Капкан для Александра Сергеевича Пушкина

Ее души не тронет твердой.
Слезами только буду сыт,
Хоть сердце мне печаль расколет.
Она на щепочку нассыт,
Но и понюхать не позволит.

Вообще говоря, Пушкин был не особенно высокого мнения о псковских барышнях и дамах:

Но ты, губерния Псковская, —
Теплица юных дней моих,
Что может быть, страна пустая,
Несносней барышень твоих?
Меж ними нет, замечу кстати,
Ни тонкой вежливости знати,
Ни милой ветрености шлюх,
Но, уважая русский дух,
Простил бы им их сплетни, чванство,
Фамильных шуток остроту,
Пороки зуб, нечистоту,
И неопрятность, и жеманство —
Но как простить им модный бред
И неуклюжий этикет.

Тем не менее, в конце концов, он все простил и со всем примирился. Впрочем, в действительности владелицы Три-горского были очень милы. Вряд ли бы он стал проводить с ними много времени, несмотря на всю скуку заточения, если бы это было не так.

Настоящей страстью влюбленности Пушкин загорелся к падчерице Прасковьи Александровны – Александре Осиповой, или Алине, как все ее называли в семье. Это была обаятельная, но строгая девушка.

– Алина – это женщина! – говорил он с восторгом. – Не говори Алина, а говори малина…

Но строгая девушка, видя, что Пушкин готов увязаться за всякой юбкой, умело держала его в некотором отдалении. Да и слухи о его связи с дворовой девкой Ольгой донеслись до нее… Он так и не осмелился признаться ей в любви, и даже до конца жизни не сумел отдать посвященное ей стихотворение:

Я вас люблю, – хоть я бешусь,
Хоть это труд и стыд напрасный,
И в этой глупости несчастной
У ваших ног я признаюсь!
Мне не к лицу и не по летам…
Пора, пора мне быть умней!
Но узнаю по всем приметам
Болезнь любви в душе моей:
Без вас мне скучно, – я зеваю;
При вас мне грустно, – я терплю;
И, мочи нет, сказать желаю,
Мой ангел, как я вас люблю!..
Алина! сжальтесь надо мною.
Не смею требовать любви.
Быть может, за грехи мои,
Мой ангел, я любви не стою!
Но притворитесь! Этот взгляд
Все может выразить так чудно!
Ах, обмануть меня не трудно!..
Я сам обманываться рад!

Но не только соседки занимали Пушкина. Он ведет интенсивную переписку с друзьями, младшим братом Львом и сестрой, жадно поглощая новости двух столиц, по-прежнему много работает, появляются новые стихи, продолжает роман в стихах «Евгений Онегин». Начал работу над балладой «Жених». Внимательно знакомится с трудом И. И. Голикова «Деяния Петра Великого». В Москве и Петербурге издаются «Руслан и Людмила», «Кавказский пленник», стихи, что поддерживает его, лишенного жалованья, материально. Творчество порой полностью захватывает, отвлекая от грустных мыслей, скуки и хандры, замысла тайно бежать за границу.

В трудах и развлечениях минула осень, наступила зима с ее вьюгами, заносами и морозами. В зимние дни Пушкин чаще оставался дома, много читал, с удовольствием беседовал с няней, которая продолжала радовать его волшебными сказками. По ночам, прислушиваясь к разбушевавшейся за окном природе, из-под пера рождались стихи:

Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя;
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя,
То по кровле обветшалой
Вдруг соломой зашумит,
То, как путник запоздалый,
К нам в окошко застучит.
Наша ветхая лачужка
И печальна и темна.
Что же ты, моя старушка,
Приумолкла у окна?..

Легкая метелица метет, порошит по широкому двору, насыпая у крыльца снежный гребень пушистой волны. Ничто не нарушает тишину в комнате. От печи тянет теплом. Ее мерцающий огонь освещает всю комнату. Тикают со спокойной уверенностью часы. Серый кот на лежанке, повернувшись усами к огню, жмурится и мурлычет от тепла.

Со своим вязанием, склонившись, сидит Родионовна. Про себя она поет жалобную свадебную песню. За окном плачет метелица, бросая временами в него горсти снега, поддерживая невеселую песню няни. Пушкин сидит в кресле рядом с печкой, курит трубку, пуская кольцами дым, и думает он о чем-то своем, далеком. Он сейчас мыслями далеко, там, на море…

Почему-то вспомнилось ему крымское путешествие с семьей Раевских, как стоял он на скале, и гигантские волны с грохотом сражались с каменным берегом, желая отодвинуть его и дать простор вольному морю… Потом вдруг горы… Пятигорск, прогулки с юной Раевской, купание в горячих серных водах, кавказское солнце, вино…

– Черт возьми! – с порывом досады вскочил Пушкин и зашагал по комнате. – Вот бы сейчас снова туда, в Крым!.. Но не пустят, нет…

– Успеешь, родимый, не торопись, – утешает его няня, подкидывая дрова в печку. – Будет золотое времечко, ногу вденешь в стремечко, и поминай как звали.

Родионовна взяла кочергу, помешала в печке, села и задремала.

Пушкин зажег свечу, сел к столу, взял перо и положил его на чистый лист. В голове зародился вихрь мыслей, которые просились излиться на бумагу. Он, наполненный впечатлениями своей короткой, но бурной жизни, уже много переживший, передумавший, перечитавший, перелюбивший, взялся за работу напористо, едва успевая записывать бушующие мысли. Иногда он останавливал перо, задумывался, и рука начинала чертить на листе женские головки…

Далеко за полночь… Пора спасть…

Глава 2. 1825 год

Пушкин, проснувшись, любил подолгу оставаться в кровати, предаваясь любимому творчеству. Вот и сегодня, хотя на улице еще было темно, но Пушкин уже проснулся. Только потянулась рука к колокольчику, чтобы попросить своего лакея Якима подать чай, как ему послышался вдруг отдаленный звон колокольчика. Сердце почему-то вдруг тревожно забилось. «Фельдъегерь? – подумал он. – Может быть, до царя дошло мое прошение, и царь решил удовлетворить просьбу опального поэта?..»

Он быстро собрал бумаги в потертый портфель.

– Няня! – громко позвал он Арину Родионовну.

В ту же минуту няня показалась на пороге комнаты.

– Няня, возьми портфель и спрячь его подальше… Побыстрее! – попросил он.

Арина Родионовна, захватив портфель, скрылась в глубине дома.

Пушкин подбежал к окну. Сквозь заплетенные морозными узорами стекла ничего не видать. Дыханием и ногтями он проделал пятнышко чистого стекла и со страхом приник к нему глазом. За окном была знакомая картина: снег, далекий лес и едва заметные берега Сороти…