Тишина на пороге

«Похоже, сюда зараза не дошла», – подумал он, представляя инфекцию невидимым облаком, рассеянным на считанные метры от жертв. – «Или… дошла, но уже выветрилась?»

Напротив, через коридор, была та самая палата, откуда неслись первые, самые душераздирающие крики. Сквозь мутноватое стеклянную вставку в двери было видно смутные, неподвижные силуэты на кроватях. Андрей подошёл ближе, его тень упала на матовое стекло. Рука сама потянулась к ручке.

Он приоткрыл дверь ровно настолько, чтобы внутрь протиснулась тонкая струйка воздуха.

Волна смрада, густого, сладковато-тяжелого и совершенно невыносимого, ударила ему в лицо, словно физическая пощечина. Его вырвало тут же, сухим, мучительным спазмом, который вывернул все внутренности. Он захлопнул дверь с такой силой, что стекло задребезжало, отпрянул к противоположной стене и прислонился к холодному, гладкому кафелю, отплевываясь горькой слюной, пока глаза не перестали слезиться.

Но болезнь – не пришла. Ни лихорадки, ни боли. Только всепоглощающая, тошнотворная слабость в коленях и едкий привкус страха на языке.

Отойдя подальше от той двери, Андрей остановился посередине пустого, ярко освещенного коридора. В голове, поверх звона в ушах и гула отступившего адреналина, чётко встали два вопроса, холодные, как скальпель, и такие же безответные.

Первый: Почему он всё ещё жив? Все вокруг мертвы или умирают в муках. Он был в самом эпицентре, он дышал этим воздухом полной грудью. Почему его пощадили?

Второй, ещё более жуткий в своей противоестественной простоте, пришел следом: «Почему я не вижу ни одной мухи?»

Ни жужжания, ни чёрных, юрких точек на стёклах, ни ползающих по неподвижным телам за той дверью личинок. Ни голубей на подоконниках, ни дохлых тараканов в углах. Ничего. Полная, абсолютная биологическая тишина. Как будто вирус был настолько точен и беспощаден, что выкосил не только людей, но и всю мелкую, нахальную живность, очистив мир до стерильного, неестественного безмолвия.

Он медленно, как сомнамбула, пошёл дальше по пустынному отделению. Каждый его шаг гулко отдавался в тишине, которая была уже не просто отсутствием звука, а активной, давящей пустотой, физически ощутимой на коже.

Проходя дальше по коридорам, он видел всё ту же удручающую картину без вариаций. Тела в неестественных, застывших в последней агонии позах. Тяжёлый, густой смрад разложения, который, казалось, не просто висел в воздухе, а въелся в самую штукатурку стен, в пластик табличек, в ткань халатов. И полное, абсолютное отсутствие каких-либо признаков жизни – ни шевеления, ни писка, ни жужжания. Это молчание было громче любого крика.

Облокачиваясь о холодную стену для опоры, Андрей прикрывал рот и нос ладонью. Но запах пробивался сквозь пальцы, цепляясь за рецепторы, впитываясь в поры кожи, проникая глубоко в лёгкие. Он становился плотным, почти осязаемым. Сердце заколотилось, сдавливая горло. Андрея начало мутить по-настоящему, в глазах поплыли тёмные пятна. Сжав зубы и преодолевая пронизывающую боль в рёбрах, он прибавил шаг, почти бегом устремившись к спасительному выходу в конце коридора.

Его путь лежал через десятки тел. Он старался не смотреть на лица, отводя взгляд на стены, на потолок, куда угодно, переступая через застывшие, скрюченные конечности, чувствуя, как каждый такой шаг отдаётся ледяным, грязным уколом где-то глубоко внутри, в самом ядре души.

Наконец, он ухватился за холодную, покрытую конденсатом ручку массивной металлической двери, рванул её на себя – и вывалился наружу.

Его ослепило. Солнце висело в безоблачном небе ослепительно, неестественно ярко, будто за те несколько дней, что мир вымирал, атмосфера очистилась от всей промышленной дымки и пыли. Он инстинктивно поднял руку, делая козырёк, и сделал первый глубокий, испытательный вдох.

Воздух был чистым, свежим, пахнущим… абсолютно ничем. Просто воздухом. Ни гарью, ни смогом, ни привычными городскими запахами – выпечки, асфальта, цветов из палисадника. Ничего.

И тогда он замер, застыв на пороге, потому что его настигла не тишина, а сама Суть этой тишины.

Не просто отсутствие шума. Это был глухой, всепоглощающий вакуум, нарушаемый лишь редкими, одинокими порывами ветра, который шелестел куском оторванной рекламной плёнки где-то вдалеке. Ни птичьего щебета, ни лая собак, ни гудков машин, ни даже надоедливого жужжания мух. Ни единого звука жизни. Был только ветер, бесцельно гуляющий по пустым улицам, и этот одинокий шелест – словно сам город медленно, неумолимо осыпался в прах.

Мир умер. Окончательно и бесповоротно. И это понимание ударило в солнечное сплетение с физической силой.

Первым делом ему проклято, до спазмов в животе, хотелось пить. В больницу он больше не собирался. Рядом был торговый центр, его стеклянные фасады слепо отражали яркое, бессмысленное солнце.

Двигаясь по пустынной улице, заваленной брошенными, но аккуратно припаркованными автомобилями, Андрей чувствовал себя букашкой на стерильном лабораторном стекле. Слишком открыто. Слишком тихо.

Войдя в прохладный полумрак торгового центра через автоматические двери, которые так и остались приоткрытыми, он застыл. Первое, что его поразило – помимо привычного уже смрада и неподвижных силуэтов на полу – был идеальный, музейный порядок. Полки в аптеке у входа стояли ровными рядами, товары в отделе электроники не были разграблены, даже вешалки в магазине одежды висели аккуратно, с интервалами. Будто все люди просто испарились в середине самого обычного дня, не успев ничего сдвинуть с места.

«Идеальный порядок в самом центре хаоса…» – мелькнула в голове сухая, отстранённая мысль.

Он внимательно всмотрелся в полутьму. И понял: в здании нет электричества. Ни одного работающего светильника под потолком, ни подсветки ценников на полках, ни мерцающих экранов смартфонов в руках у тел. Даже аварийные таблички «Выход» были темными и безжизненными. Похоже, электричества не было вообще нигде. Батарейки в аварийном освещении, видимо, давно сели, оставив всё в этом призрачном, неподвижном сумраке.

Поэтому первое, что он решил сделать – найти телефон и попытаться дозвониться. Хоть куда-нибудь. Хоть до кого-нибудь. Эта мысль была последним островком здравого смысла в океане безумия.

Подойдя к одному из тел, лежащему лицом вниз у стойки информатора, он с отвращением, но без колебаний, поддел ногой кожаную сумку, перевернул её и вытряхнул содержимое на пол. Рассыпались ключи, пачка салфеток, кошелёк. Смартфон упал с глухим стуком. Он поднял его. Экран был холодным, но загорелся, показав полоску заряда почти в половину. Слабая надежда ёкнула внутри. Он смахнул пальцем, набрал заученный ещё с детства номер службы спасения – 112 – и приложил трубку к уху.

Раздались короткие гудки. Один. Два. Три. И затем – ничего. Ни голоса оператора, ни шипения пустоты, ни даже сигнала «абонент временно недоступен». Просто мёртвая тишина в динамике, поглощающая гудки, как чёрная дыра. Он попробовал ещё раз. И ещё. Результат тот же: гудки, обрывающиеся в никуда.

«Нет сети, – с холодной, спокойной ясностью подумал Андрей, опуская руку с телефоном. – Нет ни связи, ни электричества. Полный коллапс.» Он всё равно сунул телефон в карман куртки. По привычке. «Мало ли».

В этот момент, засовывая руку в карман, он почувствовал резкую, жгучую боль в предплечье. Вскрикнув от неожиданности, он отдернул руку и закатал рукав.

На внутренней стороне предплечья, от запястья почти до локтя, змеилось длинное, около десяти сантиметров, алое пятно. Кожа под ним была горячей, воспалённой, а по краям шла тонкая, чёткая кайма, будто его аккуратно обвели маркером. Он был уверен – этого пятна вчера не было. Он не мог не заметить такую яркую метку.

«Интересно, что это?» – мелькнула в голове короткая, отстранённая мысль. Усталость и шок притупили страх. Сейчас это было просто ещё одной деталью в калейдоскопе абсурда. Не обращая на пятно особого внимания, он продвинулся дальше, к супермаркету, обозначенному знакомыми зелёными буквами.

Подойдя к магазину, он раздвинул тяжелые пластиковые шторки, которые глухо позвякивали в тишине. Взял первую попавшуюся бутылку воды с нижней полки, где они лежали в идеальном порядке, и вышел обратно, направляясь к выходу из центра.

Он шёл по центральной галерее, гулко цокая каблуками по плитке, и его взгляд машинально скользил по пустым балконам второго этажа, по темным входам в кафе, по рекламным постерам с улыбающимися лицами.

И тут его взгляд зацепился за движение.

В верхнем углу, под потолком, там, где стыковались два коридора, чёрный полусферический купол камеры наблюдения плавно, почти невесомо повернулся на несколько градусов. В его глубине слабо, но отчетливо мигнула красная точка-индикатор.

–Камера! – мысль ударила, как ток. – Она работает. Она двигается. Она смотрит. СМОТРИТ НА МЕНЯ!

Руки задрожали, в глазах потемнело от резкого прилива крови. В паническом порыве, забыв обо всем – о воде, о боли в руке, об осторожности, – он резко развернулся и впился взглядом в тот чёрный, бездушный глаз.

И в ту же секунду движение прекратилось. Красная точка погасла. Камера замерла, став просто куском пластика на потолке.

Андрей стоял, не двигаясь, затаив дыхание, весь превратившись в слух и зрение. Он смотрел на камеру. Секунда. Десять. Минута. Пять минут. Ничего. Камера больше не моргала и не двигалась.