Петр Алексеевич и Алексей Петрович. Исторический роман. Книга вторая

Шакловитый был уже в дверях, когда хозяин его остановил.

– Да вот что: о наших планах Софье пока ничего не говори. Она все хочет делать чистыми руками, да так в государстве не получается. Доложим опосля.

Шакловитый молча кивнул головой. «Надувается, как жаба.– подумал он о первом министре.– Пыжится, а чуть что – и в сторону. Любит чужими руками жар загребать. Конечно, внешнего лоску у него не отнимешь. За то, наверно, и любит его Софья.

Как возвратился князь из походу, так царевна на Федю и внимания не обращает, все только по делу и торопится отпустить поскорее, наедине не хочет оставаться. Вишь, князь сколько держал его стоя, видно, уже доложили. Ну и пусть – Голицын ему не начальник, была бы царевна к нему внимательна. Голицын хитер, коварен, увертлив, да надежности, крепости духа ему недостает. Хотелось бы на дыбе его посмотреть – каков он будет, а с виду чуть ли не ангел. Правда, советует дело. И насчет войска прав.

Но ведь не он, Шакловитый, командует парадом. Нажимай на царевну, добывай деньги, и будем строить новую армию – кто возражает. Довольно оглядываться на ополчение. Оно не знает, как обращаться с новыми багинетами, не умеет точно стрелять из пушек, не ведомо ему новые приемы наступления и обороны. Все больше возни и со стрельцами. И то им не нравится, и другое, как будто не на службе, а явились добровольно исполнять государево дело. Вот и обхаживай каждого.

Нет, правильно царица делает, что готовит для молодого царя новую армию. Можно было бы и самому перейти на сторону Натальи Кирилловны, да ему, безродному, там ничего не светит. А здесь все войско под его началом, почет, уважение, ласки царевны, хоть и не частые в последнее время».

Так думал начальник Стрелецкого приказу накануне решительных событий и поступал сообразно им. Делалось все, как советовал Голицын. Были и драки стрельцов с потешными, были ночные избиения стрелецкой стражи, где командиром нападающих был якобы Лев Нарышкин. Люди Шакловитого: Никита Гладкий, Кузьма Чермный, Обросим Петров кричали зажигательные речи в трактирах, на базарах, на съезжих дворах, ходили по избам в стрелецких слободах, но искры не зажигали пламя. Народ, стрельцы упорно не хотели нового бунту. Система Нарышкины – Милославские находилась в состоянии динамического равновесия, нужен был решительный шаг с чьей-то стороны, чтобы его обратить в свою пользу.

Чтобы понять возникшую ситуацию, преодолеем пространство-время и умчимся на триста лет вперед.

Вот уж, действительно, в обществе ничего нового нет, все старо, как мир, только развивается по спирали. В истории народов подобная ситуация возникала не единожды. Вспомним события, произошедшие 300 лет спустя. Москва, 1991–й год. Система Горбачев-Ельцын дрожит, как стрелка компаса. Ельцын с каждым днем набирает силу, а власть колеблется в нерешительности. Ей хочется и схватить упрямца и оппозиционера, и в то же время она страшится народного гнева, который может последовать за этим. Группа»Альфа» уже изготовилась, чтобы накрыть аэропорт, куда должен прилететь Ельцын из Алма-аты, но люди, что должны были дать последнюю команду, смалодушничали и так ее и не дали. А Борис Николаевич прямо из аэропорта взошел на танк, который навеки оставил его в истории.

Москва. 1689–год. Каждый день поступают противоречивые вести и слухи с обеих сторон, обстановка накаляется. Софья мечется в отчаянье и нерешительности. Народ своим смирением вроде бы поддерживает ее правление, но надобно как-то направить сию поддержку в нужное русло, но как? Открыто заявить народу, что она хочет венчаться на царство?

Не поймут. Нынешнее положение вещей народ воспринимает, как результат общих усилий правительницы и царей, в том числе и Петра, которого умно наставляет царица Наталья. Объяснять народу, что это не так, слишком сложно и долго; он любит простоту и понятность, а темные вопросы должны решаться во дворцах. Просто арестовать царя и царицу, объявить их изменниками? Смешно. Убрать тайно – сие не по–христиански, не хочется брать грех на душу. Да и неизвестно, чем то может кончиться, всем памятна история Бориса Годунова, якобы убившего царевича Димитрия. Народ ему того не простил. Правда. Василий Васильевич несколько раз намекал на такую возможность, считая сие наилучшим выходом из создавшегося положения, но дальше намеков дело не подвинулось.

Напряжение росло. Оно висело в душном воздухе Москвы, в мещанских разговорах, царских указах, проповедях патриарха, базарных слухах, чудовищных по своей глупости и невероятности, но тем не менее подхватываемых народом. Жители белокаменной столицы со страхом и одновременно с любопытством ждали развития событий. Шутка ли: ссорятся между собой два царя, шесть царевен во главе со старшей Софьей и царица. Такого ни в одной сказке не найдешь, ни в одной выдумке скоморохов. Что далее-то будет? Каждый думал, что сие его не касается. Тоже извечная ошибка мещан.

8 июля на Казанскую в Успенском соборе торжественно служили обедню. Служил сам патриарх Иоаким, уже дряхлый, худой, изможденный болезнями и постом, как древний святой, как пустынный столпник, отдавший жизнь богу и вере. Убежденный сим примером истинного служения, народ вел себя чинно, благообразно. Впереди стояли два царя, царица и Софья. После обедни двинулся крестный ход.

Московский митрополит поднес первостепенную тяжелую икону царю Ивану. Тот со слезами на глазах отказался по причине своей немощи. Тогда царица подтолкнула Петра, и он, нагнув по-бычьи голову, подвинулся к Софье и глухо юношеским внушительным баском сказал: «Не смей идти, я царь следующий, я понесу».

Случилось замешательство. Митрополит оглянулся на патриарха, испрашивая наставления. Иоаким то ли по старости своей, то ли не увидел растерянного взгляда, то ли не захотел вмешиваться в неоднозначную ситуацию, но не подал никакого знаку. Тогда Софья сама протянула руки к светлому образу и обхватив плотно святыню, двинулась во главе процессии. Взбешенный Петр, дергаясь головой, тупо посмотрел ей вслед, потом плюнул и пошел в обратную сторону. Матушка пыталась схватить его за руку, но сынок так резко сделал отмашку рукой, что едва не свалил ее. Весь крестный ход, кто с удивлением, кто с осуждением, а кто со смешком в кулак наблюдали сие зрелище.

Наталья Кирилловна постаралась спасти положение и сгладить неприятное впечатление, произведенное несдержанностью Петра. Она нашла в себе силы, как ни в чем ни бывало вернуться и стать рядом с Иваном. Тот, старчески передвигая ноги, сказал слезливо: «Матушка, скажи Петруше, чтоб не серчал, не много осталось ждать – зовет меня бог к себе». Наталья Кирилловна, успокоив дыхание после непредвиденных волнений, ответствовала царю, зная, что сие будет передано сестре: «Петруша зело разгневался. Сказал, что уедет из Москвы и возвратится токмо царем». Иван тяжело вздохнул, ничего более не сказал, а только, как и предполагала царица, передал ее слова правительнице. Та внимательно выслушала, насмешливо тронула губы и сказала громко, чтобы слышали стоящие рядом: «Хвалилась сорока море зажечь». Однако, пришлось усилить охрану Кремля на случай, «ежели над государыней учинятся хитрости всякие»

Хитростей никаких не учинилось, но Петр по совету матушки-царицы отомстил по-своему. Он долго не соглашался подписывать указ о награждении Голицына и близких ему воевод за второй поход на Крым. Гонцы сновали между Москвой и Преображенским несколько дней, утрясая разногласия. Наконец указ был подписан, однако, сторона Петра отстояла себя тем, что царь не допустил к себе Голицына и его воевод, которые приготовились пышно благодарить его за награды.

Спесивый Василий Васильевич готов был отказаться от всех почестей, лишь бы не испытывать такого прилюдного позору. К тому же он понял, что прощения ему не будет, и никто не возьмет в счет его заслуги перед отечеством, ум, опыт и высокородство. С растерянной улыбкой князь наблюдал, как уходит от него сердитый юноша-царь.

Когда Софье доложили о таком посмеянии первого министра, она побледнела и тут же отдала приказ готовиться ко всенощной в Новодевичьем монастыре. Вместе с ней поехали пятисотские и пятидесятники стрелецких полков. После службы правительница собрала начальных людей и стала жаловаться на царицу Наталью, что та опять затевает беду. Как всегда царевна говорила красно и убедительно. «Ежели мы вам годны,– сказала она под коней,– то стойте за нами, а ежели не годны, то мы, оставя государство, уйдем в другие страны, где нас ценят более». Стрельцы хором ответили, что хотят служить ей верой и правдой, готовы выполнить любую ее волю, пусть она только будет законной.

Несмотря на горячо выражаемое желание служить правительнице, стрельцы, выказали прежнее условие: учинить розыск над лицами, которые подозреваются в государственной измене, иначе дело не будет правым. Софья слушала их с постным лицом, понимая, что сие как раз и есть самое главное, самое трудное и почти невыполнимое в ее положении. По существу, она сама становится незаконной особой после совершеннолетия и женитьбы Петра. Ни о каком дознании, ни о каком розыске не могло быть и речи. Софья сдержанно поблагодарила стрельцов и заручилась их согласием ждать повестки набатом.

Десятник Стрижов в стрелецкой слободе с красным от волнения лицом доказывал, что розыск ни к чему, злодеи и без того известны, надобно их только прибрать. За Стрижовым приехал конный наряд потешных с указом царя «Выдать вора Стрижова». Навстречу им вышел Шакловитый и заявил, что у него указ старшего царя не выдавать Стрижова. Разъяренный Петр приказывает арестовать самого Шакловитого. Начальника Стрелецкого приказа, то есть министра обороны, арестовывают в Измайлове и доставляют в Преображенское.

У Софьи, наконец, появляется законный предлог напасть на дворец второго царя. В Преображенском тоже понимают это. Царица, узнав о выходке Петра, сурово пеняет ему и раскрывает сыну глаза на то, что может последовать за сим необдуманным шагом. Остывший Петруша соглашается с ней. Шакловитого с извинениями отпускают. Василий Голицын предлагал при получении известия о задержании Шакловитого, немедленно штурмовать Преображенское. Ничего, что у них крепость, зато ядер на один выстрел. Крепость деревянная– можно поджечь. Запаса съестного – на один зуб. На помощь стрельцам можно бросить иностранную пехоту – пусть отрабатывают жалованье.

Но Софья забоялась за жизнь своего самого верного и любящего помощника, да и мысль о напрасном убиении русских людей претила ей, и правительница не дала команду на штурм. Самый удобный момент был упущен – еще один аргумент в пользу того, что политика – грязная вещь, и ее никак не совместишь с моралью и успехом в делах, а ежели и совместишь, то исключительно за счет собственных потерь. Правда, как видим, не всех то пугает.

Огорченный Василий Васильевич в сердцах хватил тростью о пол:

– Ну, Софьюшка, не ждал от вас такого промедления. Жалость, видишь ли заедает … А у Петра жалости нет, не было и не будет. Он уж нас не пожалеет. Знаешь, как бесновался после Казанской … на угольке отпаивали, грозился всех перевешать и порубить. Верю, что так и будет.

– Бог милостив, – отвечала Софья, – другое средство подскажет. Петр хоть и сводный брат мне, однако же брат. Не забывй того, Василий.

Глава сорок седьмая. Страсти накаляются.

В Преображенском тоже готовились к худшему. Петра после Казанской ложили через ночь в разные комнаты. Ходили слухи, что стрелецкие умельцы состряпали особенные гранаты и положили их на дороге, по которой обычно ходил Петр, но гранаты почему-то не взорвались. Теперь впереди царя шли два скорохода и внимательно изучали дорогу, нет ли где опасных предметов, не вырыта где свежая яма, в которой могут быть спрятаны гранаты. Петр не выходил во двор без десятка охранников, на том он сам настоял, и матушка согласилась. Вся та обстановка тревожности, постоянной опасности не могла не влиять на психику Петра, и без того тревожно-мнительную. Царь то и дело оглядывался через плечо, подозрительно посматривал на каждого нового охранника.

Один Борис Голицын чувствовал себя, как рыба в своей воде. То была его стихия. Стакан водки утром вызывал на его лице легкий румянец, прилив сил и хорошее расположение духа. Петр распорядился, чтобы князь постоянно спал в соседней с ним комнате, так ему было спокойнее. Сашка Меншиков ночевал в его ногах. При каждом шорохе, при каждой вспышке огня и света царь пугливо вскакивал, не нападение ли, не пожар? Будил спящего денщика, сердился, что тот его не бережет, спит без задних ног.

В Преображенском постоянно днем и ночью палили из пушек, стращая огнем и дымом, и громом орудий, но мало кто знал, что заряды были шутейные: все тот же горох и свекла. Подъездные дороги к Преображенскому ощетинились рогатками, за которыми стояли противно бритые, в заморской одеже солдаты, но ежели внимательно присмотреться, то сквозь те чудные одеяния просматривались все те же широкие, наивные русские рожи. Несколько раз московская гиль, подзуживаемая умелыми людьми, обещавшими богатый грабеж, бросалась на дорогу в слободу, но натыкалась на рогатки, солдат с мушкетами и, покричав обидные слова, возвращалась ни с чем.

Такое положение не могло продолжаться долго, оно должно было как-то разрешиться. Шакловитый, верные Софье бояре настаивали на решительных действиях; ежели и не убить царицу со всем ее притчем, то штурмовать слободу, подчинить потешных Стрелецкому приказу, заставить царя Петра безотлучно находиться в Кремле, а не строчить приказы без всякого согласования со старшим царем, то бишь с правительницей. Они бурчали меж собой, что Софья отделается монастырем, а им грозит плаха, ежели верх возьмет младший царь.

В самом деле, Софья понимала, что лично ей ничего особого не грозит – царевна все-таки. Торопить события тоже нет никакого резону. Пока она правит по закону, как опекунша старшего царя. Закон, войско, народ, бояре на ее стороне. Другое дело, ежели Иван умрет, а случиться та беда может в любой момент. Тогда ей грозит полный крах. А дабы такого не случилось надобно венчаться на царство.

Но ни народ, ни стрельцы пока к тому не готовы. Оставалось ждать удобного случаю, обострения обстановки в Москве. Ежели крымские походы были бы более удачными – вот тебе и случай, но триумфу не получилось, и теперича надобно опять ждать, проявляя выдержку и зажав свою волю в кулак. А еще надобно руководить государством. Хорошо тем – в Преображенском, а вся тяжесть царского венца, все заботы государственные, мирские и церковные легли на ее плечи.

В стане царицы тоже понимали, что ежели царь Иван будет скрипеть долго, то положение царевны надежно и основательно, и по мере улучшения положения в стране будет лишь укрепляться, а потому шансы Петра будут все меньше.

Потому ни о каком заговоре Софьи против Петра не могло быть и речи. Все это домыслы историков дома Романовых, желающих оправдать содеянный ими переворот. Наоборот, заговорщиками выступала противная сторона. С этой точки зрения разговоры о том, что Лев Нарышкин с неизвестным отрядом озоровал над стрельцами в Москве, кажутся вполне правдоподобными, а не уловками Шакловитого.

Закон стоял на стороне Софьи. Просто она боялась, что Иван неожиданно умрет и потому нервничала, что приводило ее подчас к поспешным решениям; верные ей люди, толком не знающие намерений царевны, нервничали еще больше и принимали иногда решения, идущие вразрез с интересами Софьи. Отсюда возникала общая нервозность в Москве.

Во дворце Натальи Кирилловны тоже то и дело ширились панические слухи: стрельцы идут! Прибегали какие-то люди, которые, якобы, точно знали или слышали, что тогда-то и тогда-то стрельцы пойдут на приступ. Все готовились к приступу, но его так и не было. Через несколько дней история повторялась. То же самое происходило в лагере Софьи. Ее постоянно стращали, что 3 тысячи потешных собираются такой-то ночью штурмовать Кремль, есть уже списки, кого будут казнить, кого ссылать в Сибирь и на Север.

Первой рискнула или, может быть, не выдержала Наталья Кирилловна. Поздно вечером 7августа князь Борис Алексеевич Голицын без разрешения вошел в опочивальню царицы, которая уже готовилась ко сну и усердно молилась. Князь сел на лавку, что стояла вдоль сены, и стал ждать, когда царица закончит свой ритуал.

– Тебе что, Борис? – спросила она, не оборачиваясь.

– Надобно переговорить, матушка, – нервно ответил Борис.

– До утра не подождет, что ли?– Наталья Кирилловна была недовольна такой бесцеремонностью.

– Никак нет, матушка Дело срочное.

Царица тяжело поднялась с колен, села в кресло, в котором сидела допоздна по вечерам. Голицын долго, нарочито внимательно смотрел на нее, пока царица ни прониклась тревогой.

– Что там, князь?– опять спросила матушка, на сей раз внутренне собравшись.

– Надобно уходить, матушка, – голосом окончательно принятого решения сказал Голицын.

– Куда, Борис?– царица испуганно нагнулась к нему.

– В Троицу, немедленно. Сейчас ко мне привели двоих стрельцов, сбежали, чтоб нас предупредить. Так они говорят, что в Кремле собралось около полтыщи стрельцов во всеоружии. Да еще триста на подходе. Готовятся двинуть к нам. Подожгут со всех сторон, а кто будет выбегать, того будут рубить.

– Да ты что? – ужаснулась Наталья Кирилловна. – Но у нас же крепость, солдаты, пушки. Неужто не выстоим?

– Крепость деревянная, токмо для учебных экзерциций, сгорит, как свеча. Пушки есть, но ядер на один заряд. Солдаты, конечно, будут стоять накрепко, но ежели начнется заворушка, Софья поднимет все войско, а то 50 тысяч. Что наших три?

– Ну как же? Вы же сами говорили, что мы в надежном месте. Петруша убеждал.