Город скорби

Жила она прямо напротив нас, деревянный дом, резные ставни – реликты ушедшей эпохи. Такие дома стоят и сейчас, но порой лучше не смотреть в их сторону.

Это либо развалюхи, либо острые осколки и останки, либо нечто, что постепенно погружается под землю. Дерево сейчас не особо котируется в строительстве. Если ехать по улице Софье Перовской, то можно увидеть ряд мертвецов. Куча брошенного и сгнившего деревянного жилья. Оно притягивает мусор, оно притягивает злобные взгляды.

«Где благоустройство?».

У бабы Аси был сын, но он большую часть времени отсутствовал. И ей помогал я. А почему нет? Она рассказывала истории про молодую Астрахань, про молодую себя. Помогала мне учить географию, угощала вкусными пирожками. Меня тогда удивляло – почему её сын совсем позабыл про мать?

Лучше бы позабыл.

Звали его Владимир. А был он пьяница. На голове лысина, на сухой морде щетина. Он был подобен огромному москиту. Сосал из своей матери кровь и деньги.

Появится – деньги возьмёт – скроется. Я до сих пор удивлён, что баба Ася так долго терпела. Боролась с семейной трагедией, никому о своих проблемах не рассказывая. И однажды её не стало. Володя умудрился довести её до ручки. Устроил какой-то скандал (мы не слышали), кричал, сломал калитку, забрал у Аси последние деньги. И сердце её прекратило биться.

Так я впервые попал на кладбище. Потихоньку начал вкушать дары смерти. Это был контраст. Весёлая баба Ася превратилась в толпу горюющих людей. И было странно, что они горюют так сильно.

Баба Ася была христианкой. Она читала мне «Смерть Моисея» и говорила, что нужно готовиться к смерти по его примеру. Спокойно. Стоически. С гордо поднятой головой.

Это была первая точка зрения на смерть.

Грустные люди, чёрная газель, гроб, что поглощал свет и краски. Заунывная заупокойная служба. Она не была похожа на громкие слова Моисея, она больше походила на раболепное лепетание. Этот взгляд на смерть я так и не принял.

***

Вроде я познал смерть, вроде был на кладбище, но это всё имело мало общего с коллективным бессознательным нашей семьи. В нашей семье был дедушка. Торговец книгами.

Только представьте себе его дом. Тоже деревянный. Печка, маленькая кухня, книги, книги, книги. У него была целая библиотека! Что-то он продавал, что-то он хранил у себя под боком. Меня всё ещё удивляет, что раньше книгами торговали на рынке, где люди их смотрели и покупали.

Нет, конечно, у меня тоже есть солидная библиотека. Но книжный рынок нынче другой. Цены другие, другие условия. Любовь к книгам я от деда унаследовал, но вот коллекционировать их смог только в электронном формате. А его книги шли по рукам, отправляя деда в вечность. Ведь ка каждой книге осталась частичка его души, его прикосновение.

Он был своеобразным затворником. В какой-то период жизни у него начались проблемы с сердцем, но… Он никому не стал об этом говорить. Так и умер у себя дома. Инфаркт, а может и инсульт. Суть не в этом. А в том, что мне об этом сказали спустя время.

Мать знала, дядя тоже, но они лишь заговорщицки о чём-то шептались, заполняли продуктами холодильник, говорили с кем-то по телефону.

И в один из дней подошли ко мне, сказав, что дедушки не стало.

Так я получил второе приглашение на похороны и на кладбище.

Если честно, то у меня нет чувства, что я потерял деда. У меня висит его фотография (он там с книгами), лежит томик Чехова, который он мне подарил. И в сердце кипит безграничная любовь к деду и к книгам. Вот таким образом люди и остаются в вечности. Благодаря делам, благодаря памяти. Это ещё одна точка зрения на смерть, но далеко не последняя.

Вся история с унылым шествием на кладбище повторилась. Мне совершенно не хотелось грустить, ведь это казалось чем-то странным. У вас есть возможность отдохнуть и встретиться с Создателем, но ваши родственники лишь плачут и причитают. А ведь могли бы и порадоваться за вас.

«Должна ли смерть быть чем-то грустным?».

Мне кажется, что у православного христианства есть некий негативный вклад в осмысление смерти. Она стала чем-то скорбным и страшным. Я же всегда вспоминаю Моисея, его спесь, гордость, желание вернуться к Творцу, желание оставить бренное тело.

Моисея похоронил сам Бог, никто не знал места, где он захоронен. А сказано было, что в земле той молитвы не возносились.

Мы похоронили дедушку. В тот день меня поразило (и поражает) то, что один из кладбищенских работников поделился со мной ещё одним взглядом на смерть. Работяга, в грязных штанах, в белых перчатках, стоял и курил в стороне. Я тоже отошёл в сторону, так как не хотел делать вид, что грущу вместе со всеми.

– Не жалко? – спросил он.

– Жалко. А что поделать? – задал я встречный вопрос.

– Читать «Тибетскую книгу мёртвых».

– Я об этом ничего не знаю, простите…

Так я и узнал, что вся литература «для мёртвых» на самом деле написана для живых. Попытка осмыслить смерть, подготовиться к ней.

Попытка перестать её бояться. Рассказал он мне про Бардо, про карму, про перерождения. Его интересно было послушать.

Это был ещё один взгляд на проблему «ухода». Мне нравилось, что точек зрения у меня становилось всё больше. Хотелось составить что-то своё, самому додуматься до решения этой загадки Танатоса.

И в конце он сказал: «Но я в это не верю. Сдохну и всё на этом». Он бросил сигарету на землю, помял ногой, присыпал землёй.

***

Мы часто приходили на кладбище к усопшим родственникам. Убрать грязь, посадить цветы, где-то что-то покрыть лаком или краской. В один из таких дней я гулял по кладбищу, а там стояла женщина и с кем-то оживлённо разговаривала. Повышала голос, понижала голос, махала руками.

«Сумасшедшая». Так я подумал.

Но потом она увидела меня и сказала, что имеет полное право говорить с усопшими. «Они ведь не умерли».

Ей казалось, что люди, лежащие в земле, способны нас понимать, они тоже жаждут общения, их тоже беспокоят разные вопросы.

«Один вот жалуется, что вандалы в очередной раз спилили кусок забора и сдали на металлолом. Другая жалуется на цыган, говорит, что они съедают всё её конфеты. Третий же вообще змей боится. А они ползают по его могиле и шипят. Вот так. Главное уметь слушать, тогда и мёртвые с тобой будут говорить. Они не только там (её рука указывает на землю), они ещё и тут (рука её показывает на сердце)».

После этих слов женщина перекрестилась и пошла в сторону выхода. А я так и смотрел ей вслед. Теперь у меня появилась ещё одна точка зрения на смерть. С каждым разом суть проблемы менялась.

«Есть смерть или нет?».

Я осмотрел ряды могил и в сердцах зачитал:

«О, смилуйся над немощным рабом; Который искони Тебе был верен; А нынче в Твой обетованный дом; Скребется, схожий с изнуренным зверем!».

Эпилог

Я вышел из здания филармонии. Буквально 10 минут назад отгремел пышный концерт. Классика. Неумирающая классика. Но и в этом чувствовалась нотка фальши. Люди пришли сюда по приглашению. Многие ли пришли по зову сердца? Я сидел примерно в центре зала, концентрируя внимание на музыке. И за моей спиной постоянно шикали. «Ш». Шипящий звук шипел где-то сзади, раздражая мой слух.

Одни люди что-то обсуждали (не концерт), другие люди их осуждали (во время концерта). Их слова, шики, шёпоты вклинивались в музыку. Размывали её, превращали в очередной акт симуляции. Дымка прекрасного растворялась на моих глазах. Так растворялось всё вокруг: смысл, любовь, надежда. Эти вещи были погребены под слоем пепла. И добраться до них не так просто.

Я вышел из здания, а жизнь мне сама подкинула метафору. Скрасила вечер вычурным эпитетом. Позволила поразмышлять.

Город завернулся в туман, смог объял город, придушил его коленом. И теперь можно было видеть лишь частичку окружающего меня мира. Мне сразу показалось, что это нечто знакомое. Что смог – это наш постоянный спутник. Туман, смог, копоть – скрывают тропы, прячут от нас входы и выходы, заставляют нас врезаться в неровные углы.

В Астрахани часто что-то горело. Первобытная жажда огня, попытка раствориться в нём. Я выхожу из дома в 8 часов утра, а дворники жгут мусор. Ритуальные и погребальные костры. Плато из прошлого, стоянка первобытных людей. Такие кострища я видел на кладбищах, на пляже, на окраинах. Мы всё ещё в заложниках у огня. Он готов в любой момент пожрать нас, если мы не будем приносить ему жертвы.

Дым клубится, мерцает, проникает в мои лёгкие. А я уже иду по одной из самых неприятных улиц. Здесь можно сэкономить, тут можно отвоевать для себя пару лишних минут. Ценой душевного здоровья. Дома стары и разбиты, улицы вымощены мусором, зубоскалятся тощие псы. Красные огоньки горят в ночи. Не кричи. Это только раззадорит их.