Тишина на пороге
Следующая точка на его внутренней карте – старая нефтебаза. Не та, что у трассы, которую он обчистил в первый же год. Та была мертва. А эта, заброшенная еще до Вируса, стала его тайным ресурсом. Он нашел ее почти случайно, по пожелтевшей схеме в конторе лесника. И вот уже два года он ездил сюда, к ржавым, молчаливым цистернам.
Дорога на нефтебазу была ему знакома до последней выбоины. Он редко ездил сюда в темноте, но сегодня другого выхода не было. Фары выхватывали из мрака скелеты покинутых домов, и он невольно прибавил газу, чувствуя, как спину леденит знакомое ощущение – сзади будто кто-то наблюдает. Глупость, конечно. Просто нервы.
Нефтебаза возникла впереди внезапно – огромные ржавые цистерны, похожие на спящих исполинских многоножек. Он заглушил двигатель, и тишина навалилась на уши, став почти осязаемой. С минуту он сидел неподвижно, вслушиваясь в ночь. Ничего. Только ветер свистел в дырявой обшивке.
Работа была отработана до автоматизма. Из кузова он достал канистры. Крадучись, словно боясь разбудить сами цистерны, он подобрался к заветному сливу. Руки сами помнили каждое движение. Щелчок откручиваемого вентиля, глухой звук, когда шланг упирался в дно… и наконец – долгожданное бульканье. Темная, пахнущая временем и химией жидкость потекла в первую канистру.
Каждый раз, вставляя шланг в нижний слив, он замирал, слушая, не изменился ли звук, не прерывается ли струя. И каждый раз оттуда текла густая, горьковато пахнущая жидкость – эликсир, продлевающий его одиночество еще на несколько недель. Он мысленно молился, чтобы этого запаса хватило надолго. Ведь бензин из машин и заправок давно расслоился, превратившись в мутную отраву. А здесь, в этих древних цистернах, он все еще был жив. Это была его кровь, его единственная нить, связывающая с миром, который когда-то двигался.
Наполнив пятую, последнюю канистру, он с облегчением выдохнул. Запас продлен. Теперь нужно было залить бензин в бак. Процесс был медленным – воронка, мерное журчание, едкий запах, въедающийся в одежду. Закончив, он забросил несколько пустыхканистр в кузов, где они глухо зазвенели о металлический пол. Остальные, наполненные канистры аккуратно положил рядом.
Путь домой лежал через мертвый город. На этот раз он ехал не спеша, не включая фар, ориентируясь по смутным силуэтам зданий на фоне чуть более светлого неба.
Выезжая из города Андрей плавно нажал на газ. Пикап беззвучно прибавил скоростьи растворился в ночи, унося его прочь – к его крепости, к его рутине, к его вечному диалогу с пустотой.
Обратная дорога слилась в одно непрерывное полотно усталости. Те же два часа, что и утром, но теперь они тянулись, как смола. Сознание затуманивалось, и ему приходилось с усилием вглядываться в дорогу, то и дело отгоняя от себя навязчивые образы. Эта поездка забрала у него последние силы.
Когда впереди, наконец, показался знакомый поворот на его улицу, он не ощутил ничего, кроме тяжелой, безрадостной пустоты. Дом был не спасением, а лишь следующим пунктом в бесконечном маршруте выживания.
Заглушив двигатель, Андрей натянул капюшон, защищаясь от колющего ветра, и быстрыми, отработанными движениями принялся выгружать добычу. Сумка с лекарствами, ящик с инструментами, несколько канистр. Набранное не тянуло на богатую добычу, но сегодняшний поход окупился иной валютой – он привез с собой эмоции. Не теплые, не светлые, а колючие и тревожные, от которых в висках до сих пор стучало. Адреналин страха, горечь паранойи, щемящее любопытство. Он уже забыл, каково это – чувствовать что-то, кроме апатии и тоски.
Остаток вечера он посвятил тому, чтобы отгородиться от пережитого рутиной. Вещи были разложены по полкам, печь растоплена, в доме наконец-то стало хоть немного теплее. Он действовал как автомат, стараясь занять руки и голову простыми действиями, не оставляющими места для анализа.
На ужин он механически сварил кашу с тушенкой. Еда была такой же безвкусной, как и всегда, но сегодня он хотя бы почувствовал ее температуру.
– Уже поздно. Нужно отдыхать. Иначе ничего хорошего из этого не выйдет.– Машина… – тихо начал он, обращаясь к пустоте. – Как считаешь, она там была раньше? Помолчал, будто прислушиваясь к внутреннему ответу. – Нет, маловероятно. Тогда откуда?.. Может, нужно было её проверить? Снова пауза. Он провел рукой по лицу, смахивая усталость.
Андрей, не помыв посуду и не убрав за собой, поднялся с табуретки и побрел к кровати, бросив взгляд на часы. «Девять… Пора спать».
Едва голова коснулась подушки, сознание отключилось, словно кто-то щелкнул выключателем. Он провалился в тяжелый, бездонный сон.
30ноября 2027 годаИ вдруг – рывок. Дыхание перехватило. С резким, сиплым вздохом он поднял голову с подушки, глаза широко распахнуты в темноте.
– Она была чистой… – прохрипел он, осознание ударившее с силой тока. – Без грязи… Совершенно чистой!
Машина, стоявшая посреди пыльной, разбитой дороги, была вымыта до блеска. Это сокрушало последнюю стену его самообмана. Теперь он знал – это не забывчивость, не галлюцинация. Эта машина принадлежала кому-то. И если раньше он тлел в апатии, то теперь буря вырвалась наружу.
Резким движением он поднялся с кровати. Лежать было невозможно. Эта мысль выжгла в нем всё – и странность с этикеткой, и усталость, и страх. Осталось лишь одно яростное, неоспоримое знание: он не один.
И тут его накрыло новой волной. Почему ему стало так страшно? Ведь он ждал этого годы! Метясь из угла в угол, он почти крикнул своему невидимому собеседнику:
– Я не могу так сидеть! Едем!
Он рванулся к выходу, на ходу натягивая штаны, спотыкаясь о собственные ноги, запихивая руки в рукава куртки. Дверь распахнулась с таким треском, будто он выламывал ее. Ключи, сорванные с тумбочки, звякнули в кулаке. Он не стал закрываться. Зачем? Его крепость была взломана изнутри.
На улице царила кромешная тьма, а воздух стал колючим и ледяным. Едва он выехал на трассу, началась метель. Плотная, слепая стена снега поглотила дорогу, сократив видимость до пары метров. Скорость упала до черепашьей.
Прибавив обогреватель, Андрей с внезапной ясностью осознал: он не взял оружия. Ни монтировки, ни даже ножа. «А вдруг они враждебные?» – пронеслось в голове ледяной волной. Он представил чужие лица, полные злобы и голода, и ладони на мгновение обмякли на руле. Но разворачиваться было уже поздно. Эта мысль – что он не один – была его последней надеждой, вытянутой рукой из тьмы, которая могла вытащить его из трясины безнадежного одиночества. Он готов был рискнуть всем, даже собственной жизнью, ради призрачного шанса снова услышать человеческий голос.
В этот момент, когда его разум метался между страхом и надеждой, из снежной пелены прямо под колёса выскочила собака. Тощая, промерзшая, с влажной шерстью, слипшейся от снега. Она была одна – видимо, отбилась от стаи, и в её глазах, мелькнувших в свете фар, читался не злой оскал, а животный, панический ужас.
Андрей рванул руль в сторону, и пикап, потеряв сцепление с обледеневшей дорогой, вошёл в занос. Заднюю часть машины медленно, неумолимо понесло в сторону. Сердце на мгновение замерло. Он инстинктивно вывернул руль в сторону заноса, не давя на тормоз, и через пару метров, показавшихся вечностью, колёса вновь зацепились за дорогу. Ему удалось объехать животное, но на лбу выступил холодный пот, а пальцы побелели, впившись в руль.
После этого он сбросил скорость почти до нуля. Теперь он полз, вглядываясь в белую мглу. Снег бил в лобовое стекло сплошным потоком, и щётки с трудом справлялись, оставляя полукруги чистой поверхности, которые тут же залеплялись новым слоем. Дорогу почти не было видно. Он ориентировался лишь по едва заметным силуэтам придорожных деревьев и интуитивному знанию каждого поворота. Мир сузился до размеров светового пятна перед капотом, до скрипа шин по укатанному снегу и собственного прерывистого дыхания. Все мысли, все страхи и надежды отступили перед одной-единственной задачей: не съехать в кювет и не врезаться в одно из тёмных искорёженных пятен, которые проступали из мрака – остовы брошенных машин, ставшие частью зимнего пейзажа. Каждый метр пути был борьбой.
Глава 5
30 ноября 2027 года– Наконец-то… – выдохнул Андрей, и его голос прозвучал как скрип ржавой двери. Горло саднило, словно он глотал битое стекло. Холод и вчерашний адреналиновый шок сделали свое дело – теперь он чувствовал себя разбитой игрушкой, которую кто-то бросил в снег. Усталость накатывала тяжкими, свинцовыми валами, грозя захлестнуть последние проблески ясности. Но отступать было поздно. Мысль «Раз уж я здесь, назад пути нет» прозвучала в голове с железной четкостью, отсекая все сомнения.
Пикап, будто чувствуя его состояние, медленно, нехотя прополз мимо покореженной таблички с названием города. Та самая дорога, что и вчера. Но сегодня мир словно вымер окончательно. Все вокруг утонуло в белом, безмолвном снегу. Андрей выключил фары, и тьма поглотила их с головой – густая, слепая, почти осязаемая. Сбавив скорость до пяти километров в час, он начал свое медленное, крадущееся вторжение гробницу города. Шины мягко шуршали по свежему настилу, и этот звук был единственным, что нарушало абсолютную тишину.
– Так… – прошептал он, вглядываясь в смутные, плывущие во тьме очертания улиц. Глаза, воспаленные от недосыпа и напряжения, с трудом различали контуры зданий. – Теперь нужно встать подальше. Иначе заметят…
Он говорил это своему невидимому другу, но на этот раз в его голосе не было и тени безумия. Сквозь усталость и отчаяние пробивался холодный, отточенный расчет охотника, вышедшего на самую важную охоту в своей жизни. Охоту на призрака, который издевался над его рассудком.
Припарковав машину в глубокой тени обвалившегося фасада в трех кварталах от цели Андрей щелкнул замком от двери. Звук показался ему оглушительно громким.
– Кто знает… – пробормотал он, и в этих двух словах поместился весь его новый, неизведанный страх. Не привычный страх одиночества, а леденящий душу ужас перед возможной встречей с тем, кто мог оказаться кем угодно.
Натянув капюшон, он шагнул в метель и растворился в ней. Снег бил в лицо колючей крупой, слепил глаза, забивался под воротник. Каждый шаг вперед давался с боем, ноги вязли, ветер пытался сбить с ног. Три квартала, которые в обычный день он преодолел бы за десять минут, растянулись в бесконечную, изматывающую битву со стихией. Он шел, сгорбившись, вжимая голову в плечи, и ему казалось, что город сопротивляется его вторжению, что сама метель пытается его вытолкнуть.
И вот, сквозь пелену снега, он увидел ее. Ту самую машину.
И по телу разлился жар – не от тепла, а от резкого, обжигающего выброса адреналина. Сердце заколотилось с такой силой, что стало трудно дышать, в висках застучало. Он замер на мгновение, не в силах пошевелиться, затем быстрым шагом, почти бегом, рванул к стене ближайшего здания и прижался к холодному, обледеневшему бетону, затаив дыхание. Сердцебиение оглушало его, заглушая вой ветра.
– Тишина, – выдохнул он своему невидимому другу, и это прозвучало как приговор, как окончательный вердикт пустоте.
Он простоял так несколько вечностей, вживаясь в стену, сливаясь с тенью. Метель хлестала его по спине, снег засыпал капюшон, но он не двигался, вслушиваясь в каждый шорох. Потом, оттолкнувшись от стены, он перебежкой, низко пригнувшись, добрался до следующего укрытия – старого разбитого седана, вмерзшего в сугроб.
«Вот он… Сейчас… Сейчас я все увижу», – мысленно твердил он, и звенящая тишина вокруг казалась ему зловещей, натянутой, как струна.
Собрав волю в кулак, он сделал последний рывок – и вот он, замер у чужой машины, его дыхание превратилось в прерывистые клубы пара.
И в этот миг мир под его ногами рухнул окончательно и бесповоротно.
Она была грязная. Покрытая равномерным, унылым слоем пыли, дорожной грязи и снежного налета, точно такая же, как все остальные брошенные машины, которых здесь были сотни. Ни малейшего намека на вчерашний, неестественный, пугающий блеск вымытого кузова. Ничего.
– Нет… – это был не крик, а стон, вырвавшийся из самой глубины души. – Нет, нет, нет! – Он схватился за голову, пальцы впились в спутанные волосы, сдирая кожу. – Не может быть!
Отчаяние, копившееся неделями, месяцами, годами, прорвало плотину. – Я ТОЧНО помнил! – его крик, полный ярости и боли, разорвал мертвую тишину пустынной улицы. Ему было уже плевать на осторожность, на все. – Что с моей памятью?!
В припадке слепой, бессильной ярости он изо всех сил ударил ногой по заснеженному колесу. И тогда тишина взорвалась.
Надрывный, оглушительный, пронзительный вой сигнализации прорезал ночную метель, разорвал ее в клочья. Звук, которого этот город не слышал годами, эхом раскатился по заснеженным улицам, крича о его присутствии на весь мертвый квартал, на весь мир.
Но ему уже было всё равно. В этот момент он понял окончательно – он сошел с ума. Его собственный рассудок превратился в его злейшего врага, в ловушку, из которой не было выхода. Ничто из происходящего не вписывалось в картину мира, где он – последний выживший. Чья-то машина, которая была чистой, а теперь была грязной… Это была не надежда, а изощренная пытка.
Он обернулся, и его взгляд, пустой и выгоревший, упал на ближайшее здание – небольшой одноэтажный бар. Старая неоновая вывеска, давно погасшая, угадывалась в очертаниях. Когда-то она светилась малиновым, а теперь на потемневшем пластике едва читалось: «На Посошок». Ирония судьбы была горькой, как полынь.
Еле передвигая ноги, он поплелся туда, волоча за собой тень своего безумия. В это место, где он мог бы попытаться запить свое непонимание, свой животный страх и всепоглощающее отчаяние.
Дверь была заперта. На потрескавшемся стекле полустертая надпись гласила: «Раб..та..м с 14:.0 до 3 но..и». Он обошел здание, его сапоги оставляли глубокие следы в нетронутом снегу, и нашел аварийный выход. «Ну хоть сейчас…» – мелькнула смиренная, почти детская мысль. Он дернул ручку – и дверь с тихим, скрипучим вздохом поддалась, отворившись в прошлое.
Пройдя внутрь, ноги Андрея подкосились, будто кости внезапно превратились в вату. Он рухнул на колени, и колени глухо стукнули о линолеум, покрытый слоем застывшей грязи, песка и чего-то липкого. Тихие, надрывные рыдания, больше похожие на хрип, наконец вырвались наружу. Тело выло от напряжения, сотрясаясь в конвульсивных спазмах, которые он так долго сдерживал.
– Я устал так жить… – это было даже не признание, а констатация факта. Факта его полного, окончательного поражения.
Слёзы текли по грязным, обветренным щекам, оставляя на них светлые, соленые дорожки. Он сидел на коленях в этом законсервированном временем помещении, и его собственное, живое, горячее отчаяние казалось здесь чужеродным, уродливым пятном. Снаружи, словно насмехаясь, продолжала выть сирена, но ее звук стал приглушенным, далеким.
Прошло несколько минут, может, десять, может, полчаса – он потерял счет времени. Словно поднимая непосильную тяжесть, он с трудом оторвался от пола и, все еще стоя на коленях, вытер лицо рукавом куртки, оставив на ткани грязные, мокрые разводы. Его взгляд, мутный и несфокусированный, медленно, с неохотой скользнул по помещению.
Бар был законсервирован временем с поразительной точностью. Справа и слева – высокие столы из темного дерева, покрытые толстым, бархатистым слоем пыли. На некоторых до сих пор стояли бокалы с засохшими мутными разводами на дне – последние следы вечеринки. Барные стулья стояли на своих местах, аккуратно задвинутые, но их сиденья и спинки утонули в сером, однородном налете. В воздухе висел затхлый, плоский запах старой пыли, смешанный с едва уловимыми, призрачными нотами перебродившего пива, выдохшегося табака и чего-то сладковато-кислого, возможно, давно сгнившей фруктовой кожуры. С потолка свисали застывшие, похожие на траурные гирлянды, тяжелые паутины.
– Вот это мне и нужно, – прохрипел он, уставившись на барную стойку. Его голос был безжизненным.
Она тянулась вдоль дальней стены, массивная и темная, ее когда-то глянцевая поверхность теперь была скрыта под матовым, однородным пыльным покровом. За ней, на стеллажах, стояли ряды бутылок – молчаливые солдаты армии забвения. Их этикетки были тусклыми, поблекшими, а горлышки оплетала та же вездесущая, серая паутина времени.
Собрав последние силы, Андрей поднялся на ноги. Суставы скрипели, мышцы ныли. Пошатываясь, как пьяный, хотя еще не сделал ни глотка, побрел к стойке. Его тело было тяжелым, чужим, непослушным грузом. Облокотившись на барную стойку, поднялось маленькое облачко пыли, и медленно осело на его рукаве. Он протянул дрожащую, почти не слушающуюся его руку и снял первую попавшуюся бутылку – прямоугольную, с поблекшей синей этикеткой, на которой угадывалось слово «Старая…». Пальцами он смахнул липкую паутину с горлышка, оставив на стекле чистую полосу.
– Водка. Ага… – безразлично констатировал он. В его голосе не было ни надежды, ни ожидания. Только пустота.
Открутить крышку оказалось непросто – пальцы скользили, не слушались. Наконец, с тихим щелчком, она поддалась. Он поднес бутылку ко рту. Первый глоток обжег горло, заставив содрогнуться. Второй, третий… Он пил большими, жгучими глотками, почти не дыша, стараясь захлебнуться не алкоголем, а собственным отчаянием, утопить в нем тлеющие угли разума. Жидкость огненным потоком растекалась по желудку, и тупая, изматывающая боль в висках начала медленно отступать, сменяясь нарастающим, ватным онемением. Сознание затягивало молочной пеленой. Когда в бутылке осталась примерно треть, волна дурмана накатила на него с такой неумолимой силой, что его резко, без предупреждения качнуло вперед. Он не успел даже опереться на стойку, инстинктивно выбросив руку. Пол ушел из-под ног, и сознание выключилось, как перегоревшая лампочка, не оставив после себя ни света, ни тепла.
Тьма. Густая, ватная, беззвучная, абсолютная. Он парил в ней, не чувствуя ни тела, ни времени, ни боли. Было только ничто.
И сквозь эту непроглядную, безвоздушную пелену, из самой глубины небытия, донесся голос. Далекий, как из-под толстого слоя воды, искаженный, лишенный тембра и интонации, но отчетливо механический, синтезированный.
«…При..м… Объе…т 47… Нуж..н…вр..ч …»
Слова плыли, обрывались, распадались на отдельные, бессмысленные звуки, не желая складываться в понятную фразу. Он не понимал, слышит ли это наяву, сквозь алкогольный туман и потерю сознания, или это рождается в глубинах его разрушенной психики, порождая новый, еще более изощренный кошмар. Единственное, что слабо, как сквозь плотный туман, проступало в его отключившемся сознании – номер. Сорок седьмой. Но и эти обрывки, эти смутные коды, почти сразу же потеряли всякий смысл, растворились в накатывающей волне небытия, не оставив после себя ничего, кроме звенящей, абсолютной пустоты.
Глава 6
Отчёт системы мониторинга. Сводка за 30.11.2027Локация: Сектор 4-G, обозначенный как «Бар „На Посошок“».
Объект: 47-Орлов.
Статус: Критическая эмоциональная нестабильность. Физическое состояние: удовлетворительное, признаки острого алкогольного отравления. Хронология инцидента:
03:45 – Объект теряет сознание. Падение. Угрозы жизни нет, защитные рефлексы сработали. 03:17 – Объект входит в структуру 4-G. Демонстрирует признаки панической атаки: тремор конечностей, тахикардия (145 уд/мин), поверхностное дыхание. 03:33 – Объект находит и употребляет этанолосодержащую жидкость (марка «Столичная», 40%). Скорость потребления превышает расчётные показатели устойчивости на 80%. 03:40 – Достигнута критическая концентрация этанола в крови. Отмечена потеря моторного контроля. Анализ причин инцидента:
Событие напрямую связано со вводом Стимула-Альфа 1 («Автомобиль») и последующей демонстрацией Коррекции-Альфа 1 («Восстановление исходного состояния автомобиля»). Объект не смог интегрировать противоречивые данные. Когнитивный диссонанс достиг порогового значения. Стандартная реакция – отказ от реальности через химическую супрессию сознания (самоотравление).
Решение:
Немедленно: Инициировать протокол детоксикации. Ввести в кровоток объекта через нанокапсулы 0.2мг налтрексона и комплекс электролитов. Стабилизировать физиологические показатели.
Тактическое: Временно приостановить ввод новых аномалий. Перевести объект в режим «Ретроспекция-А» – усилить активацию долговременной памяти, связанной с травмирующим событием инициации (авария, больница). Цель: закрепить базовый травматический профиль, на фоне которого текущие отклонения будут восприниматься как менее значительные.
Стратегическое: Подготовить к вводу Субъекта-Бета 1 («Лика») для коррекции социальной изоляции и управления дальнейшим поведенческим вектором. Ввод запланировать после стабилизации объекта и завершения цикла ретроспекции.
Прогноз: После детоксикации и сессии ретроспекции объект должен вернуться к исполнению базовых протоколов выживания. Уровень паранойи останется повышенным, что приемлемо для следующей фазы. Риск суицидальных действий оценивается как низкий (объект демонстрирует сильный базовый инстинкт самосохранения, несмотря на депрессивные эпизоды).
Рекомендация: Продолжить наблюдение. Протокол «Ретроспекция-А» начинает исполнение в 05:00.
3 года назад.– Андрей! – взвизгнула Катя.
Он рванул руль вправо, до хруста в суставах. Слишком резко. Слишком сильно.
Мир опрокинулся.
Звук рвущегося металла заглушил все остальное. Стекло посыпалось градом осколков. Его дернуло ремнем, потом с силой ударило о боковую стойку. Что-то горячее и липкое залило лицо. Последнее, что он увидел, прежде чем сознание поглотила тьма, – это маленькая разноцветная машинка, выпавшая из руки Гриши, и его испуганные, широко раскрытые глаза в отражении зеркала заднего вида.
Он пришел в себя под мерный гудок аппарата. Стерильный запах больницы. Белый потолок.
– …семья? – первое, что он смог выдохнуть, разрывая полосу тумана в голове.
Санитарка, поправлявшая капельницу, отвела взгляд. Врач, вошедший в палату, был непроницаем.
– Мистер Орлов… Вам нужно восстановить силы. Авария была очень серьезной.
– Моя жена? Сын? – его голос сорвался на крик, полный животного ужаса.
– Вы единственный, кого смогли достать из машины живым. Прибывшие на место… не нашли признаков жизни ни у кого другого.Врач тяжело вздохнул.
Мир рухнул. В одно мгновение. Он закрыл глаза, пытаясь сбежать обратно в небытие, но боль в сломанных ребрах и разрывающее душу горе были слишком реальны.
А на следующее утро его разбудили крики.
Сначала из коридора. Потом – из палат напротив. Нечеловеческие, хриплые вопли, переходящие в булькающие звуки. Он привстал, игнорая адскую боль, и дополз до двери.
То, что он увидел в стеклянное окошко, было страшнее любого кошмара. Медсестра, которая всего час назад ставила ему укол, билась в судорогах на полу, изо рта шла пена с кровью. По коридору метались люди в халатах, у кого-то из носа текла черная жижа, кто-то просто падал замертво, словно куклы с перерезанными ниточками.
Больница превратилась в филиал ада за считанные минуты.
К вечеру было тихо. Тишину нарушали только сигналы мониторов умирающих пациентов и далекие автомобильные сигнализации с улицы.
Его не тронула та болезнь. Физически. Он лежал в своей палате, единственный живой человек в царстве мертвых, и смотрел в потолок. Он был слишком разбит, чтобы даже плакать. Вина за гибель семьи и ужас перед глобальной катастрофой сплелись в один плотный клубок, который навсегда застрял у него в горле.
Через два дня, когда в пластиковом кувшине на тумбочке осталось лишь жалкое дно мутной воды, а жажда стала острее любого страха, он поднялся. Ноги едва держали его, пол под ногами плыл. Другого выбора не было. Или он, или та неведомая штука за дверью, которая убивала за секунды.
– Либо я сам, либо вирус, – проскрежетал он пересохшими губами и резко, будто срывая пластырь, рванул дверь на себя.
Он шагнул за порог и замер, широко раскрыв глаза, ожидая удара. Потом сделал глубокий, намеренный, жадный вдох, стараясь втянуть в себя как можно больше этого отравленного, смертоносного воздуха, желая, чтобы конец пришел быстро и наверняка. Он стоял так, слушая бешеную дробь собственного сердца, готовый в любой момент схватиться за горло и рухнуть в тех же судорогах.
Шла минута за минутой. Время растянулось, как жвачка. Прошло пять. Десять. Ничего. Только холодный, спертый воздух с примесью хлорки и сладковатого, едва уловимого шлейфа тления, доносящегося из дальних палат.
Страх, острый и жгучий, постепенно начал притупляться, уступая место странному, почти клиническому любопытству. Он осмотрелся. Больница была не новая, но ухоженная – светлые, вымытые стены, идеально чистый, блестящий линолеум, аккуратные таблички на дверях. Это была не развалина, а учреждение, за которым следили.