Конец Смуты

– Да нет у меня невесты… – вздохнул Федька.

– Я же и говорю: дурень! Да не благодари, отслужишь еще.

После недолгой скачки боярский сын с холопом были возле дома, который он привык считать родным. Дядька с теткой встретили его радостно, а девчонки и вовсе, увидев, какой он стал красивый в новом кафтане, с визгом повисли у него на шее. После чего парень поклонился опекунам так кстати полученными от сотника подарками. Тетушка растрогалась и даже всплакнула. Прежде вредная и языкастая, а теперь еще больше похорошевшая Ефросинья застеснялась и убежала к себе, а прочие сестры кинулись целовать Федьку еще раз. Дядюшке парень преподнес выменянную по случаю у одного татарина из их сотни разукрашенную серебром камчу##, а маленькому Мишке, во все глаза уставившемуся на его пистолет, презентовал свинцовую пулю. Дядька Ефим был явно доволен подарком, но тут Федор некстати вспомнил рассказы сослуживцев-казаков, что плеть у них по обычаю подносят отцу невесты на сватовстве. Покрасневший до корней волос Федька совсем смешался и, чтобы унять волнение, стал говорить о приезде царя и о поручении, данном ему сотником Корнилием. Дядька встревожился и тут же велел холопам седлать коней и ехать по соседям, оповещать о царской забаве.

## Камча – татарская плеть.

Все в соборе как один кричали: «Да здравствует наш царь Иван Жигимонтович на многие лета»! Но тут в всеобщую симфонию диссонансом влез одинокий выкрик: «Горе нам, царь-то не православный!»

Только что безмерно радовавшиеся люди сконфуженно застыли в неловком молчании. Вельяминов напряженно всматривался в них, будто желая найти глазами кричавшего. И теребил при этом пояс, забыв, что как и все, пришел в храм без оружия.

Но тут вперед выступил Авраамий Палицын и стал громко зачитывать чин покаяния. Лица присутствующих посветлели, и все стали внимательно прислушиваться к моим ответам на вопросы келаря, вопрошавшего меня о грехах. Я, в общем, ему и не врал. Трагическая смерть Насти так на меня подействовала, что я стал вести почти монашеский образ жизни. Не стало в ней ни женщин, ни пирушек с друзьями. Военные действия вокруг Москвы прекратились, так что смертоубийством я тоже не занимался. Отец Авраамий же, отпустив мне грехи, громко запел: «Господи Боже истины, призри на раба Твоего…» – и все присутствующие подхватили молитву, будто всю жизнь были певчими. После этого присоединившийся к таинству митрополит вопрошал меня о неправых учениях и требовал отречения от них. Отрекшись, я прочитал Символ веры, и митрополит начал вопрошать о православной вере и требовал исповедовать ее и хранить. Потом было пение псалмов и чтение молитв, после чего последовала Великая ектения, и меня миропомазали.

Наконец надо было провозгласить мое имя, и Аврамий с Ионой почти одновременно спросили, как меня наречь по имени и отчеству. Вопрос был не простой: если имя вполне соответствовало ожиданиям моих новых подданных, то отчество, увы, нет. Времени на раздумья не было, и я спросил, кто был последним законным государем в Москве. Святые отцы, сами не раз приводившие народ к присяге самозванцам, замялись, но я спросил еще, кого нынче поминает православная церковь – и все присутствующие заулыбались, ибо в день сей поминали Федора Стратилата.

– Последним законным нашим царем был Федор Иоаннович! – крикнул на весь храм Вельяминов и тут же продолжил: – Многая лета государю Иоанну Феодоровичу!..

Проснувшись, я какое-то время лежал, прокручивая про себя снова и снова день моего избрания на царство и миропомазания. Захотев пить, протянул руку за ковшом, оставленным с вечера, но вместо того чтобы достать, неловко уронил его, переполошив лежавших на полу Никиту и Кароля, игравших сегодня роль моих спальников. Вообще, обычно спальники мои спят дальше, за ширмами, но вельяминовский терем не велик, и все в нем с должным порядком не помещаются.

– Что случилось, мой герцог… ой, простите, ваше величество, – сонно спрашивает по-немецки Лелик, никак не могущий привыкнуть, что я из герцога стал царем.

– Да ничего страшного, спите, – пытаюсь я успокоить своих ближников.

– Испей, государь, – подает мне ковш с квасом успевший проснуться и все сообразить кравчий.

Пока я пью, мои приближенные быстро приводят себя в порядок, показывая всем видом, что готовы служить своему господину. Увы, как я ни старался, но прежних отношений между мной и фон Гершовым нет. Известие об измене брата продолжает угнетать Кароля, и хотя я всячески подчеркиваю свое к нему доверие и приязнь, мы все больше отдаляемся друг от друга. Он, как я и обещал, командует моей гвардией, в смысле – продолжает командовать моими драбантами-драгунами, просто повышен в чине до полковника. Драгун тоже стало больше, за счет влившихся в их состав русских дворян и боярских детей. Хочется развернуть этот регимент в драгунский полк и иметь к началу похода на Смоленск полноценное боевое соединение. Впрочем, в драгуны, узнав, что там учат еще и пешему бою, дворяне идут не так охотно, как в рейтары. Видимо, их тактика боя кажется им более приличной для людей благородного сословия.

– Ну что – раз все проснулись, так давайте умываться! – весело командую своей банде, и мы гурьбой несемся на улицу, чтобы натереться снегом.

Пока мы с Вельяминовым получаем изобилие свежести при полном отсутствии калорий, фон Гершов с нескрываемым ужасом взирает на наши процедуры. Бедолага Кароль никак не привыкнет к этим варварским забавам, и с содроганием смотрит, как Никита, зачерпнув своими лапами целый сугроб, начинает растираться снегом. Я не могу не воспользоваться тем, что он потерял бдительность, и, подкравшись сзади, сыплю померанцу изрядную горсть снега за шиворот. Бедолага Лелик начинает орать благим матом, а Никита просто киснет от хохота. Это определенно непорядок, и я, слепив снежок, запускаю его в своего кравчего. Такой подлости Вельяминов не ожидал, но быстро ориентируется и отвечает мне тем же.

– Кароль, какого черта ты стоишь, не видишь разве – в твоего сюзерена стреляют? Лепи снежки и кидай в Никиту! – кричу я вконец обалдевшему фон Гершову.

Из амбаров и подклетей начинают вылезать ночевавшие там холопы и рейтары, и недоуменно смотрят, как царь и его ближники играют в снежки. Наконец, немного уставшие и довольные, мы вбегаем в терем, где нас ждут с рушниками Алена и несколько служанок. Вытираясь и подшучивая друг над другом, мы готовимся к завтраку.

Ни чай, ни кофе нам пока недоступны, так что мы пьем горячий сбитень с вкуснейшим ржаным хлебом. Тем временем вокруг вельяминовской усадьбы начинают собираться местные помещики с холопами, приехавшие на охоту. Первым приезжает Телятевский, а за ним начинают подтягиваться и прочие. Никита, одевшись и снарядившись, выходит к ним, а я оставшись наедине с Каролем, спрашиваю его:

– Что тебя тревожит, друг мой?

– О чем вы, ваше величество?

– Брось парень, я не худо тебя знаю. Тебя что-то беспокоит, но ты молчишь и мучаешься, я же вижу. Скажи мне, что у тебя на душе.

– Все хорошо, ваше величество, лучше и быть не может.

– Вот как?

– Конечно. Посудите сами, мой кайзер (теперь Лелик называл меня так): два с небольшим года назад я нанялся к принцу-изгнаннику, у которого не было ни кола ни двора. Теперь вы властелин огромной страны, а я полковник вашей гвардии. Чего я еще могу желать?

– Ну, в этом смысле ты несомненно прав: мы и впрямь многого добились; но все же ты невесел, и я спрашиваю тебя – почему?

– Как вам сказать, ваше величество… это может прозвучать странно, но я скучаю по тем временам, когда у нас с вами ничего не было. Помните, вы любили тогда графиню Спаре, а мы с братом сопровождали вас, когда вы отправлялись к ней на свидания. Мы были молоды, но веселы и беззаботны.

– Помню, как не помнить – вы тогда с Боликом тоже не оставались в накладе. У служанок графини были такие довольные лица, что этого трудно было не заметить. Да, веселое было времечко… Ты, верно, скучаешь по брату?

– Да, скучаю. По брату, по Манфреду, по той жизни, которую мы вели…

– Ну прекрати, дружище – я тоже по ним скучаю, но почему ты о нашей молодости говоришь в прошедшем времени? Нам нет еще и двадцати, мы молоды, сильны, и если раньше мы могли рассчитывать только на себя, то теперь у нас есть целая армия!

При этих словах Кароль встал, прошелся, явно нервничая, а затем снова опустился на лавку и решительно произнес:

– И это тоже беспокоит меня, ваше величество.

– Объяснись.

– Видите ли, мой кайзер, у вас действительно появилось много сторонников или людей, которых вы таковыми считаете. Но я очень боюсь, что ваше доверие к ним напрасно. Дьявол силен, и даже мой несчастный брат, обязанный вам всем, не смог устоять перед его посулами. А эти люди, которые вас теперь окружают… я не знаю, чего от них ждать. Они не понятны мне, и я боюсь опять не успеть, как это случилось в том чертовом лесу под Псковом.

– У тебя есть какие-то подозрения к окружающим меня людям?

– О, нет! Если я и уверен в ком-то, то это Вельяминов и Казимир, которого все теперь почему-то называют Корнилием. Они, да еще, возможно, этот хитрый стрелецкий сотник Анисим – вот люди, которые вам никогда не изменят. Но рядом с вами теперь не только они. Все эти князья, бояре и думные дьяки… Среди них есть, конечно, люди достойные и благородные, вроде Пожарского, но их меньшинство. А остальные, когда вы отворачиваетесь, ваше величество, смотрят так, будто примеряются, куда ловчее ударить клинком. И я боюсь, что не успею встать между ними и вашим величеством.

– Ты ждешь измены?

– Да! Вы для них слишком молоды, слишком удачливы, слишком умны. Впрочем, в последнем они еще не уверены, и только поэтому вы до сих пор живы. Многие из них надеются, что вы просто удачливый искатель приключений, ничего не понимающий в политике и хозяйстве. Но я-то знаю, что вы не таковы. Когда-нибудь они тоже обнаружат, что ошибались на ваш счет – и тогда берегитесь! Я просто сердцем чую опасность, и схожу с ума от того, что не могу ничего предпринять.

– Я понял тебя, дружище. Будь спокоен, я думаю про своих новых подданных точно так же. Но я не сделаю ничего, что бы их встревожило, пока не буду готов к схватке. Они видят во мне удачливого наемника? Не будем их разочаровывать! Сначала мы пойдем и отвоюем у поляков этот несчастный Смоленск, а когда вернемся, многое изменится! Ну а пока… может, тебе жениться? Ну а что: посмотри, какая красавица сестра у Никиты – хочешь, просватаю?

Если бы я еще раз сыпанул бедному померанцу снегу за шиворот, это не произвело бы на него большего действия. Лицо его побледнело, рот приоткрылся, а глаза, казалось, вот-вот вылезут из орбит.

– Благодарю ваше величество за заботу, но боюсь, я не смогу сделать эту благородную девушку счастливой… – залепетал обескураженный моим заявлением Кароль.

– Ну смотри, как знаешь. Но все же подумай хорошенько. Правда, не долго: такие красавицы долго в девках не сидят. Ладно, этим, я думаю, мы сможем заняться позже, а сейчас найди мне Корнилия. Что-то от него нет вестей, если бы все было ладно, он бы давно сообщил.

Фон Гершов с поклоном вышел вон, а я начал одеваться к выходу. Можно было кликнуть слуг, но хотелось побыть одному и поразмыслить над услышанным от Кароля. Однако остаться одному не удалось: тихонько скрипнула дверь и я, резко обернувшись, увидел Алену Вельяминову. Лицо девушки было неестественно бледным, и казалось, она вот-вот заплачет. «Черт бы меня взял, – с раскаянием подумал я, – она ведь понимает по-немецки!»

– Почто, государь?.. – только и спросила она меня, глядя широко распахнутыми небесно-васильковыми глазами.

– Что «почто»? – попытался я прикинуться, будто ничего не понимаю.

– Государь, не погуби, не отдавай замуж за нелюбимого!

– Да не кричи ты так, никто тебя замуж не отдает, пошутил я.

– Не надо так, государь, одна у меня судьба, и не хочу другой… – залилась девушка слезами.

– Да что ты, Аленушка, не плачь! – только и смог я сказать, чувствуя полную беспомощность перед женским плачем, – ну, пошутил я. Да и Кароль вон, погляди, сбежал от меня как от огня.

Увы, если девушка собралась поплакать, то прекратить это действо совсем не просто. Пришлось обнять ее и, гладя по волосам, говорить ей, что она умница и красавица, и что больше я никогда так шутить не стану, «вот тебе крест». А фон Гершов и вовсе любит другую, и обещался быть ей верным и что никогда ни на кого не глянет. Так что о сватовстве не может быть и речи, и это я так все, шутейно. И вот несу такой бред, пытаясь остановить потоки слез и молясь про себя, чтобы Никиту черт с улицы не принес или еще кого, потому как объяснить ему эту картину никак не получится. Наконец слезы немного поутихли, я отправляю девушку с наказом умыться и привести себя в порядок. Та послушно уходит, но напоследок оборачивается и твердым голосом заявляет: