Индульгенции

– Все хорошо, милая. Не переживай. Я осторожно притормозил его, но тебе нужно принять решение.

– Какое? Я не хочу ничего решать. Ты решаешь.

– Он сильно попал. Точнее – на полной скорости летит в задницу. Мощности складов и новая база менеджеров, на которую он рассчитывал, вырвали резервные активы из нескольких его фирм. Та перестройка с целью оптимизации, которую он задумал, была неплоха вплоть до момента, пока не стало ясно – люди не роботы и не умеют за три месяца увеличивать приход средств по экспоненте.

– Как характерно для него. И никто из его парней даже не сказал, какой он идиот?

Алекс разводит руками и дальнейшие слова начинает укреплять жестами, что смотрится очень убедительно и даже сексуально. А я начинаю думать о деле, и мне это совсем не нравится. Как и думать об Игоре.

– Когда я говорю, что идея была неплоха – это не сарказм. Его торговые фирмы и склады работали по унитарной схеме долгие годы. Он был королем тогда, когда конкуренция строилась по принципу – у кого крыша надежнее и больше ментов куплено. В нулевые все шло по инерции, и первый кризис он прошел, как ледокол, но вот после него застрял. Ты помнишь, как это было?

– О, да. Меня это здорово коснулось, – я поглаживаю висок, в который тихонько стучится головная боль.

– Но урока он не извлек. У твоих фирм, которые он счел нерентабельными, все пошло на лад, потому что я провел анализ функционала, и мы с тобой устранили все огрехи. Но ты же не думаешь, что Игорь дал кому-то влезть в свое любимое детище – группу «Ронд-сервисез» и «Солартекс».

– Да я более, чем уверена, что он возомнил себя самым умным. Как обычно.

– В общем, у него колоссальные долги. Кредиты он уже пытался брать, но ему помогли их потратить добрые друзья – закупщики в «Солартексе», и они, конечно, обосновали важность всех закупок, но ему-то от этого не легче. Влезать в факторинг он боится, хотя и встает перед лицом этой необходимости.

– А что с факторингом? – бормочу свои мысли вслух. – Это ведь может вырвать его одним толчком.

– Не из импортных закупок. А он сидит на Китае и Италии. И со всех сторон его рвут на части, плюс Сафронов, что стоит всех остальных. Или он теряет оборот, товар и менеджеров или он теряет менеджеров и российских партнеров. В какой-то момент имя перестает тащить бизнес по старым рельсам, и начинаются суды.

– Ну, да, – смеюсь, пожимая плечами и качая головой. – И фамилия Елисеев станет нарицательным для кидал и неудачников, которые сами идут в жопу без миллиарда.

– Возможно, – Алекс выключает экран айпада и убирает его в сумку. – Если он решил что-то провернуть за твоей спиной – это дурной знак. Ты хочешь, чтобы я подготовил защиту на это случай? Сразу оговорюсь – это может быть недешево.

– Продумай, что можно сделать, – виски начинает рвать все сильнее, и мне это не нравится. – И расскажи мне в следующий раз. Может, просто дождемся, пока он пойдет по миру.

– Ты так жестока, дорогая.

– Не больше тебя, милый.

И я снова ухожу взглядом в окно, и меня опять пугает эта улица, и Алекс что-то говорит, но мне кажется, я потеряла его нить, но более важно то, что завтра…

Миша

…нельзя считать лучшим началом утра после бурной ночи. В горле у меня першит и слегка покалывает, и это может стать серьезной проблемой, если срочно не закурить. Что я и делаю прямо в кресле посреди комнаты, осторожно скидывая пепел в стеклянную пепельницу на столике рядом.

За одну эту сцену меня бы вышвырнули из этой квартиры, но сделать это некому. Боль в горле душит меня при каждой затяжке, но через это нужно пройти, чтобы не отвлекаться на всякие мелочи. Я пытаюсь понять, чем пахнет в квартире, но не чувствую даже запаха сигарет через воспаленный нос. А еще рано утром чувствовал все отлично. Поэтому, придя домой, я старательно отмывался от вони ее дорогих духов, от ароматических масел, благовония и главное – запаха ее тела. Под утро, когда мой пыл угас, а ей, как мне кажется, по обыкновению было еще мало, мне понадобилось просто отдышаться, и я вышел покурить, но и тут она меня достала. Ей показалась отличной идея принять у меня в рот, растопырив свой зад на обзор всех, кто мог бы оказаться снизу, рядом с домом. Впрочем, ночи сейчас по-зимнему темные, несмотря на то, что на улице – постоянный плюс. Вряд ли кто-то выложит на «ютуб» видео с нашими забавами. Меня вырубило в кресле, на полпути из ванной к кровати.

В какой-то период жизни, Лидия была для меня просто развлечением свободного дня. В дни, когда Диане нужно было уехать к родителям, с друзьями, когда она принципиально отказывалась от секса – например, из-за месячных, – я мог выдать Лидии ее паек из внимания молодого спортивного паренька с вечным стояком и пластмассовым обаянием. Потом это стало дополнительным заработком, важность которого выросла с появлением некоторых дополнительных расходов в десятки тысяч ежемесячно. Вопрос о том, получаю ли я настоящее удовлетворение от близости с ней, я предпочитаю оставлять без ответа. Для меня сейчас человек, которого я люблю и человек, с которым я занимаюсь сексом – совершенно разные люди. И вся моя надежда на то, что это дерьмо прекратится, когда состояние Дианы улучшится, опухоли перестанут расти и подохнут под гнетом химии и радиации, и я снова смогу совмещать любовь и радость секса с любимой, а не продолжать работать жиголо с особыми преференциями. Впрочем, еще неизвестно, сколько денег нужно будет, чтобы поднять Диану на ноги после всего этого. А на торговлю всегда есть лимит. Значит, выхода нет. Как я и думал раньше, из этого дерьма мне уже не выбраться чистеньким. Ну и пусть.

Все это проходит сквозь меня кадр за кадром – вся эта история. Я пытаюсь иногда упорядочить происходившие со мной события, уложить их в какие-то рамки и дать четкое объяснение происходящему, найти некий ключ ко всем дверям, чтобы пройти в нужную, которую не открыть иначе, но на самом деле – все это чушь. Нет никаких новых дверей. Есть только бег по кругу, по карусели, с которой можно сойти только на полном ходу. Но я же не Мишенька, чтобы так глупо себя калечить. Не Мишенька, чтобы поведать свои тяготы Диане, например. Она не должна знать, что все это время она лечилась и поддерживалась не за счет выстраданных ее родителями копеек или той суммы, что я выручил за машину, а за деньги, полученные за интим с перекрашенной силиконовой активно стареющей сексоголичкой и продаже стаффа на тех улицах города, где живут ее друзья и знакомые. Те самые друзья и знакомые, которые внезапно исчезли, стоило ей заболеть. Почти все. Ведь это довольно трудно даже для полнейшего урода – говорить с человеком, стоящим на волосок от смерти, при этом, совершенно не имея желания хоть чем-то ему реально помочь. Это и есть причина изоляции тех, кто попал в беду. Лучшая страховка от новых потерь – это неведение чужого горя.

Я подхожу к окну и вижу, что на улице что-то не так. Туман, нехарактерный для этого времени года, накрывает все вокруг, и я не вижу обычной панорамы из тех безликих домов. Мне начинает казаться, что меня просто глючит спросонья, я растираю лицо, торопливо бегу под холодный душ, несмотря на усиливающуюся боль в горле, и почти все это время не открываю глаза надолго. Просто потому, что боюсь того, что могу увидеть. Тем не менее, когда я выхожу из ванны и сажусь на ее бортик, я вижу, что все вокруг меня вполне нормально и ощущается, как обычно, и меня пронзает стремительный отток неиспользованного адреналина по крови. Не самое приятное ощущение, но бывают и похуже. Например, ощущение провала в дереализацию, о которой так настойчиво напоминал мне тот парень с кудряшками.

Знаете ли вы, что такое дереализация? Нет, не знаете? Тогда я вам завидую. У меня было в жизни три-четыре месяца, когда я ходил убитый травой каждый чертов день. Мне кажется, люди вокруг, знавшие меня всю жизнь, с самого детства, не узнавали меня. И мне это даже нравилось, иначе я бы точно остановился. Но это еще пол-беды. Быть торчком – не так и страшно. Во всяком случае, когда ты торчишь, кажется именно так. А вот дереал – это другое дело. Когда я, уже снявшись и пройдя отходняки, в один прекрасный день посмотрел в зеркало и осознал, что не узнаю себя, не понимаю, где я, что я и что со мной происходит, я в ужасе отказался от любых психоактивных веществ, но это не прошло. И вот тогда-то на меня накинулся самый большой страх в моей жизни – в моей жизни до болезни Дианы, конечно. Страх размером с жирного такого бурого медведя, а иногда – вырастающий до высоты Эйфелевой башни. Когда ты съехал с катушек, у тебя есть иллюзии, и ты в них веришь. Когда ты в порядке – у тебя есть реальность, и ты в нее веришь. Когда ты в дереализации – у тебя нет ничего. Ты не понимаешь значения простых поступков, которые совершаешь, не понимаешь, поему ты выглядишь так, поступаешь так, почему люди выглядят и поступают так, как поступают, забываешь значение привычных вещей и долго и упорно вспоминаешь их. У тебя есть только пустота. А окружающим кажется, что это даже здорово – торчать без покупки новых доз. Очень смешно, думаешь ты. Ты ложишься спать и надеешься, что утром все будет иначе, но стоит открыть глаза – и все повторяется. Врач отказывается прописывать тебе лекарства и советует валерьянку и крепкий сон. Ты не удивишься, если из-за угла на тебя выскочит единорог или весь личный состав вооруженных сил Зимбабве. В принципе, это явления и вопрос кондуктора в автобусе, оплатил ли ты проезд, для тебя равнозначны. И как бы ты ни хотел вернуться в реальность и сконцентрироваться хотя бы на чем-то, что для тебя важно – ты абсолютно не способен на это. И тебе страшно. Ты боишься, что так будет всегда, и ты останешься таким до самой смерти. Ты хочешь почувствовать уже хоть что-нибудь и готов резать себя тупым ножом, и даже пробуешь кое-что такое, но и это тебя не цепляет. А потом это состояние само собой отпускает тебя. Я не долбил и не курил и не пил долгое время после дереала. А потом все вернулось. Сигареты, алкоголь, и кое-что еще. А дереал дремлет где-то. Гуляет даже по головам тех, кто не употреблял. Приходит и уходит. Я не знаю, доберется ли он до меня снова. Но пробовать добраться до него не советую никому.

День вряд ли будет удачным, но я пытаюсь найти телефон, чтобы набрать…

Андрей

…и он явно где-то тусовался, иного объяснения мне не найти. Сегодня работы точно не будет, и я наверняка смогу что-то да выяснить наверняка. Если этот идиот, вместо того, чтобы работать или проводить время с Дианой, снова гуляет тут, а зарабатывает чем-то другим, я его просто распну. Кто-то может сказать, что это не мое дело. И все равно мне нужно понимать, что происходит. Я пытался отговорить его ввязываться во все это, но куда там. И он может залететь на большие проценты. Причем, если Елисеева может просто создать бабские проблемы, которые заставят переживать Диану, то за торговлю его могут посадить, и уж это-то точно добьет ее.

Тем не менее, пока я видел только саму Елисееву. Я доедаю свою шаверму, комкаю грязный пакет, выкидывают его под машину и быстро захлопываю дверь. Дверь жутко гремит, как и все остальное в этом старом синий универсале «пассате», оформленном на Вику. До тех пор, пока она принудительно не сняла его с учета, я могу возить на нем материалы.

Вот она выходит. Барыня Елисеева. В короткой юбке, развевающемся плаще и на высоких каблуках. С ней – какой-то хлыщ в дорогом костюме. Они целуют друг друга в щеки и расходятся по машинам. Больше ничего не происходит, и Мишу я здесь не вижу. Еще пол-дня потрачено впустую. Я пытаюсь снова набрать его номер, снова выруливая за «бмв» Елисеевой, но все впустую.

Я должен сегодня доехать до Дианы, но мне все еще нечего сказать, кроме как «все хорошо», вот только это может оказаться ложью. Возможно, я слишком трепетно отношусь к ее просьбе последить, чтобы у Миши все было в порядке. Он же не сын мне и не дочь, в конце концов. Но если я смогу дать ему по рукам – будет гораздо лучше, чем если по рукам ему дадут наручниками. Он много делал для Дианы, как мне кажется. Я практически ничем ей не помог по сей день, потому что мне никто не смог сказать, что нужно. Но то, что я в состоянии сделать – я сделаю.

Елисеева выкидывает из окна зажженную сигарету. Богатенькая мымра мусорит в городе. За это давно пора штрафовать. Таких, как она. И таких, как Вика. Я хотел узнать, нужно ли еще что-то ребенку на этой неделе, но куда там. Да и мне все равно нечем сейчас платить. Хоть кредит бери. Я поворачиваю направо, потом не успеваю проехать на светофоре за «бмв» и со злостью бью по рулю и обращаю внимание на горящие лампочки – нехватки бензина и ошибки двигателя и АБС.

Завтра я доеду к знакомому, чтобы попытаться…

Диана

…а тут Шри-Ланка, Париж, Гоа, Тенерифе. Шикарные профессиональные фото, которые даже под тусклым светом маленького светодиодного фонарика смотрятся красочно. Я даже поражаюсь тому, сколько в мире есть прекрасных мест. Мест, ни в одном из которых я больше не побываю. Почти наверняка.

Я должна спать, но не могу. После последнего обморока мне стало очень страшно засыпать, хотя и делать что-либо я не могу, и даже дыхание требует сил. Я даже боюсь, что забуду вдохнуть во сне, и все закончится вот так глупо. Я хотела бы быть уверена, что у Миши и моих родных все будет в порядке, когда это случится, что они не останутся в нужде, но я не могу запретить им помогать мне, и они наверняка тратят последнее на меня. Иногда мне страшно подумать, чем это кончится. В такие моменты жить хочется еще сильнее. И уж точно – не хочется спать.

Я перелистываю страницу на летнюю панораму над Елисейскими полями и всматриваюсь в перспективу. Нужно верить во что-то. Во что-то, что лучше, чем сегодня. Только во что именно – я не знаю. У меня ничего нет. И меня уже беспокоит только то, что есть у моих близких, ведь это им…

Миша

…хотя и стараюсь осторожно относиться к новым номерам при звонках на личный телефон. Возможно, этот разговор был мне нужен.

– Здорово, Мишаня. Как сам?

– Бывало лучше. Кто это?

Я уже готов положить трубку и пополнить черный список на телефоне, но голос действительно кажется мне знакомым.

– Никита Ерохин. Не помнишь?

– А, ты, – не нахожу ничего лучше для реакции на это представление – изображать радость было бы слишком нелепо. – Узнаю.

Никита – еще тот персонаж. Мой коллега, в каком-то смысле. Но с особенностями. У Никиты была семья – мама, папа и сестра. У них всегда были довольно холодные отношения, и их разобщенность многих даже удивляла. Но еще больше многих удивило бы то, что Никита несколько лет торговал почти всем списком запрещенных препаратов и имел неплохие знакомства с серьезными поставщиками. На миру он числился хорошим мальчиком и даже работал номинально в каких-то офисах. А потом произошло странное событие. Его сестра – совершенно здоровая молодая девица, – внезапно скончалась от сердечного приступа. Вроде как, также внезапно родители Ерохиных узнали всю шокирующую правду о том, чем занимается сын и о том, как он подсадил сестру на героин льготными тарифами. Ну и совершенно неожиданным было то, что его собственная мать написала на него заявление в полицию, в котором изложила не то, как покрывала сомнительную деятельность сынка годами, а то, как он загубил ее дочь передозом и последующим инфарктом. И вот, три года спустя, Никита звонит мне. Именно этого как раз мне и не хватало.

– Красавчик. А я вот на воле опять. Несколько месяцев. Надеюсь, навсегда, – тупо смеется в трубку так, что мне приходится отодвигать ее от уха сантиметров на десять.

– УДО? – изображаю интерес.

– Ага. На пятерку не хватило, сказали жру много. Но это все херня, Мишаня. Бывало хуже.

– Ну, да. Чем заниматься будешь?

– Да вот об этом я тебе и звоню, – слышу щелчок пальцами – позером он меньшим не стал. – Может, встретимся как-нибудь? Есть нетелефонная тема.