Индульгенции

А она не пустит тебя на порог. Потому что ты – ничтожество.

А вы как считаете? Ах, да, вы же просто смотрите. Просто проходили мимо. Я вижу ваши следы на снегу около вышки. Вы проверили, достаточно ли прочна опора? Не хочется потерять такое шоу из-за моего неверного шага? А как насчет этой внезапной пурги, которая крошечными ударами разрывает мое лицо? Как вам такие спецэффекты? Для вас все – постановка. Чужое горе – не беда, так ведь? Всегда можно наплевать на это, вздохнуть для приличия и пойти по своим делам, изобретать новые способы испортить чужую жизнь. Мне даже жаль, что вы все это видите, потому что вы сможете пользоваться моим опытом.

В груди начинает жутко болеть, до истерики где-то в глубине помутненного сознания. Мне кажется, что это предел, что боль разорвет меня, остановит сердце, и я умру, но это просто чертова невралгия, я уверен. На вашу радость, я вряд ли сдохну здесь.

Она всегда жива. Все мои люди всегда живы. Как и я. Они не могут умереть.

Все, кого я люблю – это я. Как возможно, чтобы их не стало, если я есть?

Черта с два ты отмажешься, Сашенька. Не в этот раз. Благодетельство не проканает. Прости и спускайся. Тебя ждут. Только не там, куда тебе хотелось бы приехать. Довольствуйся малым. Ты хотя бы не умираешь по-настоящему.

Сажусь в машину, не чувствуя пальцев на руках. Ноги тоже промерзли. Лицо онемело.

Соня снова звонит, и на этот раз я поднимаю.

– Да,– сглатываю, морщась от рези в горле, – дорогая, я скоро буду.

Дальше я ее просто не слушаю и выключаю телефон.

Она приготовит ужин, а я не смогу есть, и ее смутит то, что у меня нет аппетита, а потому пойдут вопросы…

Я делаю рывок рулем влево и едва не сбиваю двоих девушек на пешеходном переходе, который только что казался пустым, и почти останавливаюсь, чтобы извиниться и даже представляю, как это делаю, но потом крепко сжимаю руль «аккорда», вбиваю педаль в пол и с рычанием кик-дауна уношусь прочь.

Я – трус. Я всегда сбегаю. Я думаю позвонить дяде Юре – может, его брутальный совет мог бы помочь…

Соня

…как он разберется с этим.

Я хочу видеть его лицо, когда он все увидит. А потом еще и рассказать все. Но это уже – как пойдет.

Самое время выйти погулять.

– Настенька, деточка, послушай меня…

Саша

… и бросаю машину поперек дороги, потому что то, что я вижу, заставляет меня вывалиться из двери «аккорда» и побежать навстречу Соне.

Она стоит вместе с Настей на улице, посреди двора. На ней – домашние тапочки, легкие дырявые джинсы, а на Насте – и вовсе одна пижама.

– Бл… – из меня едва не вырывается мат. – Дорогая, что за херня? Почему Настя чуть не голая?

– Мы ведь тебе не нужны, да?

– Что? – я осторожно подхожу ближе, пытаясь понять намерения Сон и их источник.

– Мы тебе не нужны, – с детским слабоумным выражением лица повторяет Соня я кивает на Настю. – Не нужны, да?

– Хол-лодно, – жалобно бормочет Настя.

– Не нужны, Настюша, – Соня разряжается рыданием, и слезы леденеют у нее на лице.. – Я знаю, что ты был у нее! Я поставила слежку через «гугл» на твой смартфон! Я знаю, что она там живет! Я ВСЕ знаю!

Смотрю ей в глаза и вижу человека, который способен на все, абсолютно на все. И ради чего? Вчера «Яндекс» обещал минус десять, и прогноз понемногу сбывается. Я проверяю, нет ли в руках у Сони колюще-режущих и, убедившись, что ничего такого нет, подхватываю на руки Настю, едва уворачиваясь от отчаянных ударов по голове и спине со стороны Сони, и тащу ребенка в подъезд.

Соня визжит на всю улицу, догоняя меня, но потом останавливается, и я подумываю проверить, что с ней, но состояние четырехлетнего ребенка, простоявшего бог весть сколько голым на морозе, беспокоит меня куда как больше, чем психика Сони.

В квартире я кладу Настю в наспех набранную теплую ванну и даю ей наказ никуда не уходить, пока мы с мамой не придем – говорят, если с детьми говорить, как со взрослыми, это помогает их успокоить. Закрыв дверь на оба замка снаружи, я сбегаю вниз по лестнице и, выскочив из подъезда, обнаруживаю «аккорд» побитым со всех сторон и глубоко и нежно обнявшим довольно широким передком наклонившийся фонарный столб. Все подушки сработали, и на одной из них мирно спит наконец-то успокоившаяся Соня.

Возможно, это лучше, чем если бы она уехала дальше двора. По крайней мере, она никого не убила. Но ночь все равно будет неспокойной, и я вызываю…

Юля

…странное жжение на языке, но оно быстро проходит.

Сегодня рано рассвело. Небо просветлело, погода прекрасная.

Я хотела бы выйти на улицу, но даже сесть на кровати – отдельный подвиг теперь, и сейчас я могу только безвольно сидеть и смотреть мутными глазами во впавших глазницах на вид в окне. Все, чего мне хотелось бы – это прикоснуться к этому просыпающемуся миру, хоть на мгновение, но даже это кажется недостижимым.

Упаковки с лекарствами стоят прямо на тумбочке, хотя я всегда прошу убирать их с глаз долой. После начала четвертого курса я едва не впала в кому, потом перестала выходить из дома, и видеть каждый день эти склянки стало невыносимо. Впрочем, сейчас я понимаю, что и это проходит.

Ко мне иногда приходят друзья. В общем-то, теперь со мной стараются сидеть почти постоянно. Хоть кто-то, да приходит. Но я уже слишком глубоко в себе. Я стараюсь говорить с ними, хоть немного, но говорить становится все больнее. Я постоянно хочу спать, и мышцы ноют даже от простых потуг сесть на кровати.

Но есть во всем этом и свои плюсы. Я так долго растягивала все эти перемены в себе, так долго сопротивлялась, что сейчас у меня просто нет сил горевать, страдать из-за происходящего и из-за того, что вот-вот произойдет. Я уже все знаю. Знаю наперед. И вся это болтовня по поводу Саши и наших отношений и всей этой истории с его женой кажется мне жалким фарсом из далекого прошлого другой, маленькой и глупой девочки, которая еще ничего по-настоящему не знала. А теперь я абсолютно точно знаю все, что возможно знать мне. И чужие знания меня не волнуют.

Может, это и есть совершенство? Может, его я и достигла в этом состоянии потухшей, но еще дымящейся свечи?

В общем-то, было здорово. Иногда. Иногда не очень. К черту сожаления. Я снова очень сильно хочу спать. Свет на улице усиливается и режет глаза. Я хочу попросить закрыть шторы, но никого нет. Меня очень сильно укачивает прямо на месте. Кажется, что-то не так. Или нет. Я не понимаю, что со мной, но, возможно, так и должно быть.

Лягу. Мне нужно немного поспать. Совсем чуть-чуть.

А потом я встану и пойду гулять.

И ничто меня не остановит, даже этот чертов…

Саша

…и трубку, наконец, взяли, и я оказался одним из первых, кто узнал. Хотя это было почти неделю назад, все это встает передо мной, как наяву, вынуждая оставлять окружающих в недоумении от перемен в моем поведении. Но кто эти люди? Кто они мне?

Вокруг – огромное количество людей, не поднимающих взгляд от пола. Меня вдруг осеняет этой простой и фундаментальной мыслью, и я перестаю слушать сидящих за столом, и мой взгляд утопает где-то в глубинах потолка, в уголках кабинета.

Сейчас я вижу, что он полон острых углов. Я на секунду закрываю глаза, хотя знаю, что это заметят, и я сомневаюсь – притвориться, что я просто снимаю усталость глаз или не играть сольный спектакль этом театре на одного, и предпочитаю не лицемерить.

Мир открывается мне заново, и он полон острых углов. Люди здесь смотрят только себе под ноги. Люди здесь не смотрят вокруг и топчутся на месте, забывая о главном. И я забывал. Всегда. Бежал от правды, которая дремала во мне – наивный чукотский парень. Я мог иметь шансы на успех только в случае, если бы было возможно вырвать себе печень или сердце голыми руками и спокойно жить с этим. Вырвать эту правду было бы даже легче, чем любой жизненно важный орган. Мир полон людей, которые боятся поднять взгляд. Боятся себя. Боятся своих поступков и своих мыслей, боятся острых углов. И я был таким же. Но это ни для кого не новость. Для вас точно. Вы же со мной в этом мире? Я не одинок? Правда?

– Сашь, ну ты слушаешь? Мы же без тебя сделки-то не оформим, а ты где-то в облаках, – насмешливая рожа и V-образная улыбка коммерческого выводят меня сначала из забытья, а потом и из рамок самоконтроля.

– Да на хер эту сделку. И тебя, – я вскакиваю, явно ошарашив всех, кто сидит за столом в переговорной. – Я же вижу, как дружно вы хотите меня развести, как лоха, и повесить все дерьмо на меня.