Прощание с Багусями. Памяти писателя

Потом старуха наскоро сготовила яичницу и усадила постояльца за стол. Сама, пока он ел, стояла возле, рассказывала о своем житье-бытье, а больше все о дочкиной несчастливой судьбе. Пьет зятек. И никакого сладу с ним нет. Дочь уж и так и сяк, и бросала его, приезжала сюда, месяц жила. Чулан- то ее. И совсем бы надо бросить, да другого найдешь – почище будет. И что за насыла – пьют и пьют все… Сердце выболело: как она там теперь? И письма нет.

Цыган поел, старуха убрала посуду, стряхнула крошки со стола и, немного стесняясь, поинтересовалась:

– Ты, небось, и на картах гадать умеешь?..

Постоялец смутился.

– У нас, у цыган, вообще-то бабы по этой части… Вообще-то, могу. Карт нет. Бросил я всю цыганщину, бабуся! По-людски хочу жить.

– Да-да, – согласилась Булаиха. – А карты нашлись бы, – и полезла в сундук.

Увидев в ее руках колоду карт, цыган еще на секунду задумался, а потом отчаянно вскинул руку:

– A-а, давай погадаю! Была не была, тайлаз бимать! На какой предмет гадать будем, бабуся?

– На дочку бы, – совсем сникла старуха. – Как она там…

Цыган перетасовал карты, накрыл колоду ладонью и пробормотал:

– Тридцать шесть картей всех мастей, всю правду расскажите, истину доложите…

Потом раскидал карты по столу, разложил по кучкам, потом опять собрал и снова раскидал.

Задумался, пошевелил в забытьи губами. Наконец собрал карты в стопку и накрыл ладонью.

– Яваш-яваш пандыр-лаваш цыган все даш-баш, – пробормотал он таинственной скороговоркой и стал выщипывать по одному листу. – Да, бабуся, попивает супруг вашей дочери, попивает… Вот и карты говорят…

– А куда ж ему теперь деваться, – горестно подтвердила Булаиха. – Знамо, попивает…

– Вот и казенный дом вышел. Бубновому королю, ему, значит.

– Чайная, небось. Дочка говорила, они так и роятся возле нее, выпивохи-то. Им не на работу или к семье скорей, они не где пыль, а где был… Цыган выщипнул из колоды еще несколько карт.

– Вот и валет крестовый вышел, дружок ему.

– И от дружков спасу нет, – вздохнула старуха. – Кабы не дружки да товарищи, может, не так алкал.

Цыган выкладывал все новые и новые карты, но уже ничего не говорил, только шевелил губами да изредка взглядывал на открывающиеся листы. Потом вдруг посветлел, заулыбался. Старуха даже встревожилась.

– А вот, бабуся, карты говорят, не так стал пить супруг вашей дочери, как раньше. Меньше стал пить. Вот видишь, бабуся, сначала десятка пришла, потом семерка, потом совсем шестерка… Все меньше и меньше. Зря вы из колоды пятерки, четверки, тройки повыкидывали. Глядишь, и на нет сошло бы…

– Да ведь знать бы, – пожалела старуха. – У нас все их выбрасывают, и я выбросила.

– Вот и дочка ваша появилась, дама пиковая. Вот и покорился ей бубновый король, супруг ее, значит. Тут тебе и любовь пиковая! – Цыган прямо сиял. – Веселей, бабуся, тайлаз бимать!

Но хоть у старушки и отлегло, она еще сомневалась:

– Он уж не первый раз корится. Все, говорит, ни капли больше в рот не возьму, И прощения просит, и уважительный делается… А потом, глядь, – опять сшибся.

Однако цыган уже не слушал ее.

– Вон и внучка ваша тут появилась, все семейство. Есть у тебя внучка, бабуся? Есть внучка, – в удивлении согласилась Булаиха. – Вон карточка на стене, все они там, с внучкой.

– Вот, тайлаз бимать! – в свою очередь удивился цыган. – Карты правду говорят!

Он сгрудил карты в кучу, показывая тем, что гадание окончено, и встал.

– Не зря говорят, бабуся: карты ложь, да в них намек, добрым молодцам урок!

Булаиха согласно закивала и, вконец расстроившись, промокнула глаза занавеской.

Выйдя от хозяйки, цыган направился к речке: помня строгий наказ Булаихи, решил искупаться; а сама Булаиха почти следом за ним побежала по соседним старушкам – разносить добрую весть об умельце-цыгане, обходительном ее постояльце.

* * *

К вечеру из леса по ровным, как стол, займищам потянулись в село поодиночке и группами маевщики. Празднично белели по зеленому лугу рубашки и кофточки, рябила прочая пестрядь. До села доносилась тонкая и непрерывная, как комариный зуд, разноголосица песен. Пеших обгоняли велосипедисты, мотоциклы с двумя и тремя седоками, грузовики с пустыми пивными бочками в кузовах, с людьми, с пустой стеклянной посудой… Постепенно праздничный поток достиг околицы, и село ожило: заходили от дома к дому подвыпившие мужики, завскрикивали песнями и руганью звонкие женские голоса, появилась пригнанная в честь праздника пораньше скотина и сам подгулявший пастух. Он шел в легкой майской пыли, поднятой стадом, и время от времени оглушал и приятно вспугивал улицу резкими щелчками кнута…