Петр Алексеевич и Алексей Петрович. Исторический роман. Книга вторая

Она уже наслышана о жестокости и мстительности своего « поклонника». Она запретила матери выходить из своей комнаты, когда в доме »гости», чтобы та не видела позора ее дочери. Затем следовал опять обряд одевания, еще более мерзкий, опять унизительный спуск вниз и взрыв ликования пьяных соратников и продолжение пиршества.

Наконец, кампания уезжала. Анхен долго не могла смотреть матери в глаза, а та терзалась и плакала из–за невозможности помочь дочери, оградить ее от сих грубых домогательств, соседствующих с услугами публичного дома.

В редких случаях Петруша приезжал лишь со своим денщиком и охраной, которая оставалась у ворот слободы. Трезвый, скучный. В его глазах проглядывалась какая-то затравленность, одинокость, бездомность, даже печаль. Тогда с ним можно было поговорить по человечески, о чем-то спросить и получить вразумительный ответ: невероятно, но он иногда почти стеснялся. Ожидая, пока накроют стол, он с угрюмой сосредоточенностью грыз ногти больших, грубых рук, искусанные так, что больно было смотреть на перетянутые подушечки на кончиках грязных, изуродованных пальцев. Правда, он не любил себя такого, быстро требовал водки, накачивался и снова походил на себя прежнего, гремел, дико хохотал, выкатывал и без того всегда выпученные глаза.

Строительство дома окончили в несколько месяцев, обставили самой модной на то время, дорогой мебелью. Петр назначил семье Монсов содержаниев 708 рублев – огромная по тем временам сумма, когда лошадь с санями стоила двадцать копеек. Анхен завела слуг, мажордома, выписывала наряды из Берлина и Вены, на ассамблеях, устраиваемых у себя и других почтенных домах слободы, сияла лучезарной улыбкой, демонстрировала наряды и изысканные манеры– в общем, была первой дамой Немецкой слободы.

Сие зело льстило самолюбию Петруши. В редкие минуты, когда он был сам собой, он согласился, что не надобно так открыто показывать их отношения и унижать Анхен перед оравой пьяных офицеров. Теперь свиту царя встречал мажордом, слуги, и хозяйка лишь на некоторое время выходила встретить царя и посидеть за столом, а потом уходила к себе и ждала Петрушу за рукодельем.

Но надобно знать русского царя! Не всегда все проходило так гладко и чинно. Бывало, что и Анне вливали насильно кубок напитка из водки, вина и перца, приходилось танцевать сквозь слезы, дарить поцелуй в качестве награды от Петруши какому-нибудь офицерику, заслужившему сие за удачную атаку на учениях. Анхен пыталась высказать свое »фе» Петруше, но тот или посмеивался, обнимая, или хмурился, и Анхен тотчас умолкала.

Глава пятьдесят первая. Первая и последняя любовь государя.

После возвращения из-за границы Петруша преподнес милой Анхен свой портрет, усыпанный бриллиантами и выполненный лучшими ювелирами Амстердама. Анхен к тому времени немного отошла от Петруши со всеми его причудами и сумасбродством. Жизнь вошла в спокойное русло. Анхен прикупила неподалеку небольшую усадьбу, которую она называла на свой манер мызой.

Здесь хозяйка развернулась со всей своей немецкой хозяйственностью и усердием. Купила английских коров, которые давали по три ведра молока в день при хорошем корме и уходе, развела огород, чтобы снабжать себя и прислугу свежими овощами и фруктами, завела кур, гусей, уток, кроликов, пасеку. Рачительное немецкое сердце ее радовалось – все есть для дому и на продажу.

Свежим летним утром легко вскакивала с зарей, умывалась ключевой водой, выходила на крыльцо: вставало огромное красное солнце, голубели прозрачные дали, воздух был чист и свеж, как первые маргаритки – вот оно, человеческое счастье! Легко сбегала Анхен с крыльца, обходила хозяйство, была строга с работниками, но по делу и без ругани, выбирала работу по душе и сама трудилась до поту, затем шла к завтраку, который уже приготовила служанка: свежая яичница, сыр, молоко, мед, свежеиспеченный хлеб с золотистой корочкой и непередаваемым запахом – все свое. Завтракали, обедали всей семьей. Мать, еще не старая, уступила бразды правления и лишь помогала дочери. Анхен стал давать деньги в рост сперва близким, а потом и всей слободе, и даже боярам под невысокий процент.

Вечерами наезжали гости или Анхен отправлялась на ассамблеи, где была в центре внимания, или читала гезеты и книги французских, немецких и австрийских авторов, из которых черпала сведения о светских манерах, нарядах, придворных интригах минувших времен и настоящих.

Из гостей чаще других в последнее время стал наезжать саксонский посланник Людвиг фон Кенигсек, почти земляк родителей. Двадцати пяти лет, худощавый, бледнолицый, с отличными манерами молодой человек приглянулся Анхен. По вечерам всей семьей и Людвигом они мирно играли в лото, посланник рассказывал свежие новости из любимой ими Саксонии, а также всякие забавные истории и случаи из стран, в которых он побывал за свою недолгую дипломатическую службу. А побывать он успел и в Англии, и во Франции, и в Голландии. Нравилось ему и в России за исключением диких сцен казней на плахах и повешений. Многочисленные виселицы на площадях и улицах Москвы, колья с напяленными на них головами, почерневшими от крови и времени, вызывали у Людвига содрогание и напоминали о том, что он находится в дикой варварской стране. Зато ему нравилось русское гостеприимство, русские щи, пироги, икра, красная рыба, русские просторы, русский размах и удальство, красочные праздники и своеобразные обычаи.

Людвиг был обходителен, ненавязчив, смотрел на Анхен томными, влажными глазами, которые ясно говорили девушке, что посланник ездит к ним не токмо играть в лото. Ему бы прямо спросить Анхен, может ли он надеяться на что–то большее, чем обед или ужин в доме Монсов, отстал ли Петр от беззащитной, хрупкой девушки, или мрачная тень хозяина страны по- прежнему висит над несчастным кукуйским домом.

Все то хотелось спросить посланнику, но он лишь тонко намекал Анхен, что надобно ей что-то объяснить ему. Девушка тоже боялась касаться щепетильной темы, после которой игра в лото могла прекратиться, а ей того не хотелось. Она и сама не знала ничего определенного.

Писем Питер ей не посылал, передавал только гонцами приветствия, а что сие означает: дань вежливости или грозное напоминание о себе: смотри, мол, у меня, я о тебе не забыл. И что после такого скажешь посланнику?.

Как-то холодной, слякотной осенью они вдвоем сидели в гостиной. Было тепло, уютно, но неловко. Оба чувствовали, что от серьезного разговора на сей раз не уйти, но все как- то не клеилось. Нужно было о чем-то говорить; и он, и она лихорадочно искали тему, и, как бывает в таких случаях , не могли найти. Наконец Людвиг выдавил из себя:

– Анхен, дорогая, расскажи о себе, что мне ожидать в будущем?

–Душно, мне, Людвиг, тесно. Я в золотой клетке. Вы меня понимаете?– после некоторого молчания ответила Анхен с надрывом.

– Да–да, я вас понимаю,– поспешно ответил тот.–Но сколько сие будет длиться? Каков выход?

– Если бы я знала, Людвиг, если бы от меня что-то зависело! Я даже в собственном доме не хозяйка. Я не чувствую себя в безопасности. Кто меня защитит, король Прусский? Курфюрст Саксонии Вашей? Да я не могу ногой ступить за пределы слободы без разрешения царя. Вам сие ясно?

– Анхен, милая, Вы его любите?

Девушка зло хмыкнула:

– Любит ли узник своего надзирателя? Сие можно спросить, когда оба будут в равном положении и на свободе. Мне его иногда жаль, к нему просто не доходит, что он творит людям зло. У него жена, сын, а он спит, где придется и считает это нормальным.

– Почему бы вам не возвратиться домой? – предложил наивно посланник.

– А кто нас выпустит без разрешения? Здесь послы трепещут, а о нас, простых смертных, и говорить не приходится. Если бы я не попала царю на глаза, то, конечно, свободно бы уехали. Я и за вас боюсь – вы слишком часто у нас бываете, – Анхен внимательно посмотрела на Людвига.

– Вы думаете, царь может что-то сотворить с посланником курфюрста?– недоуменно спросил Кенигсек. Анхен горько хохотнула:

–Людвиг, Людвиг, вы видели Питера издали, а я его знаю намного ближе. Уверяю вас, сей человек ни перед чем не остановится, ежели будут задеты его интересы.

– Но ведь за нами Европа!– с пафосом воскликнул Кенигсек.

– За нами не Европа, Людвиг,– уже назидательно, как ребенку, ответила Анхен.– За нами тысячи верст русских лесов, болот и равнин. Европе царь скажет, что по дороге на Кенигсека напали разбойники, которых здесь пруд пруди, он пожалел денег на хорошую охрану и погиб смертью героя. К сожалению, ваш Август не пойдет войной на Россию из-за того, что здесь убили его посланника.

– Да, – печально согласился Кенигсек после раздумья. – Сие может быть предлогом, но причиной – нет.

– Зачем отец поехал в такую глушь,– ломая пальцы, сказала девушка.– Как теперь отсюда выбраться?

– А что, если я предложу вам руку и сердце?– вдруг предложил Людвиг, пытливо глядя на Анхен. Лоб его влажно заблестел– Вы из Баварии, Я из Саксонии. Неужто царь махнет на два государства сразу. Мой курфюрст будет просить за меня. Август принял Питера великолепно, пообещал новое оружие, приборы, инструменты.

– Махнет, еще как махнет,– сокрушенно сказала Анхен.– И потом, я не одна, Людвиг. Я не могу рисковать. Со мной мать, двое братьев, я о них тоже обязана думать.

– А если вас спрятать?– взволнованно спросил Кенигсек, обрадованный тем, что ему, по крайней мере, не отказали.

– Куда спрячешь четверо человек?– отмахнулась Анхен.– Ехать должно неделями, а спохватятся через день. – девушка вдруг, словно спохватилась, и кокетливо улыбнулась.– И потом, почему вы решили, что я соглашусь на ваше предложение? Я ведь еще не давала ответа.

Кенигсек смутился.

– Ну-у, – раздумывая, начал отвечать он.– Я предполагал, что главное для вас– выехать отсюда. Вот и предложил. Пусть сие будет фиктивный брак. А когда мы приедем домой, вы решите окончательно, принимать мое предложение или отвергнуть.

– Спасибо, Людвиг, ты замечательный человек,– сказала с чувством Анхен и положила ладонь на его руку.– Будем надеяться, что Питер разлюбит меня. Я для того сделаю все возможное.

После той памятной беседы Людвиг и Анхен стали чаще оставаться наедине, говорили на самые разные темы от качества швейцарских сыров до нравов французского двора и достоинств пьес Расина и Мольера. Позволял ли Кенигсек себе более, чем светские разговоры, осталось неизвестным, но по смыслу писем Анхен к посланнику можно заключить, что их отношения не ограничивались беседами под луной.

Все разом изменилось с возвращением Петруши. Он уже был Петр. Анхен сидела за вязаньем шерстяного шарфа, который она собиралась поднести Людвигу к дню рождения, когда стук колес коснулся ее слуха, она глянула в окно и обмерла: у ворот дома стоял знакомый царский возок, а внизу вскоре послышался звонкий, отрывистый, похожий на лай молодого кобеля голос царя. Вот он легко взбегает по ступенькам, ближе, ближе… Анхен не успела сообразить, как себя вести, а дверь уж резко распахнулась, и на пороге стоял царь, внмательно осматривая комнату, словно надеялся найти здесь кого-то. Но никого не было, кроме растерянной Анхен с клубком шерсти и пяльцами в руках.

– Не ждала?–добродушно спросил Петр, подходя вплотную к застывшей в изумлении хозяйке.– Да брось ты шерсть. Али не рада?

– Да что вы, Питер! Так неожиданно!– только и смогла сказать Анхен, а в голове пролетело– «Прощай, Людвиг, прощай спокойная, нормальная жизнь».

– Ну вот я, встречай, – Петр легко поднял Анхен, прижал к себе– пяльцы слегка кольнули шею– трижды по–русски смачно расцеловал, потом поставил на ноги. Анхен безвольно подчинялась. Петр вынул из кармана сюртука небольшой сверток. – Сие тебе, – сказал он торжественно. – Открывай.

Анхен развернула красный бархат. В нем лежал большой медальон с портретом Петра, усыпанный по всему кругу бриллиантами.

– Заказал в Амстердаме у лучших голландских мастеров,– с гордостью заключил Петр.– Носи по праздникам, по ассамблеям всяким, на торжественных выходах, да меня не забывай, – как всегда, его слова прозвучали в приказном тоне.

– Ах, какая прелесть,– с неподдельным восхищением воскликнула Анхен. Действительно, царь был представлен с благородным европейским ликом, как молодой полубог, как древнегреческий герой; алмазы струились пучками блестящих брызг и Петр казался в сверкающем нимбе, как некий святой.

– Да, да, конечно,– поспешно заверила Анхен, продолжая любоваться медальоном и не зная, что делать дальше. Но потом все-таки спохватилась, крикнула в дверь:

– Кристина, поди сюда.

Когда та явилась ни жива ни мертва, приказала:

– Приготовьте обед. Государь с дороги.– потом повернулась к царю.– Питер, вы можете дать мне переодеться, мне так неловко в затрапезном виде вас встречать.