Индульгенции

– Я сплю.

– Самое время готовиться к вечеринке, а не спать.

– Я не иду сегодня.

– Да ладно? Надеюсь, это розыгрыш?

Я молчу и оглядываюсь в зеркало на потолке, где красуются мои идеальные ягодицы и почти идеальные ноги.

– Нет, ты не можешь так со мной поступить, – Михей нагло смеется прямо в трубку, явно ожидая моей реакции.

И дожидается.

– Ты можешь сказать, что тебе нужно? Или будешь дальше ржать, как конь? Ты закупился сам у себя?

– Нет, дорогая. Лучшее отложено для тебя. Я устал звать тебя обратно в тусовку, позвони мне уже сама хоть раз.

– После последнего раза с Иркой я больше не доверяю твоим «надежным друзьям», как и тебе, – припоминаю Михею эксцесс с моей сильно отравившейся привозом его «коллеги» подругой детства.

– Мне кажется, это с тобой никак не было связано.

– Ошибаешься. У тебя есть свои люди. У меня есть свои люди.

– Кто у тебя?

– Иди в задницу.

– Да брось, я знаю, что у тебя кто-то…

Он просил бросить? Хорошо. Я бросаю трубку, выключаю телефон и перекатываюсь обратно на спину. Это будет бесконечно тяжелый день. С каждым разом, когда я просыпаюсь одна, от предложений Михея все труднее отказаться. Но мы оба знаем, что его трюки с надежностью уже не катят. Мне не пятнадцать, чтобы верить в сказочки, а он – не господь бог, чтобы решать мою судьбу.

Первое правило взрослого человека – никогда не води дружбу с наркоторговцем. Ты никогда не знаешь…

Миша

… и дело не во мне. Просто каждый день кто-то в этом мире умирает. Закон природы. Возможно, уже сегодня кто-то из тех, кого я знаю, едет в одно из больших зданий с пандусами для скорых, и кто-то не успеет до него доехать.

Я задумываюсь обо всем этом, выходя на Адмиралтейской, машинально проверяя по карманам, на месте ли выкидной нож и перцовый баллон, и вскидывая взгляд к расчерченной рваными облаками карте неба. Каждый день последний вздох сотен и тысяч людей растворяется в воздухе и, возможно, зависает там, вместе с этими облаками. Может быть, чем крупнее и пышнее облака – тем больше людей умерло. Как знать. Мысли об этом начинают меня пугать еще сильнее, чем последний обморок Дианы.

Интересно, думают ли об этом благотворители из всевозможных изученных мной фондов поддержки и помощи больным? Все эти сборы средств с обещанием перевести избыток ненаправленных средств в клиники работают еще интереснее, чем господдержка – особенно – с учетом того, как активно вливают в активы фондов свои сбережения те, кто хотят избавить их от налогового бремени. Люди, у которых появляются большие деньги, редко сливают даже небольшую их часть на ту настоящую благотворительность, которой неудобно будет хвастать по телевизору. А я вот давно хожу пешком, потому что моя и так недорогая машина ушла в виде первого транша на оперативное лечение Дианы – еще до обнаружения группы из трех опухолей-соседок, поставивших под вопрос резонность излечения опухоли в основании пищевода.

Меня передергивает от картины болезни Дианы, и я торопливо прикуриваю и шагаю в сторону Дворцовой. Мне нужно немного проветриться, но основная цель – это снять то, как украшен центр города, на видео – точнее, как он светится вечерами и ночами. До Нового года осталось совсем немного, и она вряд ли сможет выбраться в центр без риска сильного ухудшения состояния, поэтому Новый год мы с ней будем праздновать или у нее дома или прямо в онкоцентре. В любом случае, я ее не оставлю, даже если придется ради этого контактировать с ее родителями. В моих планах – пройтись по Дворцовой, затем на Петроградку, а потом вернуться на Невский, чтобы оттуда отчалить в диспансер. Сегодня предпоследний день своеобразных выходных, в течение которых мне не нужно было приезжать на Крестовский или работать иными путями.

Я снимаю иллюминацию, развешенную вдоль улиц, стараясь фокусировать кадры вручную на всех более-менее занятных местах. Все вполне обычно, но в прошлом и позапрошлом году Диана таскала меня по всем этим световым шоу, по освещенным завитушками и прочими фигурами улицам, и ей это чертовски нравилось, и я хочу, чтобы в этом году она наверняка смогла посмотреть все, как есть. Поэтому я продолжаю двигаться от улицы к улице, попутно выдавливая из сознания мысли о том, почему, на самом деле, я этим занимаюсь. Черта с два я так просто сдамся всему этому.

На следующий день я еду к Диане уже с целой пачкой видео и фото на планшете. В разных концах города в последние дни я вижу одного и того же странного мужика, который проклинает, на чем свет стоит, какую-то Анну – голосит, что она не отпускает его, что ее больше нет, но она все равно его преследует. Это странно, но если бы в Питере не было городских сумасшедших, это был бы не Питер.

В автобусе бабка до мозолей стирает язык, споря с кондуктором о том, должна ли она показывать на проверку проездной. Забавно. Пенсионный фонд, из которого платят ей пособие, регулярно разбирают по кирпичикам на сомнительные проекты; ее регулярно кидают коммунальщики, выставляя неправомерные счета; ее кидают на цены ритейлеры; ее наверняка кидают на свое внимание ее собственные дети. Но только к кондуктору у нее есть претензии, которые она может высказать – как бы при проверке проездного не сняли лишнюю поездку. Забавнее некуда.

Диане сегодня хуже, чем было в последний мой визит, и она почти не говорит, но требует показать все, что я снял вчера. На видео с Невским она вырывает у меня планшет, смотрит в него, не моргая, и на ее глазах проступают слезы, и я ничего не могу с этим поделать. Только аккуратно глажу ее по голове и повторяю, что все наладится. Как идиот. Как Мишенька.

Через несколько минут после того, как мы заканчиваем, ей делают какой-то укол, а мне предлагают откланяться. Не знаю, с чем это связано, а лечащего врача на месте нет, и мне остается только поцеловать Диану и попрощаться с ней в очередной раз. Я обещаю, что скоро буду снова, и она просто кивает.

Я ухожу со странным ощущением недосказанности и чего-то еще, полумистического. Весь день я получал звонки и сообщения от lafemmefatal с Крестовского, но ничего не отвечал. На какой-то момент у меня сложилось странное ощущение, что Диана это каким-то фантастическим образом понимает, чувствует, а то и может знать. Мне определенно нужно расспросить кое-кого на этот счет.

Рядом с моим домом малолетние отщепенцы сидят и курят в старом заброшенном хозяином много лет назад «вольво» 460 с разбитыми стеклами. Судя по запаху, это ганджубас. Дым вылетает из дыр, на месте которых были окна, растворяясь в медленно охлаждающемся к вечеру воздухе. Я отпускаю на счет этих ребятишек, самому старшему из которых не больше двенадцати, едкий комментарий с матом, и один малец тупо смотрит на меня остекленевшими глазами, безвольно улыбаясь, а второй ржет во всю глотку. И мне просто больше нечего сказать.

В конечном итоге, именно такие вещи…

Андрей

…найти что-то, чем я мог бы ответить, но куда там – мне и слово некуда вставить. И так даже лучше. Если я заткну Пашу, он начнет постоянно спрашивать, и мне придется опять думать. А для меня важнее сейчас – обдумать то, о чем меня просила Диана и то, как мне лучше ответить на первый ее вопрос при будущей встрече. Слишком много условий, слишком мало времени. Не люблю, когда меня прессуют.

– Ну, вот. А прикинь – вот взяли и залезли. Вот взяли и выдернули магнитофон, вот. Ну, нормальный такой магнитофон.

Я лишь киваю и деловито поглядываю на мобильник. Сейчас половина второго – значит, до встречи с моим партнером еще больше часа, и болтовня о краже магнитолы из «нивы» с Пашей, который проводит отпуск, попивая пивко и гуляя в подшитых трениках по двору, должна прекратиться не раньше, чем через десять минут. Потом следовало бы перекусить, но в последние несколько недель я не могу поймать аппетит и питаюсь кое-как. Я давлю на стены, которые сжимаются вокруг меня, но куда там. Руки все чаще тянутся назад, в прошлое. И меня сносит водоворотом, в центре которого – Диана и моя бывшая жена Вика с недавно родившимся ребенком. Чертова стерва сделала все, чтобы я ушел, и теперь я под жестким прессингом, но я выберусь…

– …и выдернули. А знаешь, почему это постоянно происходит? Знаешь?

Пожимаю плечами и изображаю незнание вопроса. Паша любит делать пафосный вид, как и все его собратья. Но он мне еще пригодится. Он на контакте с Викой и иногда дает мне инсайдерскую информацию по тому, что там происходит. Так уроды становятся частью твоего обихода, ведь самое важное – оказаться в нужное время в нужной связи с нужным человеком. И вот – ты уже сам чего-то стоишь. Несмотря на перегар от «степана», водки и перманентную вонь тухлой рыбой изо рта.

– Почему мобильники тырят, вот, и так далее? Да потому что все считают – это несерьезно. Это, считай, прощение этим уродам. Вот. Можно же найти мобильник – это просто. За минуту. Дать адрес, пусть ближайших ментов туда, вот. И вот никто не хочет. И вот это и есть – как ты сказал?..

– Попустительство.

– Ага. Вот. Попустительство. То есть, ставят в очередь расследование мокрухи, но дороги перекрывают для президентов и депутатов срочно. И вот поэтому так. Им это вопрос принципа, вот, вопрос принципа. А не работы.

Рациональное зерно в том, что говорит Паша, конечно, есть. Нас приучили быть тварями, безразличными к чужому горю, фильтровать поступки по степени тяжести. Мелкое воровство не считается критерием отверженности, но какая разница? Один человек забирает у другого что-то – телефон, машину, здоровье, жизнь, – и это просто встает к какой-то шкале. Вроде той, по которой мерят детей для прохода на аттракционы. Ниже, чем метр-сорок? Гуляй. Выше – проходи. Только наоборот – где-то есть отсечка, за которой человека начинают изолировать по-настоящему. И никому не страшно то, что до нее не дотягивает, хотя если ты перешел черту один раз – что мешает перейти снова? Есть вещи, на которые я никогда не пойду. Хотя я и сам причинял людям боль. Но я знаю свою планку. А для всех ее быть не может. Малолетний придурок прыгнет в Фонтанку из-за того, что у него отобрали купленный родителями «айфон» – и кто скажет, что это доведение до самоубийства? Ведь за кражу телефона не будут искать. Значит, и за смерть наказывать не то, чтобы обязательно. Ведь это просто сопутствующие расходы. Это все у нас в голове. И мы выбираем каждый день.

И я выбираю уйти от разговоров с Пашей. Уйти в кафе на углу, чтобы выпить кофе и обдумать все, как следует.

Вчера на стене подземного перехода на Невском я увидел одну надпись. Кто-то накидал из баллончика зеленой краской «Поступки сильнее слов». Я долго смотрел на эти слова, потом вспомнил, что опаздываю на встречу, на замеры, и побрел по переходу, но эта фраза еще долго висела передо мной, и мне казалось, что я видел ее даже на объекте, и ночью я долго ворочался, пытаясь понять, что она значит для меня. Но куда там. Время уходит, а я делаю только то, что успеваю, оправдывая себя словами, но не совершая поступки.

Я пытался убедить родителей перевезти Диану домой. Я мог бы появляться там чаще и даже оставаться, а не ночевать где попало, если бы ей нужен был уход, и я мог помочь. Я мог бы отвозить ее на процедуры, я бы все делал. Но сейчас это невозможно. Конечно, я сказал ей, что скоро встречусь с Мишаней и поговорю обо всем, хотя и сам в этом не уверен. Его не поймать, и, в каком-то смысле, это даже лучше. Для него.

А для меня? В последнее время я стараюсь реже встречаться с теми, кто мне близок. Даже с Дианой, хотя мое сердце рвется на части, когда я понимаю, что ее время, быть может, просыпается, как в песочных часах, и скоро в верхней камере этих часов останутся лишь крупицы того, что было моей сестрой. И мне все также кажется, что ей было бы лучше дома, а не в этом замшелом…

Лидия

…если бы не ужасный сервис в этом ресторане. И столь же ужасное фуа-гра. Я так и осталась голодной до самого вечера, но старалась об этом не думать. Да и времени особо не было.

В ресторане он почему-то был напряжен. Во всяком случае, так мне показалось. Теребил кольцо, слабо улыбался, но был галантен и любезен, как всегда. Я хотела бы увидеть, как он себя ведет в мужской компании. Мне кажется, он должен быть жестче, а это будет выглядеть вызывающе сексуально. В любом случае, мы не смогли дождаться, когда закончится опера, и он отымел меня, как следует, прямо в женском туалете филармонии, причем мне пришлось самой себе засунуть в рот кляп из собственных трусиков – к счастью, свежих, хотя и мокрых, – чтобы не сдать наше начинание публике. После этого мы поехали ко мне, уже не возвращаясь в ложу. И сейчас я абсолютно измотана. По-женски я счастлива, но проснулась снова одна, хотя засыпали мы вместе. Понятия не имею, чем он занимается, хотя я и плачу по всем счетам, которые только могу для него придумать. И меня это чертовски возбуждает. Я чувствую себя его рабыней, когда он скромно отвечает на мой вопрос, что ему пойдет в очередном модном магазине. Надеюсь, у него никого, кроме меня, нет. По крайней мере, на тех же правах. Только меня всегда гложет тот факт, что он молод, и у него легко может кто-то быть и во вторую, и в третью смену. Поэтому я безумно хочу занимать собой как можно больше его времени, но он этого делать не дает. И так мы играем друг с другом постоянно. Проблема в том, что у него всегда есть главные козыри – его прекрасная улыбка, его просвечивающие меня насквозь глаза и его член, который убивает все мои тяготы и раздумья на корню. И я хочу оставаться его рабой и в этом, пусть даже не на самых выгодных для себя условиях.

Иногда меня пугает то, что мне больше всего в нем нравятся черты, которые делают его похожим на Антона. Это жутко до мурашек, и каждый такой момент проходит для меня очень тяжело – я лишь приоткрываю завесу над этим чувством, и мной овладевает странное, постыдное чувство наслаждения, и в голову бьет адреналин. Может быть, это из-за того, что я почти не вижу Антона в последнее время. Ему со мной неинтересно, надо полагать. О чем ему говорить со старухой, которая замкнулась в себе и почти лишена постоянных контактов с внешним миром? Он совсем другой, и я надеюсь, что у него все гораздо стабильнее и проще, чем у меня. Хотя, он, в этом случае, сам будет рабом какой-нибудь потаскушки, клюющей на его наследные возможности.

Надеюсь, того, что я оставила Мише, хватило на хорошее такси и завтрак в приличном ресторане. Я не хочу утруждать его ничем, и в какой-то момент избавлю от необходимости делать что-либо, кроме как быть со мной, ходить со мной везде, трахать меня, как кролик крольчиху, и смотреть мне в глаза своими – молодыми, соблазнительными зелеными глазами-сканерами, а пока что…

Миша