Индульгенции

– А в чем дело? – делаю вид, что не понимаю, о чем речь и складываю в единую стопку бумажки из конверта.

– На красный – как на зеленый. Часто так катаетесь?

– Нет, – я вздыхаю и вынимаю ключ из замка. – Обсудим это?

– А как же. Давайте документы. И к нам.

Я знаю, что в чужой машине они не возьмут. Много умных развелось с регистраторами – такую формулировку я слышал недавно. Подхожу к патрульной «четырке» и шумно заваливаюсь на заднее сиденье.

– Ну, так что – первый раз или второй? – уточняет второй полицейский и добавляет. – За год. А то второй раз – лишение.

– Первый. За жизнь, – с усмешкой отвечаю.

– А если проверим? Видеофиксация тоже считается.

– Сколько? – мое терпение начинает трещать по швам, потому что я знаю наперед, чем закончится разговор.

– Ну, – первый ДПСник – лейтенант, как я теперь вижу, – почесывает голову, – это три.

Я заглядываю в кошелек, но вижу там только снятую перед поездкой пачку пятитысячных купюр. Вкладываю одну из них в страховку и предлагаю первому полицейскому проверить, все ли в порядке с ОСАГО. Традиции продажности. Since 988.

– Ну, вроде в порядке. А ты трезвый? – с подозрением интересуется проверивший страховку лейтенант.

– А есть сомнения?

– Да нет. Вообще никаких, – пожимает он плечами.

– Деньги есть – катайся пьяным, – смеется его сидящий за рулем коллега.

– Я свободен?

– Словно птица в небесах. Не нарушай больше, – лейтенант отдает мне права и документы на машину.

Догонять мне уже некого, телефон Юли выключен, и я решаю прочитать отпечатанное на втором листке. И тут я, наконец, нахожу Леху, причем…

Юля

…потому что самое главное – он должен узнать, что я никогда ничего не имела на стороне, что даже те подозрения, которые он потом прикрыл порожденным разрывом временным безразличием, были беспочвенными. Что Леша забрал меня после той сцены, когда мне пришлось взять почти все вещи в две сумки и уйти из квартиры, потому что там уже поселилась Соня. Родственников у меня в Питере не было вообще – были только дома, да и те через год умерли, – и я переехала к Леше. Он обещал по моей просьбе никогда не рассказывать Саше об этом, но был в курсе всего и видел его каждый день, и я уверена, что это давалось ему нелегко, если учесть его обычную прямолинейность.

Какие-то уроды опять сломали лифт, и мне приходится идти пешком. За два этажа до цели я понимаю, что уже не дойду до квартиры в один подход и едва не падаю на лестницу. Облокачиваюсь о стену и твердо упираюсь мокрой ладонью в холодный бетон ступеньки. Справа щелкает замок, и я вижу – впервые за неделю, – моего соседа, с которым мы частенько здороваемся по его инициативе, и имени которого я не знаю. Он подходит и садится рядом со мной.

– Ты как, Юленька?

А он мое знает. Очень красиво, Юленька!

– Нормально.

– Я тебе нашел отличного варенья – клубничного, сестра моя варила. Завтра принесу. Сегодня уже поздно как-то.

– Спасибо. Спасибо Вам.

– Тебе помочь дойти?

– Нет, я просто… – закрываю лицо руками, – Я дойду. Сейчас, только посижу.

– Что врачи говорят?

– Врачи? – я смотрю на него, пытаясь изобразить удивление.

– Да ты не нервничай только, да не плачь. Все наладится. – Бормочет он, поглаживая мою руку. – У меня-то ведь жена моя, Люба, три года назад от этого скончалась.

Я смотрю на него впритык, стараясь не разрыдаться вконец.

– Как вы это пережили? Я не знала…

– Да, многие не знают. Она же у меня не суперзвезда была, ей всем миром никто не скидывался, – облизывает дрожащие губы. – Хотя, пела она здорово. Она моя звезда была. А ты знаешь – я все это время живу, как в тумане. Думал – ну, месяц – и пройдет, ну год – и пройдет. А до сих пор так. Не знаю, как жить, да и все.

Так вот почему он такой странный и нелюдимый. И вот почему он каждый раз заговариает со мной, хотя в городе давно стало принято не обращать внимания на тех, кто живет в десяти метрах от тебя, на одной лестничной площадке. Я вспомнила, как увидела его впервые. Когда-то он меня уже успокаивал. Когда я впервые пришла с документами из больницы – прямо так доехала до дома, не вынимая их из рук, – он увидел меня плачущей навзрыд на лестнице и долго говорил, какая я красивая, и что все у меня будет хорошо. И я забыла его. А он все понял уже тогда.

– Давай пойдем домой. Отдохнешь, поспишь – и завтра будет лучше.

Он помогает мне встать, доводит до двери и помогает зайти. Я еле слышно благодарю его, и он смущенно уходит, а я снова забываю спросить, как его зовут.

Вот и наступила для меня жизнь в тумане. Только я потеряла не кого-то близкого, с кем жила душа в душу, а себя саму. Надежду на себя. Мы все делаем вид, что смирились и поняли, но в действительности, детская сущность внутри нас кричит каждый день, что все это неправда, и что завтра все должно вернуться туда, где мы молоды и здоровы. И черта с два это происходит.

I never knew that my life could be this way…

Звучит музыка из включенного мной машинально проигрывателя. Я стараюсь держать музыку включенной по вечерам, чтобы жизни в квартире было больше. Но сейчас в квартире – стойкий запах воска. Наверное, это свечи для релаксации, которыми я пыталась наполнить атмосферу. Мертвенный церковный запах. Мне так кажется. После похода в церковь мне все, что хоть как-то с ней связано, кажется таким. Сейчас сильнее всего на меня давит понимание того, что уже все, уже предел, уже отсекаются концы. И что я зачем-то попыталась сохранить хотя бы один, и кому-то стало от этого больно. Это несправедливо. Но за это проявление эгоизма я уже получила наказание по всей строгости и черта с два я позволю кому-то еще мне на это указывать.

А ведь никому и не нужно. Я ведь скоро больше никому буду не нужна. Друзья, с которыми я теряю контакт, потеряют меня, как спичку в лесном походе, где у всех зажигалки. Нечто невесомое, почти бесполезное, легко заменяемое на новое. Я просто убедилась когда-то, что есть кто-то в этом мире, кто заменил меня не так легко. Но от осознания этого всем только хуже.

И мне – в том числе.

Открываю окна настежь, чтобы выветрить этот свечной запах. Смотрю вниз. Что-то там да происходит. Но теперь я точно понимаю – нам с Сашей не стоило оставаться вместе. Мы были счастливы какое-то время, и этого было достаточно. Я донесла до него сухие факты, с которыми можно жить и которые объяснят, почему я поступила именно так, а не иначе. Но я не донесла до него настоящее горе – потерю того, без кого не мыслишь своего существования. Гораздо хуже было бы для него приходить ко мне, как Миша к Диане, и наблюдать угасание того, в бессмертие кого веришь каждый божий день.

Но мне, конечно, не надо оваций. За мной числится немало таких поступков, за которые…

Саша

…и без навигатора я умудрился объехать все мыслимые пробки, и мне кажется, я даже въехал в нужный двор.

Странные вспышки белого света на стене в конце длинного тоннеля из нескольких арок, предназначенных для проезда машин в один ряд, словно ускоряют меня, заставляя думать о том, что может быть поздно для всего, что важно, что время уже вышло или просто выходит вместе с каждой вспышкой.

Теперь вспомнить номер квартиры. И это оказывается, кстати, еще проще, чем с улицей. Я даже не могу понять, откуда знаю это все, но мы точно когда-то обсуждали это. Сейчас, только припарковаться бы.

Я цепляю крылом зеленый мусорный контейнер на колесиках, и он решительно откатывается в сторону стоящей рядом сильно подержанной «инфинити», но ее сигнализация молчит, и даже если бы она орала и вызывала полицию, ОМОН и ФСБ, мне было бы плевать, потому что я оставил ключи в машине и бегу к подъезду и набираю нужный номер.

Снегопад казался перспективным, но уже стал утихать, словно из жалости ко мне.