История довоенного Донбасса в символах. Дом с привидениями

– А если Саша… придурок этот сюда придёт?

– Никому!

Кажется, она подавилась чаем. Грозным рыком начав новый день для своей сестры, изгнанной из чужой квартиры, Макс с ненавистью погрузился в пасмурное безжалостно выстуженное утро…

Почему-то все начальники в перспективной проекции представляются всегда крепкими мускулистыми мужиками-прорабами, с выбритыми головами, мясистыми затылками и татуировкой на бицепсах. Вполне логичный портрет, сопряжённый с шлюхастой секретаршей в мини-юбке, уже без трусиков, в наглухо застёгнутых туфлях на высоком каблуке. И вот потом, когда встречаешь сутулую, плешивую особь, сопряженную с письменным столом (ничего живого и сексуального вокруг больше нет), недоумеваешь, укоряя собственное воображение: ну что же ты так?..

– Ты же знаешь, мы тебе замену готовили, – сказал Творожков.

– Знаю, – подтвердил Максим.

– На поезд опоздал?

– Пусть будет, – опоздал…

Начальство вздохнуло. Взглянуло на часы.

– Сегодня Людка за тебя всё сделает. Только – во второй половине дня… У тебя бабушка умерла?

– Нет. Не хочу ехать, и всё… Нету там ничего, выдумано всё. Как Париж у Веллера.

– Веллер так написал, потому что сам в Париж не ездил. А написано для лохов, вроде тебя.

– Я не лох, – резковато для разговора с начальством, отозвался Макс.

– Гордые какие! И в Москву не поехали, и фирму бросили!

– Я вещи пойду только соберу и уйду…

– Ничего ты тут не соберёшь, пока я не скажу, – весомо произнёс Творожков.

В офисе ничего не нужно было объяснять, потому что на столе Макса лежала записка: «Звонила Марго». Она ненавидела, когда её так называли, говорила, вернее, верещала, что чувствует на губах кислый привкус маргарина. По мнению Макса – не самый скверный вкус для певички из кабака, при отсутствии музыкального слуха. Если звонила, значит здесь все уже в курсе отступления от Москвы.

– Алло…

– Это я. Что-то случилось? – он машинально хлопал ящиками стола, соображал, что нужно забрать отсюда.

– Ничего не случилось, – узнав своего сожителя, Рита немедленно набрала в голос гнева, – вот как зачёрпывают специальным совком крупу, чтобы взвесить её и определить: хватит, отсыпать, или добавить?

– Она у нас будет жить?

– Да.

– А может, ты её в Москву с собой возьмёшь?

– А может, ты закроешь свой рот, и свалишь в свой кабак?

Не было никакого кабака. Ни Парижа, Ни Москвы, ни Риты, ни кабака, – ничего это не было. Сколько раз и Макс, и Маша, ни пытались строить свою жизнь самостоятельно и отдельно, всегда возвращались друг к другу, отрицая собственные старания. Можно поискать намёки на половое влечение, – уже банальность, человечество стало слишком взрослым, чтобы подобными штуками его можно было шокировать. Можно указать на ущербность их родительской семьи, – но ни того, ни другого, не было и в помине, оставьте свои бесполезные учебники по психологии, успокойтесь и завидуйте: у меня есть старший брат – у меня есть младшая сестра…

Сколько раз их принимали за отца и дочь! Индустриальный посёлок, подобные семьи – на каждом шагу. В очереди, у пузатой желтой бочки, за прогорклым трёхкопеечным квасом, протянута в их направлении ладонь с угольной пылью под ногтями: «Пустите без очереди папашу с малюткой!». Макс также смеялся со всей очередью, озираясь в поисках объекта насмешек. Раскаленную солнцем площадь прорезал детский крик: «Это – мой брат! А мой папа – инженер, его тут с нами нет!». Всё равно пропускали без очереди, слишком серьёзную русалку с пышным бантом на голове и её старшего брата.

Симпозиумы были до лампочки. Двор блистал уникумами: в одном с ними доме жил мальчик-эпилептик, в одном классе с Машей училась девочка во сне выискивающая неизвестность, освещённая светом холодной Луны. Уникумов дважды в год увозили в неизвестном направлении, откуда они возвращались лишь для того, чтобы нагнать сверстников в учёбе, и вновь погрузиться в собственный мир. Рассказывая о них, Маша обязательно крутила пальцем у виска, автоматически сметая их уникальность со своей доски, в чёрную и белую клетку. Один угол уже тронут языком пламени (однажды в сложной шашечной партии Максим ловко спрятал вражескую дамку в закатанную до середины голени штанину).

Для Маши было приготовлено другое место, за пределами Москвы, с её университетами, клиниками и профессорами, о том месте не слышала даже Роза Иосифовна, знавшая обо всём на свете.

Неуклюжий и коренастый Евгений Фёдорович Киселев, несмотря на свою полноту, в их доме появился просто и естественно, – так приходят маляры и сантехники, – и, казалось, занял своими габаритами всю прежде пустовавшую площадь. Он цепким взглядом осматривал обстановку обыкновенной четырехкомнатной квартиры, приводя в волнение хозяйку одной лишь дурной манерой держать руки в карманах брюк при расстёгнутом плаще. То был взгляд профессионального пожарника, потому что Евгений Фёдорович спросил: «В доме есть огнетушители?». Конечно, есть. У мужа в гараже, в автомобиле, который продали за долги, как продали квартиру, и чуть не продали друг друга, да вовремя развалилась семья, момента рабства в цивилизованном двадцатом веке так и не наступило…

…Молодой человек! Да, вот вы, в поношенном пальто, с растрёпанными волосами, в заляпанных грязью брюках и изношенных туфлях… Да, вы… Пожалуйста, отойдите немного в сторону, скоро здесь проедут очень важные персоны, вы, я вижу, понимаете, ви-ай-пи, и прочие понты и вы, в своём наряде можете всё испортить…

– Извините… я ищу сестру, – пробормотал Максим.

Как только крупье объявил «ставки сделаны», выяснилось, что кроме родительских долгов (при живых-то родителях!), ставить нечего. Отец однажды уехал на заработки, через время выяснилось, что отсиживается у своей матери в деревне, ожидая, очевидно, конца свете, или моментальной смерти всех кредиторов на свете. Мама изредка напоминала о себе телефонными звонками из ниоткуда, думая больше о качестве международной связи, нежели о своих детях. Единственным критерием в выборе спутника жизни для Макса и Маши стала крыша над головой. Надо заметить, девочка, в сравнении со старшим братом, делала существенные успехи…

Не слишком ли меркантильно – для семнадцати лет?..

– Что я такого сказал? Я ничего не сказал, она с матушкой моей поцапалась, – сказал Саша. Саша на машине. Макс пялился на авто молодого человека, и, оттого, что направления взгляда не изменил, казалось ему, будто перемирие он восстанавливал именно с транспортным средством, а не с человеком.

– Да ладно… Холода сейчас, а вы собачиться вздумали, – сказал Макс.

– Да кто собачился?! Я же горою: я и слова не сказал. С матушкой моей…

Саша переступал с ноги на ногу. Единственный ребёнок в семье. Если родителям и будет что на него оставить, то явно не долги.

– Перекантуется у меня недельку, – заговорил Максим, устав лицезреть авто и слушать его владельца.

– Так она у тебя?! – завопил единственный ребёнок в семье.

– Нет, конечно, с чего ты взял? – равнодушно отозвался старший брат Максим.

Маша была более категорична.

– Я к ним не вернусь!

– К ним? – удивился Макс. Рабочий день конторского служащего (сволочи, подавленной крупным обломом) сделал из него бескомпромиссного сноба.

– Ну… Их там – семья, – Маша зловеще сверкнула глазами.

– Ага. Мафия, одним словом. Делай, как считаешь нужным, если нравится на диване втроем спать…

Минувшей ночью – вот была потеха. По каким-то незаявленным причинам Рита отменила своё дежурное кабацкое выступление, весь вечер проторчав дома. Никто ни с кем не разговаривал, лишь перед сном немузыкальная певичка закатила сцену: «Она с нами в одной постели будет спать?!». «Если есть еще одна, – покажи, не скрывай своих достоинств». «Пускай спит на полу! Неля спала!»». «Неля, может, и спала. Нелю, если постараться, вообще, можно вчетверо сложить, и в чемодан уложить…».

Уже при погашенном свете, обратив лицо к потолку, Макс бесцветным голосом произнёс: «Спокойной ночи». Рита отвернулась к стене. Маша сказала: «Спокойной ночи». Была воспитанной девочкой. Посмотрите, какая у меня классная младшая сестра.

Классе в шестом или седьмом, постоянно читающий всякую муть Антоша сказал своему другу Максу: «Ты это… сильно не зарывайся со своей сеструхой…». Это могло означать лишь одно: Машка в очередной раз вскипятила воду в аквариуме, который украшал содержимое детского сада, в который она ходит74, естественно, не желала. Антон помотал головой из стороны в сторону, и дал Максиму какую-то «американскую» книжку, где чёрным по белому рассказывалось, кого именно могут интересовать девочки, владеющие искусством пирокинеза. Согласно той книжке, Евгения Фёдоровича Киселёва следовало гнать из дома калёной метлой (а ну как украдёт Машку, и начнёт на ней эксперименты ставить?!), но родительский дом уже был укомплектован индикаторами дыма и огнетушителями, а в «девчачьей» комнате стояло пианино со специальным покрытием.

Личный музыкальный инструмент в шесть лет – совсем неплохо.

Когда поставки благодетеля Киселёва приняли характер стабильности, стало и вовсе трудно представить себе Машку, обвешанную датчиками, исколотую шприцами, напичканную таблетками. Киселёв был кладезем для обывателей, мог в любой момент раздобыть путевку в пансионат на берегу моря (правда, только Чёрного), или талон на приобретение автомобиля (правда, только «Запорожца»). Появления Киселёва были схожи с грубым вмешательством сценариста (никак не режиссёра): пришёл, взглянул на происходящее, сверился с записями, перед исчезновением удовлетворенно хмыкнул, – даже если полыхала школьная раздевалка. Верхнюю одежду там выдавали в специальное окошко, всем по очереди, а впереди Маши какой-то хмырь влез без очереди. Разве так можно? Товарищи, всегда нужно соблюдать очередь. Даже если вы единственный ребёнок в обеспеченной семье.