Прощание с Багусями. Памяти писателя

– А что же ты, как блудная овца, один ходишь, хочу я знать? По мне: цыган – так должен быть в таборе…

Полуян осекся, потух, потом решительно заявил:

– Ушел я из табора! Насовсем ушел. Не могу больше!

– Что так? – опять насторожился дед. – Разругался, что ли?

– Жить хочу по-другому. По-людски! Совсем ушел…

– Ты, парень, не зарекайся. Горяч больно. Я вот слыхал, вашего брата цыгана в городе норовили усадить. Домов задаром понастроили – живи не тужи! Так вы, бесшабашные головы, что наделали: полы повыломали, на кострах спалили, а потом и дома забросили – пошли опять странствовать! А местность ту городскую и поныне, слышь, Воруй-городом зовут. Смех… Нет, парень, не для вас наш уклад. У нас работать надо, спину гнуть. А вы к этому не приучены… Вот и ты: помычешься, помычешься и опять – айда к своим! Гляди хоть полы-то не пали, совсем срамное дело. Да…

– Вот, тайлаз бимать! – обиделся цыган. – Не понял ты меня, дидуся… Я никакой работы не боюсь! Гляди на руки, – Полуян показал Соску жесткие ладони.

– Так-так… – Сосок задумался. – И куда же ты теперь путь держишь?

– К вам пришел. Колхоз у вас большой, работа найдется. И девка найдется. Есть у вас девки, дидуся?

– Ох, и горяч ты, должно! Ох, и горяч…

Цыган стал укладывать аккордеон, всем видом выказывая намерение продолжать путь. Застегнув замки ящика, он встал, подтянул штаны, отряхнулся, поправил воротник рубашки – и вроде бы сразу постройнел.

– А теперь скажи, дидуся, где ваш бригадир живет и к кому бы мне на квартиру устроиться? К старушке какой-нибудь.

– Бригадир наш вон живет. Видишь бревна? Его Кузьмичом зовут. Только ты напрасно горячишься, он теперь на маевке, и весь народ на маевке. А на постой у меня можно стать, места хватит. Опять же брать с тебя ничего не буду, как ты цыган…

– Нет, дидуся, ты уж меня к старухе какой-нибудь направь. Она где поштопать, где постряпать, и я ей в помощь. А два мужика… Что два мужика, тайлаз бимать!

– Ну, гляди, дело твое, насильно мил не будешь… – обиделся старик. – Пойдем, присоветую тебя Булаихе. У ней дочь в городе, чулан свободный.

Цыган подхватил вещи и пошел за стариком в дальний конец улицы Кувшиновки. Старуха Булаиха сначала и слушать не хотела. Цыгана? На беду? Чтобы потом всем миром корили? Нет!

– Цыган, он как полк – где живет, там не берет, – заверял старуху Сосок. – А потом – разуй глаза! – человека сразу видно, самостоятельный. Работать пришел, жить по-людски. Ты руки ей, руки покажи, – подталкивал он Полуяна.

– А может, он их на воровстве и натрудил? – не отступала Булаиха. – Цыган – цыган и есть.

– Я тебе паспорт сдам, бабуся, в домовую книгу меня пропишешь. Куда я денусь? – Полуян достал из кармана паспорт, протянул Булаихе.

Старуху это немного успокоило.

– А потом: совсем непьющий, – добавил старик и украдкой от Булаихи подморгнул Ивану. – Клад по нынешним временам.

– Все вы непьющие. Тебе, старому, поднеси, и то руки не отведешь. Непьющие…

– Цыган редко пьет, бабуся, – поклялся Полуян. – Совсем не пьет! Только на свадьбе. Где ты видала, чтоб цыган пьяный?..

Старуха заколебалась.

– Разве что цыган, потому не пьет…

На том и сдалась.

Сосок убрался восвояси, а она повела цыгана в чулан, вход в который был отдельный, прямо из сеней. В чулане, длинной узкой комнатенке, стояла железная койка, накрытая стареньким застиранным тряпьем, и колченогий столик. Окошко было одно, рубили его, видимо, много позже постройки дома, но Булаиха успела так толсто заделать окно замазкой, что от четырех когда-то квадратных стекол остались круглые глазки, вроде иллюминаторов. Побелка в чулане была свежей и еще сушила воздух.

– К пасхе белила, – похвалилась Булаиха. – Тебе, чумазому, небось, и не снилась такая чистота. Привыкли в своих шалашах валяться, на чем попало. Ныне же в баню! Иначе к постели не допущу. А пока гнездись тут со своим тряпьем.

Старуха ушла.

Цыган поставил ящик с музыкой под столик, потом выпотрошил на койку вещмешок. Там был аккуратно свернутый черный костюм, еще довольно свежий, две чистые рубашки, коричневые полуботинки, галстук, носки и прочая мелочь. Перебрав все, Полуян сложил вещи опять в мешок, оставил только полуботинки, костюм и рубашку. Потом вышел во двор, соорудил из палки и куска проволоки вешалку. Вернувшись, приладил на нее одежду и повесил на торчавший в стене гвоздь. Довольный сел на койку и чему-то улыбнулся… Сидел так минут пять.

Потом пружинисто вскочил и направился к хозяйке. Войдя в горницу, быстро и внимательно огляделся. Комната была чуть больше чулана, в два окна, в углу под бронзовым распятьем стол, стул, рядом сундук под лохматым от нашитых лоскутков покрывалом: за печкой деревянная кровать да точеный посудный шкаф у самого порога.

– Ай, бабуся! – сверкнул глазами цыган. – Как барыня живешь, тайлаз бимать! Починить, отремонтировать что-нибудь требуется? Это мы с ходу, бабуся!

– Столоваться заодно решим, – скорее утверждая, чем спрашивая, начала Булаиха. – Себе я стряпала в горшке, да теперь он мал будет, коль работать думаешь. Кастрюлю придется чинить, свищ в ней.

Старуха полезла под кровать и достала оттуда кастрюлю с пооббитой зеленой эмалью. В кастрюле хранилось десятка два яиц, Булаиха переложила их на шесток и глянула через кастрюлю на свет.

– Вот, гляди, коль ты мастер лудить-паять.

Цыган взял кастрюлю в руки, заглянул в нее и, показалось Булаихе, вроде бы даже растерялся.

– Ца-ца-ца, – сказал цыган и почесал в затылке и еще раз повторил: – Ца-ца-ца…

И тут же что-то вспомнил.

– Давай молоток, бабуся. Есть молоток?

– Есть. У меня старик сапожничал.

– Тогда и лапку давай, – обрадовался цыган.

Старуха пошла швыряться за печкой, а Полуян тем временем выскочил во двор и вернулся с куском алюминиевой проволоки.

На глазах у несколько озадаченной Булаихи постоялец отрубил от принесенной проволоки совсем малую дольку и ловко заклепал ею дырку в дне кастрюли. Причем использовал сапожную лапку точно так, как это делают сапожники, когда вгоняют гвоздь в каблук обувки.

– Держи, бабуся! Цыган нигде не пропадет, тайлаз бимать!

Полуян был рад, сиял.

– Экий ты скорый, – сказала старуха с восхищением и в то же время с недоверием, поэтому тут же налила в кастрюлю воды и стала подсовывать под дно ладонь – мокнет или нет?

Кастрюля не подтекала. Но старуха все еще сомневалась.

– Больно уж хозяйственный, гляжу. Ты, случаем, не от семьи скрылся? Может, и у цыган мода пошла семью бросать?..

– Вот, тайлаз бимать! Я же тебе, бабуся, паспорт отдал. Там ясно видно – холостой! У вас женюсь. Ищи невесту – свадьбу сбацаем.

Булаиха отмахнулась рукой, но уже обмякла, даже улыбнулась. Отмахнулась так: да ну, мол, тебя.