё одна слезинка – последняя.

– Про Город, – усмехнулся он; задумчиво посмотрел на небо сквозь мутное подъездное стекло.

– Свет, а что у тебя по биологии за год было?..

… на циферблате лет,

назад, назад стрелу я передвину…

Будучи замужем за молодым писателем, Лена Разумихина использовала целый ряд элементов – с обвиванием шеи руками, нежным шептанием-воркованием – для того чтобы добиться желаемого от мужа. С каждым месяцем комплекс этот терял свою эффективность, и теперь Лёша не смог вспомнить и одного фрагмента, но впечатление монолитной, затаённой требовательности осталось его памяти надолго.

Вот так однажды жена попросила-потребовала, чтобы он встретил свою племянницу после балета, или ещё какой-то другой подобной дребедени. Будет темно и поздно, сказала Лена. Многообещающее сочетание. Раскрасневшаяся после спортивно-танцевальных упражнений Светлана, выйдя на крыльцо, немедленно спросила: «А где мама?» Это было для неё большим достижением, спросить во так, напрямую, лоб в лоб, а Леша не знал, где её мама, он, вообще, так плотно сидел на своей собственной творческой волне, что не сразу понял: мать этой румянощёкой девочки – та самая безбашенная и взбаламошенная Галя. Ничего не изменилось. Рядом с Лёшей стоял ребенок, и по истечении нескольких лет тихо страдал, лишённый материнского внимания. В чередовании мартовских луж и ещё не успевшего капитулировать снега, Света шла, грустно склонив голову, не замечая ничего вокруг, даже ярких огней, долетавших к ним, сквозь голые ветви деревьев, упрямые аттракционные огни парка, явившиеся в земном воплощении теней далёкого и холодного спутника большой планеты…

Луна-парк работал допоздна, как кафе – до последнего посетителя. Уже, будучи залитой яркими разноцветными огнями, Света смотрела на пёстрое мельтешение длинноруких качелей и каруселей, не веря в то, что всё это может достаться ей в следующую же минуту, не догадываясь, что чудеса на свете происходят обычно без родительского вмешательства.

Прежде Светлана стеснялась своего мрачного, подозрительного родственника. Названия вроде «свёкор», «деверь» и уж конечно длиннющее «племянница» в памяти Лёши не оставались совершенно. Света была для него воплощением недоступного теперь детства – и оно стоило того, чтобы в один прекрасный день удивить, очаровать его…

Света разговорилась после первого же аттракциона. Рассказывала что-то своих школьных делах, что-то о биологии, о том, что у неё не совсем получается запоминать сложные термины и отряды. «Да ну, ерунда какая – биология», – говорил он. Но и после бесчисленных оборотов в холодном воздухе, где она, болтая в воздухе ногами, сияла ослепительной улыбкой, Света всё равно болтала что-то о школе. Это походило на бормотание во сне, или бред в затяжной детской болезни. Луна-парк был предсказуемо безлюден, опасно безлюден, многообещающе безлюден. На самую вершину «Чёртового Колеса» они отправились вдвоём; Светлана с такой силой вцепилась в поручень, что её пальцы были белее нерастаявшего снега, от холода, от испуга, оттого, что они вдвоём находятся так высоко, а вокруг – темно и пусто, а Лёша сидел развалясь напротив, смотрел на её поднятые вверх тонкие брови и думал о том, что, наверное, не один мальчишка в классе Светланы Ефремовой влюблён в эти расчудесные брови, и большие карие глаза, и нежные, по-детски обветренные губы… и не хотелось ни писать об этом, ни вставлять в какой-нибудь бесчисленный опус, или – ещё хуже – рекламную концепцию, или видеоролик, просто сохранить в себе впечатление и может быть даже не возвращаться к нему никогда, каким бы ярким оно не вышло.