Спальня светской женщины

Спальня светской женщины
Иван Иванович Панаев

«Въ св?тлый и теплый день апр?ля м?сяца 183* года, въ начал? 3-го часа, Невскiй проспектъ суетился толпами п?шеходцевъ, грем?лъ скачущиии экипажами и чопорно красовался вывозною мишурностью своего убранства, на которое гляд?ло гордое солнце, съ истинно-русскою щедростью разсыпая золото лучей своихъ…»

Иван Иванович Панаев

Спальня св?тской женщины

(Эпизодъ изъ жизни поэта въ обществ?.)

Посвящается В. И. Панаеву

I.

Что жъ сердце юноши трепещетъ?

Какой заботой онъ томимъ?

    Александръ Пушкинъ.

Въ св?тлый и теплый день апр?ля м?сяца 183* года, въ начал? 3-го часа, Невскiй проспектъ суетился толпами п?шеходцевъ, грем?лъ скачущиии экипажами и чопорно красовался вывозною мишурностью своего убранства, на которое гляд?ло гордое солнце, съ истинно-русскою щедростью разсыпая золото лучей своихъ. Пестрота, переливъ красокъ, произительные крики форейторовъ, карканье разнозчиковъ, стукъ колесъ, хлопанье бичей, громъ барабана и пискъ флсйты, возв?щавшiе окончанiе развода, – все это съ перваго взгляда очаровывало зр?нiе и прiятно отзывалось въ ушахъ новопрi?зжаго провинцiала, было такъ привычно слуху безсм?ннаго жителя столицы…

«Пади! пади!» – грозно кричалъ плечистый и длиннобородый кучеръ, ловко управлявшiй парою статныхъ коней, запряженныхъ въ щегольски отд?ланную коляску… «Пади!» повторялъ онъ; но молодой челов?къ, къ которому относилось это громозвучное пади, будто окамен?лый, стоялъ посреди улицы. Стремительный б?гъ коней угрожалъ ему р?шительной гибелью, – одна минута – и онъ былъ бы раздавленъ, какъ вдругъ кто-то сзади схватилъ его за руку и оттащилъ въ сторону. Онъ обернулся. То былъ адъютантъ съ плутовскимъ взглядомъ, съ ироническою улыбкою и съ блестящимъ аксельбантомъ.

– Что съ тобои, Громекинъ? тебя, милый, раздавятъ, – сказалъ онъ дружески молодому челов?ку, подводя его къ тротуару. – Безпечно мечтать можно только въ своемъ кабинет?.

Тотъ будто очнулся отъ сновид?нiя, протеръ глаза, взглянулъ на своего избавителя, не произнесъ ни слова, кр?пко сжалъ ему руку и исчезъ въ толп?…

Съ перваго взгляда этотъ молодой челов?къ не былъ зам?чателенъ. Довольно м?шковатая одежда его придавала ему странный, даже, если хотите, см?шной видъ, а шляпа съ широкими полями бросала грубую т?нь на лицо. Походка его была скора, связана неловкостью и не разсчитана модою. Но если бы вы взглянули на него въ ту минуту, когда онъ, проб?жавъ до своей скромной квартиры, на углу Итальянской улицы, съ быстротою пом?шаннаго, усталый, кинулся на диванъ, сбросивъ свою шляпу, – о! васъ в?рно поразили бы благородныя и привлекательныя черты его, несмотря на то, что он? выражали какое-то необыкновенное разстроиство и были напряжены усталостью.

– Это опять она! – произнесъ онъ съ энергическимъ восторгомъ, съ дикою радостью, какъ челов?къ, долго искавшiй чего-то и наконецъ нашедшiй желанное.

– Это опять она! – повторялъ онъ – и черные глаза его сверкали осл?пительнымъ заревомъ страсти, и длинныя кудри темныхъ волосъ его распадались въ завидномъ безпорядк?….

Ему было не бол?е 20-ти л?тъ!..

Читатели в?рно не удивятся, если узнаютъ, что поразило его до такого окамен?нiя и едва не подвергло безвременной смерти. То была, говоря изобр?тательнымъ языкомъ св?тскаго челов?ка, очаровательная, какъ поц?луй, соблазнительная, какъ гр?хъ, задумчивая, какъ мечта, головка женщины, едва от?ненная легкою блондою шляпки и грацiозно высунувшаяся изъ окна богатой кареты, которую мчала четверня. Головка, которая уже въ третiй разъ являлась юнош?, какъ роскошное сновид?нiе, и которая такъ жестоко вскружила ему голову!..

Въ мучительномъ и отрадномъ волненiи провелъ онъ весь этотъ день; а ночь утопалъ въ волнистой, усладительной грез? или вздрагивая отъ страшнаго замиранiя сердца… То передъ нимъ разстилался необозримый садъ съ невиданноiо роскошью цв?товъ, между коими была вс?хъ привлекательн?е, вс?хъ душист?е пышная роза. Онъ хот?лъ сорвать эту розу, но стебелекъ ея вырывался изъ рукъ его, а роза росла, росла, – и вдругъ сладострастно раскидывалась передъ нимъ чудною незнакомкою, идеаломъ души его… То бурное море плескало у ногъ его съ воплемъ гибели – и изъ своей бездонной челюсти выкидывало трунъ женщины. И эта женщина была все она, она, далекая отъ него, не в?давшая объ немъ, но такъ давно знакомая его распалявшемуся воображенiю! она, – поэтическая греза его фантазiи, вырывавшейся на свободу. Она, – божество, передъ которымъ, кол?нопреклоненный, онъ залепеталъ первую гармоническую молитву!..

Но мы оставимъ до времени разложенiе внутренняго быта героя нашей пов?сти и перейдемъ къ наружному, въ нетерп?нiи короче познакомить съ нимъ нашихъ читателей.

Викторъ Громскiй почти не зналъ своихъ родителей. Онъ лишился ихъ въ такiе годы, когда не могутъ чувствовать вполн? муки этой потери. Порой, какъ сквозь фату сновид?нiя, мелькалъ передъ нимъ легкой т?нью образъ его матери, простиравшей къ нему съ любовью руки; порой съ неизъяснимою прелестью рисовались передъ нимъ сцены изъ его д?тской жизни: старая его няня съ очками на носу, съ платкомъ на голов?, скрывавшимъ ея с?дые волосы, съ чулкомъ въ рукахъ, съ чудною сказкою въ устахъ, прерываемой брюзгливымъ ворчанiемъ при спусканiи петель; портретъ Кульнева съ длинными страшными усами, украшавшiй обитыя пестрыми обоями ст?ны гостиной, вм?ст? съ какими-то другими портретами, портретъ, который бол?е вс?хъ впечатл?лся въ памяти юноши, потому что имъ пугали его д?тское воображенiе, стараясь предупредить отъ шалостей, и который зам?нялъ ему стращанье трубочистомъ. Но воспоминанiе обо всемъ этомъ безотчетно и прихотливо проб?гало по струнамъ его сердца, не извлекая полнаго потрясающаго аккорда. Онъ не зналъ даже, что эти наивныя сцены первыхъ беззаботныхъ сознанiй его бытiя разыгрывались въ небольшомъ домик? небольшой деревни его матери, въ одномъ изъ у?здовъ П** губернiи. Ему передали объ этомъ посл?. Яркая, благод?тельная, часто неумолимая память вполн? начала осв?щать его только съ пребыванiя въ Петербург?. Его привезли туда 9-ти л?тъ для того, чтобы опред?лить въ казенное заведенiе учиться, а учиться для того, чтобы, не препинаясь чиномъ титулярнаго сов?тника въ силу Указа, прямо быть произведену въ коллежскiе асессора, безъ рокового экзамена на 40-л?тнемъ возраст? жизни; къ тому же, какiя удивительння привилегiи: прямо чинъ 10-го класса при вступленiи въ службу!.. Это необъемлемо роскошная мысль для провинцiальнаго чиновника.

Время отъ складовъ азбуки до окончанiя полнаго курса наукъ по аттестату казалось другимъ в?чностiю, ему – мгновенiемъ. Въ 16 л?тъ, при гром? музыки, при многочисленномъ собранiи пос?тителей, ему вручили аттестатъ – и распахнули передъ нимъ широкую парадную дверь, за которой манила его свобода и роскошно соблазняла своими объятiями.

Пансiонскiя занятiя его были слишкомъ ограничены для полнаго дарованiя. Онъ стремился въ даль, онъ жаждалъ познанiй и, неудовлетворенный, часто наказанный за опрометчивость, пристыженный товарищами, которые называли его выскочкой, – онъ горько плакалъ!..

Одно изъ укорительныхъ словъ, неразлучно связывавшихся съ его именемъ – было поэтъ. Такъ величали его школьпые товарищи съ насм?шливой улыбкой, потому что порой заставали молодого челов?ка задумавшагося надъ клочкомъ бумаги съ сверкающими очами, съ восторгомъ самозабвенiя въ выразительныхъ чертахъ лица!

– Что, у кого укралъ? у кого выписалъ? – съ хохотомъ кричали школьники, вырывая у него этотъ клочокъ, который онъ готовъ былъ защищать, какъ свое единственное сокровище.

Шумъ, громъ, неистовыя забавы д?тства никогда не запутывали его въ т?сный кружокъ свой. Отъ этого онъ былъ нелюбимъ большею частiю своихъ товарищей. – Льстюха! – дразнили его н?которые, – трусъ! – кричали другiе… – Да онъ фискалъ! – съ таинственностью прибавляли третьи.

Громскiй не оскорблялся вс?ми этими титлами, которыми такъ щедро награждало его безразсудное и беззав?тное д?тство. Онъ былъ выше ничтожныхъ и неотразимыхъ мелочей ученическаго быта. Онъ уже тогда начиналъ жить въ другомъ мiр?, въ заманчивомъ мiр? воображенiя, который онъ населилъ по своей прихоти очаровательными въ поэзiи, несбыточными въ существенности, образами. Съ этими образами онъ любовно сжился – и думалъ всегда роскошно лел?ять ихъ у своего горячаго сердца. На нихъ онъ создалъ впосл?дствiи см?шное и шаткое, высокое и прекрасное понятiе объ обществ?!..

Несмотря на свою любовь къ одинокости и уединенiю, онъ, съ свойственною благороднымъ душамъ пылкостiю, жаждалъ д?литься чувствами и мыслями съ другимъ существомъ. Чувства и мысли переполняли его и вырывались наружу, будто п?на кипящей влаги, льющейся чрезъ края бокала.

Между вс?ми товарищами своими онъ давно отличалъ одного, – и этотъ одинъ безъ зова подалъ ему руку, и онъ кр?пко сжалъ ее въ знакъ согласiя. Они прежде были разд?лены классами, потомъ соединились въ одномъ и еще лучше поняли другъ друга. Съ той минуты они были неразлучны.

Графъ В?рскiй, над?ленный способностями, гибкимъ умомъ, привлекательною наружностью, грацiозный и ловкiй сызд?тства, самодовольный знатностiю своего рода, не упускавшiй изъ виду мелкихъ блестокъ образованiя и ум?вшiй, несмотря на свою молодость, понимать въ другихъ безкорыстное стремленiе съ познанiю науки, любившiй гармонiю поэтическихъ звуковъ, по противоположностямъ, такъ часто сходящимся въ природ?, сошелся съ дикаремъ Громскимъ. Онъ подм?тилъ въ немъ р?зкiй, хотя и нелюдимый умъ, и провид?лъ пылкое дарованiе.

Съ этой минуты вс? товарищи Громскаго перем?нили свое насм?шливое обращенiе съ нимъ, потому что они им?ли высокое понятiе о граф?, а графъ сд?лался его открытымь другомъ.

Тотъ, чье воспитанiе выб?гало одинокой струей изъ-за четырехъ угловъ домашней комнаты и, упадая, сливалось съ шумящими безчисленными струями истока, стремящагося съ силою вдаль въ безграничное и неисчерпаемое море просв?щенiя, или, выражаясь проще и в?рн?е по-русски, кто высиживалъ въ общественномъ заведенiи время до полученiя привилегироваинаго аттестата, тотъ хорошо знаетъ, что такое школьная дружба и школьное первенство, р?зко отличающее почему-нибудь одного передъ десятками товарищей.

Школьная жизнь есть т?сная рама будущей обширной жизни; литографированный листъ бумаги, въ жалкихъ разм?рахъ силящейся представить огромную картину великаго художника. На этомъ лист? вы не видите ни бури души, ни молнiи вдохновенiя, ни восторга, который уноситъ художника какъ летучую зв?зду въ объятiя необъемлимаго неба, или, съ гигантскимъ св?точемъ, низвергаетъ во тьму преисподней; на этомъ лист? только одинъ абрисъ, только одинъ очеркъ, только одна легкая т?нь; но, несмотря на это, вы все-таки по немъ будете им?ть слабое, хотя запутанное, и изглаживающее понятiе о чудномъ величiи картины!

Школьная жизнь – это клубокъ нравственныхъ силъ челов?ка, который со временемъ, по вол? всемогущей судьбы – или развертываетъ вполн? безконечную нить свою, или останавливается на половин?, или иногда остается вовсе неразвернутымъ. Страшная игра! Судьба прихотливо и беззав?тно, съ улыбкой забавы, держитх въ рук? этотъ клубокъ – и небрежно бросаетъ его съ большею или меньшею силою!

Куда же укатывается онъ!

* * *

Б?дные! мы съ трепетомъ безумнаго ожиданiя, въ нетерп?нiи юности, хотимъ, чтобы этотъ клубокъ катился вдаль, чтобы онъ развернулся скор?е, и не заботимся, по какому направленiю поб?житъ онъ. Мы жаждемъ и ищемъ впечатл?нiй, сп?шимъ мужать и въ раму 20-ти л?тъ вм?стить тяготу 40-л?тней опытности.

Зам?тьте: съ самыхъ юныхъ и несознательныхъ л?тъ, начиная играть съ неизм?римою книгою жизни и перебирая листы ея, мы невольно, если хотите, инстинктивно, останавливаемся на самыхъ заманчивыхъ главахъ этой книги. Слова: дружба, любовь – такъ ут?шительно ластятся около нашего воображенiя, которое съ каждымъ днемъ раскрывается сильн?й и сильн?й; такъ манитъ наше любопытство, что мы уже начинаемъ мечтать объ осуществленiи этихъ словъ. Эти слова д?лаются для насъ новыми игрушками – и мы съ жаромъ принимаемся обновлять ихъ: мы ищемъ друга, еще не понимая значенiя сего слова и, кажется, находимъ его, создаемъ въ голов? своей предметъ любви и обожаемъ его. Это забавная игра въ дружбу и любовь!

Въ школьной жизни вы встр?тите всего челов?ка въ минiатюр?, съ его честолюбiемъ, гордостью, самоотверженiемъ, эгоизмомъ. Отсюда проявленiе политической д?ятельности, заключенной въ четырехъ ст?нахъ классной комнаты; сила временщиковъ и низость льстецовъ, партiи, безпорядки и проч.

И все это, повторяю, не бол?е, какъ игра въ куклы!

В?рскiй былъ одинъ изъ самыхъ сильныхъ временщиковъ – и его товарищи робко преклонялись предъ нимъ. Онъ былъ мускулистъ, силенъ и вм?ст? съ этимъ статенъ и ловокъ. Качества, почти несоединимыя и всего бол?е зам?чательныя въ л?та развитiй… Сила всегда заставляетъ трепетать безсильныхъ, а тотъ, передъ к?мъ мы трепещемъ, невольно д?лается нашимъ идоломъ. Физическая сила – есть единственная аристократiя пансiонскаго мiра; другой въ немъ не существуетъ. Товарищи В?рскаго никогда не называли его графомъ, всегда силачомъ-В?рскимъ. – Дружба его была значительна, и сд?дствiя такой дружбы благод?тельны для Громскаго: его перестали дразнить нменемъ поэта; это имя придавали ему по-прежнему, но съ уваженiемъ, стали даже находить въ немъ множество другихъ достоинствъ, которыхъ не хот?ли зам?чать прежде, и съ гордостiю присвоивать себ? его р?зкiя, хотя часто опрометчивыя сужденiя о предметахъ.

Поэтъ-Громскiй и сплачъ-В?рскiй были всегда вм?ст?: – и во время отрадныхь гулянiй, и во время мимолетныхъ повторенiй, и въ классахъ на безконечныхъ и монотонныхъ лекцiяхъ профессоровъ. Дружба ихъ не колебалась.

Оставалось полгода до ихъ выпуска.

Въ одинъ вечеръ посл? ужина, въ половин? 10-го часа вечера. Громскiй, одинокiй и задумчивый, сид?лъ въ класс?. На длинномъ и высокомъ стол?, окрашенномъ темно-зеленою краскою, стояла въ низкомъ оловянномъ подсв?чник? нагор?вшая св?ча, едва осв?щая глубокую комнату. Въ посл?днее время дозорные взгляды товарищей начали подм?чать, что Громскiй какъ бы старался уб?гать своего друга, что онъ чаще прежняго уединялся и становился задумчив?е. – Тихомолкомъ шли разные толки; вслухъ еще ничего не говорили.

Дверь скрипнула, Громскiй вздрогнулъ и оглянулся. Передъ нимъ стоялъ молодой графъ.

– Что съ тобою, Викторъ? – безпечно произнесъ онъ, з?вая… – Вотъ уже три нед?ли, какъ не одинъ я зам?чаю въ теб? страшную перем?ну. Ужъ не грядущiй ли экзамень заставляетъ тебя задумываться? Право, теб? нечего бояться тупой ферулы профессора.

Викторъ горько улыбнулся.

– Ты слишкомъ мало знаешь меня, – возразилъ онъ, – иначе не вытаскивалъ бы грусти моей изъ такого мутнаго источника… Къ тому же разв? моя задумчивость диковинка? – разв? я въ первый разъ б?гу отъ шума и зажимаю уши отъ пустор?чья? Мн? можно задумываться о будущемъ: передо мной еще лежитъ много труда: обокъ съ трудомъ долженъ я итти въ жизни, чтобы продлить существованiе. Теб? изв?стно: я б?денъ! я не им?ю имени въ св?т?…

Александръ! я не могу думать ни о жирныхъ об?дахъ, ни о знаменитыхъ покровителяхъ, ни о блестящихъ друзьяхъ… И, произнеся эги посл?днiя слова, юноша устремилъ боязливые и проницательные взоры на своего товарища.