Нож-саморез

– Золотом.

«Золотом!» Вот это да!

– Договорились. – Николай Иванович поднялся, поклонился Даниле Романовичу. – Вкусный кисель твоя хозяйка варит.

– О! Она ещё и не такое умеет. – Данила Романович расплылся в улыбке во всю ширину своего круглого лица. Но затем вдруг изобразил на лице испуг и взволнованно сообщил. – А ещё-то что говорят! Слышал ли? Великий князь на нас войной идёт. Грозится Кемгород сжечь дотла, чтобы – говорят – даже памяти о нём не осталось. Силу собрал большую. В Белозерске ждёт пополнений. Там уже полки и московские, и ярославские, и устюженские. Обозы большие с ними. Кто овсом торгует – сейчас барыши хорошие имеет. Скоро сюда нагрянут. Не отбиться! Кровушки много прольется. Ох, много!

– Слышал такие разговоры, – кивнул Николай Иванович.

И Митьке тоже доводилось слышать. И мужики и бабы частенько стали поминать недобрым словом возможную войну. Никто, правда, не мог назвать причину этой распри. Одни говорили, что, якобы, московские купцы не довольны здешней тамгой, другие – что великий князь хочет Кемский удел под себя забрать, третьи – что Каргополь уже несколько лет подати в Москву не отправляет, а путь к нему лежит по Кеме. Короче, разговоров ходило много.

– Уже неделя, как ни одного купца с юга не прибыло. Значит, не пускают их воеводы тамошние, – продолжал Данила Романович. И вдруг спросил. – Ты пищаль то свою давно чистил?

– Пищаль моя всегда готова к бою, Данила Романович. Князь позовёт – пойду воевать.

– Может, знаешь слово волшебное, или заговор, или колдовство такое, чтобы войны не случилось? А, Николай Иванович? Ты же у нас того…

– Чего?

– Разбираешься во всех этих делах. Покумекай! А?

– Данила Романович, нет такого волшебства, чтобы войну отвратить. Сам подумай, неужели я, если бы мог, не предпринял бы ничего!

А Митька вспомнил, как несколько дней назад Николай Иванович отвечая Наталье Тимофеевне, говорил: «И колдовство в нашем княжестве не поощряется!»

– Тогда деньги вперёд! Два-то рубля, – быстро выпалил торговец стеклом.

– Нет, Данила Романович. Ты мне – зеркало, я тебе – деньги, в тот же миг.

На том и договорились.

4

Обратно шли по льду реки, это позволяло срезать речную излучину, и путь становился короче. Митька оглядывался на кремль, на башни и ворота, на стрелецкие дозоры. Деревянные стены и башни кремля нависал над крутым берегом.

Прямо на льду городовики, которые легко узнавались по коротким – до колен – серым кафтанам, стучали топорами, жужжали пилами, звякали цепями. Тут же стояло множество новых саней, лежали кучи свежих толстых досок. Гуляй-город делают – догадался Митька.

– Самый большой кремль в Новгороде! – уверенно заявляла Сонька прошлым летом. Соньке можно было верить. Её родители – Аарон Соломонович и Циля Хаимовна – владели постоялым двором в колдовском углу, и многие торговцы, паломники и всякие прочие, зачастую – тёмные, личности останавливались у них на ночь – на две, а то и дольше, и рассказывали иногда о дальних краях. Детям Аарона Соломоновича и Цили Хаимовны и друзьям детей не возбранялось при сём присутствовать и задавать вопросы.

Митьке, однако, доводилось слышать, что и Белозерске крепость очень даже не маленькая. И что один только вал, на котором она стоит, выше кемгородской крепости и вала вместе взятых.

– Белозёрам великий князь денег много дал, – рассуждала Сонька. – А нам бы дал, так и мы такой же кремль построили. Можно подрядиться лес заготавливать, землю возить да срубы складывать.

Обратно шагалось быстрее. Тонкий слой снега слегка припорошил хорошо укатанную дорогу, по которой за эту зиму прошли многочисленные санные поезда с маслом, рыбой, солью, мёдом, зерном и прочими товарами.

Когда стал виден колдовской угол, от домов отделились две чёрные точки, скатились с берега на лёд. Вскоре Митька разглядел Сонькиных младших братьев – Мшку и Яшку.

– Дядя Коля, дядя Коля! Там к вам стрельцы понаехали! Мама велела сказать! – Кричали они издалека.

– Бегите домой, – улыбнулся Николай Иванович. – Передайте маме, что дядя Коля ей благодарен.

– Передадим! – Мишка и Яшка умчались обратно.

– Видишь, Митя, какая жизнь начинается весёлая! Пойдём, со стрельцами познакомимся! – Николай Иванович продолжал двигаться таким же ровным шагом, не быстрее и не медленнее, чем до встречи с детьми.

Ворота во двор оказались приоткрыты. У ворот стояли запряженные сани. Полкан не переставая гавкал и звенел цепью. Стрельцы – человек десять – стояли возле резного крыльца, о чём то разговаривали. Прохор, не обращая на них внимания, колол дрова.

– Полкан, сядь-замолкни! – Николай Иванович остановился на нижней ступеньке, чтобы смахнуть снег с валенок. – Здорово, мужики!

Полкан перестал гавкать и ушел в конуру.

– Здравствуй! Здорово! – ответили стрельцы невесёлыми голосами.

– Заходите в дом, погрейтесь! – улыбнулся Николай Иванович.

– Не велено нам, – ответили стрельцы.

Стараясь не хлопать дверью, не топать и не скрипеть ступенями Николай Иванович и Митька поднялись по лестнице. Из кабинета доносились голоса:

– Не пущу! Ишь, что удумал! Без хозяина тут шарить! – звенел полный возмущения голос Натальи Тимофеевны. – Я, вот, тебя! – донёсся шлепок мокрой тряпки.

Митьке стало смешно. Он посмотрел на учителя – тот тоже улыбался.

– Ты, баба, поди отсюда! Я здесь по государственному делу! – пророкотал густой мужской бас, такой же красивый как у батюшки из Покровской церкви.

– По государственному!? Я тебе покажу – по государственному! – опять шлепок тряпки. – Я, вот, к князю пойду, узнаю – как он татя такого на службу взял!

Николай Иванович погасил улыбку, принял суровый вид, толкнул дверь, махнул рукой Митьке.

– Что тут такое происходит? – Грозным голосом спросил он.

Человек в высокой шапке и длинной чёрной шубе стоял спиной к двери. Наталья Тимофеевна – руки в боки – заслоняла от него письменный стол и медные сундуки. Человек обернулся на голос и тут же получил тряпкой между лопаток ещё раз.

– Кто таков? – строго спросил Николай Иванович.

Человек попятился, втянул голову в плечи.

– Старший подьячий Разбойной палаты Иван Григорьев.

– Николай Иванович. Чем могу быть любезен, боярин?

– Ищем разбойников… – начал подьячий.

– У меня? – Спросил Николай Иванович, не повышая голоса. Но Митька готов был поклясться, что от этих слов под потолком прокатилось эхо, в кабинете потемнело, а по спине забегали мурашки.

Подьячий осёкся.

– А я опекиш с печи сняла, слышу – дверь хлопнула, и шаги чужие, – вставила Наталья Тимофеевна.