Самый западный день

– Принято.

Время дежурства: от вечерней пыли до умывающейся брусчатки утра. От шума машин до первых, тренькающих звонками трамваев. От усталых шагов после работы до спешащих сонных на.

– Всем, кто на связи, я Балтика! Ленинский проспект. Кафе «Пеньки». Драка.

– Семидесятый принял!

– Семьдесят первый принял!

– Маяк принял!

– Спасибо!

Когда «Всем, кто на связи!» – снимаемся все. Что-то серьезное. Это уже девчата на «Ноль два» оценивают и предупреждают. Машина летит по ночному городу. Ребята машинально поправляют оружие. Мне оружия не положено. У меня в руках носимая милицейская радиостанция «Виола». Крепкая, на настоящем, кожаном тоненьком ремешке. Тяжелая и болтающаяся. Неудобная.

– Семьдесят первый – семидесятому!

– Слушаю!

– Далеко?

– На мосту!

– Бери первый вход. Я второй.

– Принял!

Перекрываем вход. Борисыч в машине – он наша безотказная страховка. Сергей впереди – бульдозером. Жора, прикрывающий ему спину. Я замыкающим хвостиком с «Виолой». Работаем двумя экипажами. С двух сторон. Вклиниваемся в пьяную, махающую кулаками и разными предметами толпу. Задача остановить и задержать. Останавливаем, разнимаем, успокаиваем. За Жорой выныривает тело в спортивном костюме и ножом в правой руке. Уклониться! А не успеть. И моя «Виола» делает круг на крепком ремешке и останавливается глухим стуком на голове «спортсмена». Нож падает вместе с ним. Мы победили. Основных зачинщиков в «трюм» для транспортировки в отдел милиции, а уехать не можем. Аккумулятор «Виолы» при ударе катапультировался в неизвестном направлении. Пока не найдем – не сдвинемся. Ищем. Иначе не сдать дежурства. Жора подошел, протянул аккумулятор, хлопнул по плечу: «Мужчина». Поехали.

Утро приходит туманом. Сдачей рации. Голосами и комментариями прошедшей ночи. Пешком. Общежитием. Провалом в сон. Темным, тревожным, вспоминающим. Прерывающимся стуком в дверь.

– Иван! Срочно на базу! Сбор!

Подрываюсь, плескаю в лицо водой, прыгаю в форму и стучу ногами на базу. Сонный. Но четыре часа это хорошо. Почти выспался, но не проснулся.

– Бери снайперку!

Расписываюсь в журнале за винтовку и патроны. Прыгаю в Волгу начальника охраны общественного порядка Калининградской области Николая Ивановича, сидящего на переднем сиденье. Втискиваюсь между тел и автоматов. Едем. Быстро. Где-то в детский сад ворвались два отморозка с оружием. Мы первые. Остальные будут позже. Командир взвода Солавьев Игорь инструктирует куда стрелять и как действовать. Слушаю…

А перед глазами сном – брусчатка, проявляющаяся рассеивающимся туманом утра. Трамваи, разгоняющие утреннюю мглу. Заполняющий коридоры улиц и пустоты дворов саксофон. От вокзала до вокзала. Робкий и неумелый голос утверждающихся нот города.

И мы едем работать.

Дорога несущая детство

Дорога вела в детство.

Давнее.

Наполненное многоголосьем коров, кур, собак, хлопающих дверей и вздрагивающих окон. Запахами раннего утра. Полями затянутыми сетями паутины – белыми пятнами в мокрой росянистой траве. Легкой дымкой восходящего солнца.

Дорога плелась в Гросс Бершкален. В мир, оставшийся от немцев. С его старыми надписями. С его мощными и надежными красночерепичными крышами. С цифрой закладного камня древней кирхи. К желтым тюльпанам, обжигающими своим цветом стены из красного кирпича. Прусским и непокорным – будучи оторванными от своих луковиц, увядающих на глазах. В мир с хуторами и железной дорогой. С заводами и магазинами. С чистотой и порядком.

Дорога несла в Гремячье. В небольшой дом с огромным садом. С кустами смородины, белой немецкой сливой, кустами бордовых, маминых пионов и многих других цветов. С огромной лохматой собакой и маленькими котятами. С высоким деревянным штакетником и аркой увитой хмелем. Цветущим и кружащим голову. Где все были живы.

Дорога мчала по бурным потокам теплой желтой глиняной воды летних дождей. Размывающим и без того глубокие колеи – шрамы, оставленных колесами тракторов. Несущая мусор и огромные яркие клубки копошащихся рыжих муравьев. Оставляющая на отмелях, невесть откуда взявшиеся, вымытые, россыпи немецких свастикастых пфеннингов.

Дорога кружила в огромные заснеженные горки с санками и салазками. В сугробы и выкопанные в них дома. В игры, оставшиеся от войны – в солнышко, чижа, банки, ножички и еще, и еще.

Дорога манила в прошлое. В безоблачное и безмятежное. Со своими победами и забытыми разочарованьями. В любовь и счастье. В детский сад и школу. В дом где все были вместе. В мир полный надежд.

Дорога брела пешком. По заснеженному и замерзшему полю. Среди множества одиноких старых деревьев, сгорбившихся от морозного ветра в длинной цепочке побеждающих пней. Азбукой Морзе в каждом шаге. Точка. Точка. Точка. Тире. Точка. Тире. Тире. Точка. Тире. Точка. Точка. Тире… Точки и тире стремящиеся уже не к три точки – три тире – три точки… Уже давно отстучавшие топорами и отзвеневшие пилами – спасите наши души… Одним своим видом оскорбляющих, мешающих. Напоминающих… Весны им уже не дождаться. Не помахать приветливо весенними ветвями летящим вдоль дороги птицам. Не пошуметь косами переливающихся листьев на ветру.

Дорога текла между заброшенных полей разрезанными брусчаткой дороги, обозначенной канавами с черной водой и одинокими березами. Уже нет тех добротных хуторов, со стенами заборов из огромных и разных валунов, скрывающих от посторонних глаз ставки с копошащимися в них водоплавающих, колодцев, садов, домов с сараями и постройками. Уже нет стройных рядов величавых и гордых берез, указывающих к ним путь. Вырезаны в печь березовые дороги. Дороги с белыми двурукими лебедями. Встречающими и обнимающими. Жалобно курлыкающими под визг пил и пыль вырванных опилок. Да и булыжник уже выкопали…

Дорога шла памятью по мосту через реку Гремячья. Как звали ее в те полноводные годы? Уже никто и не вспомнит. А детство помнит ее гремящей, возящей на льдинах весной, глубокой и холодной. А лето помнит ее утренней дымкой, удочкой и поплавком. Резвящимися в быстром течении пескарями и колющей пальцы мелкой рыбки-колючки. Бьющейся и не слезающей с крючка. А осень помнит ее купающейся детворой, окриками мам, импровизированными пляжами. Как в Крыму. В далеком и недоступном Артеке. Как в кино. Помнит жестяной ванной наполненной зубастыми щуками, черными линями и жирными желтыми боками карасей, выловленными бреднем, папой и старшим братом. А сейчас никто и не вспомнит, что этот маленький тоненький ручеек, пробивающий себе путь среди дремучих зарослей ив, когда-то пугал своим гремящим голосом.

Дорога звала в школу. Мимо большого здания бывшего молочного завода. Немецкого. Ставшего у нас жилым домом и сельской баней. Мимо построенного нашими длинного барака, разделенного на две части. Библиотеку и клуб. Библиотеку, шелестом потрепанных страниц погружающая в мечты и приключения. Клуб, стрекочущий кинопроектором и до девяти вечера дарящий фильмы про французскую любовь, Фантомаса, мушкетеров и неуловимого Зорро. Мимо автобусной остановки встречающей наших учителей из города. Мимо магазина «Продукты» с грозной, строгой и всезнающей тетей Тоней… В школьный двор…

Школа, наполненная звуками знаний, баяна Александра Степановича, топотом ног двора. Скрипом брызгающей цепи колодца под кислющей развесистой яблоней. Переменами, проведенными в кирхе, напротив.

Забравшись на самый верх, качаемый ветром, не слышишь звонок на урок. Перед тобой, под твоими ногами, целый мир. Маленький игрушечный мир счастья. Маленькие игрушечные дома, люди – муравьишки, черно-бело-бокие стада коров, вспаханные поля и кузнечики тракторов, дороги и хутора… Вселенная…

Дорога привела к заколоченной школе облупившимся фасадом тусклыми и немыми стеклами смотрящая на блеющую бараньими голосами, еще стоящую, но уже разбираемую на кирпич кирху.