Пожар Москвы

– Ваше благородие.

Смуглое, красивое лицо шеврониста показалось Кошелеву знакомым.

– Ваше благородие, да вы же нашего батальона.

Гренадер выпустил рукав и обернулся к солдатам:

– Наш, ребята, капитан. У Парыж вместе ходили.

Снова ухватился за бекешу:

– Третьей роты, Перекрестов, Михайло… Ваше благородие, дело какое случилось, злосчастье солдатское. Им ништо, генералам, всякой день присягать, а мы присягой не шутим. Мы ампиратору Константину присягай… Ваше благородие, да чего ж там кавалерия собирается, нашей крови ищут?

– С нами Бог, – сказал Кошелев с холодной улыбкой. – Стал гренадер за Константина и стой. С нами Бог…

Еще до свету вызвали молодые офицеры гренадерский батальон за государя Константина. Михайло Перекрестов стал собираться. Его Сусанна, его рано состарившаяся жена, подала ему чистую рубаху, пахнущую запахом ее, легким анисом, и сама расчесала его седеющие волосы мокрым гребнем. В студеных сумерках утра на полковом дворе бил барабан. Накинув платок, Сусанна вышла на ступеньки проводить мужа. Она оправила ему на спине широкий ремень, встряхнула амуницию, и глухо сказала:

– Теперь каряшо… Иди, Миша.

– И то, – глухо ответил пожилой шевронист и перекрестился. Тогда Сусанна обхватила его сзади за шею, прижалась к шершавому воротнику и замерла, точно задохнулась.

– Кавалерия! – крикнул голос и очнулся шевронист Перекрестов.

– Каре, каре, – закаркали кругом многие голоса.

Кошелев пристегнул пуговицы до самого горла. Глаза жестко блеснули. Он сунул руки в косые карманы бекеши и скомандовал холодно:

– Гренадеры, каре.

XX

Император Николай Павлович скомандовал атаку конной гвардии на мятежную площадь. Колонну обдало быстрым ветром, уже слышно бряцание, конский храп. Кошелев протяжно крикнул:

– Ба-а-а-тальным огнем. Сжался, глубже сунул руки в карманы:

– Пли!

– Пли, пли, – слышалось справа, слева. Колонна содрогнулась от залпа. Медного Петра озарили длинные молнии. Все померкло в пороховом дыму. На Сенатской площади гололедица. Кони скользят, всадники падают с седел, вырывают ногу из стремени. Залпы мятежников погнали кавалерию назад. Кое-где завалились темные груды коней. Пытаясь подняться, горячо голгочет раненый конногвардеец.

Трубачи протрубили вторую атаку. Табуны всадников снова несутся на площадь. Молнии залпов опоясывают медного Петра.

Когда отнесло дым и Кошелев увидел, как скачут кони без всадников, как толпы кавалеристов несутся назад и солдаты копошатся у опрокинутых коней, отстегивая седла, он понял, что и вторая атака отбита.

Колонну шевелил бодрый гул. Солдаты сморкались в снег, прижимая ноздри обожженными пальцами, торопливо оправляли ремни. Всем стало жарко и весело. Теплый пар боя ободрил Кошелева.

«Теперь надобны пушки, – подумал он весело. – Дернуть их пушками, все сметем и все наше».

– Где пушки? Ребята, где пушки?

Кошелев быстро шел вдоль солдатских спин. Уже смеркалось, он никого не узнавал в потемках. Плотный барин в песцовой шубе скинул перед ним мохнатый цилиндр:

– Слушайте, вы! – Кошелев потянул его за рукав. – Где пушки?

– Пушки, Боже мой, какие пушки… Боже мой.

– Где Рылеев? – крикнул Кошелев. – Тебе говорят!

– Рылеев, Боже мой… Рылеев…

– Тебе кого? – позвал Кошелева осипший голос.

В потемках блеснули глаза. Пред ним стоял кто-то в черном сюртуке, опираясь на солдатское ружье, дымился теплым паром.

– Пушки давай! – крикнул Кошелев. – Мы сметем их картечью.

– Пушки, пушки, – заговорили кругом. Кошелев резко повысил голос:

– Чего топчемся тут? Садануть их картечью, и в атаку на Зимний дворец, на Петропавловскую крепость, сбить с бульвара, с моста…

– Идем, я с вами.

Из потемок приблизилось чье-то светящееся тонкое лицо. Ветер метал светлые волосы. Кошелеву показалось, что женщина заглядывает ему в глаза.

– Изюмского гусарского, Полторацкий, – сказал человек, отыскивая руку Кошелева.

– Полторацкий, – в груди Кошелева точно оборвалось, как будто камень зазвенел в глубокий колодец.

– Полторацкий, какая встреча. Я – Кошелев.

– Петр!

Они крепко поцеловались три раза, точно христосуясь. Полторацкий тревожно и внезапно рассмеялся:

– «Россия вспрянет ото сна, и на обломках самовластья…» Черт, в голову лезут… «Напишут наши имена»…

– О чем ты? – дрогнул Кошелев и подумал: вот моя судьба. Ему стало все равно, точно он мгновенно устал:

– Послушай, где пушки?

– У нас ни одного орудия… «И на обломках самовластья…» Черт…

Направо в колонне поднялся тревожный гул. «Что там еще?» – с усталым раздражением подумал Кошелев. «По-о-о-п, п-о-оп», – невнятно гудела колонна. Солдаты, снимая кивера и крестясь, выбегали в потемки из рядов.

– Не надо попа, – крикнул Полторацкий, рассмеялся. – Еще успеем приложиться.

– Не надо попа… Назад… Поворачивай, извозчик. Батюшка, уезжайте, – кричали из колонны.

Кто-то скомандовал: