Индульгенции

– Нет, неправда, моя дорогая, у тебя все наладится, – волевым усилием повышает голос мать Дианы и поглядывает на меня.

Что за история о родственниках или знакомых или как их там? К чему она? Какое мне вообще дело до них? Чем я могу им помочь? Мне намекают на то, что я и туда мог бы вкинуть денег по знакомству? Тогда черта с два. Я еще верю в Диану. И полученная только что смска должна мне помочь в этом.

Я выхожу якобы в туалет и мчусь к кабинету П.М., чтобы успеть поговорить с ним тет-а-тет

Когда я захожу в кабинет и с прижимом закрываю за собой дверь, он крутит в руках свои очки и поначалу не обращает на меня особого внимания – до тех пор, пока я не предлагаю рукопожатия.

– Хорошо, что вы подошли пораньше, – одев очки и сцепив пальцы в замок, замечает Петр Маркович.

– У меня с собой немного наличности, так что если нужны какие-то…

– Нет, деньги пока не нужны, – прерывает меня врач.

– Я уже в который раз слышу одно и то же, но хотелось бы конкретики – как и почему, – четко проговаривая каждое слово, требую я.

– Хорошо. Я как раз собирался перейти к ней же, – врач протирает лицо массивной пятерней и продолжает. – И перейду с места в карьер. Реалии таковы, что на сегодняшний день, мы уже не лечим Диану. Ее организм едва воспринимает то скудное питание, которое мы даем обходными путями. Мы просто сдвигаем день «икс», причем с громким скрипом.

Он дает небольшую паузу – мне или себе, – и я решаю воспользоваться ей сам.

– Сколько?

– Этого я точно не могу сказать.

– Почему? – сжимаю в камень кулак правой руки прямо на столе.

– Потому что срок, на который я рассчитывал, уже месяц, как истек, – хладнокровно продолжает П.М. – Я позвонил Вам сегодня не для того, чтобы предложить новое решение. Решений нет давно, и нам всем пора прощаться с иллюзиями, несмотря на все ваши старания. Но вчера мое терпение лопнуло, и я говорю прямо – все кончено, Миша. Я хочу, чтобы Вы об этом поговорили с ее родителями, потому что я с ними это обсуждать уже пытался, но абсолютно безрезультатно. Они фанатично верят в чудо – не удивлюсь, что еще и каким-нибудь целителям по фотографиям платят, – но вы-то человек здравомыслящий и вложивший значительные суммы, да и изучивший вместе со мной вопрос вдоль и поперек. Так ведь?

Молча киваю, конструируя в голове какое-нибудь новое решение. Срочно, срочно что-нибудь придумать. Страх, дрожь, желание рывка.

– Ей, в принципе, уже месяц как надо было лежать в хосписе или дома – при наличии должных условий. Лечение непродуктивно и уже перешло на стадию контрпродуктивности, когда любые препараты будут только быстрее убивать ее. Посмотрите на текущий список препаратов, – он кладет передо мной на стол выписку из истории болезни, но я в нее не заглядываю, – это не лечение, это обезболивание. Хорошее, щепетильное, но обезболивание плюс питание плюс поддержка. Это не требует стационара. Терапии практически не осталось – радиация, химия – все бессильно. У нас нет инструментов для нее на этой стадии.

– Обезболивание? Какого… – я сдавливаю свои виски, закрываю глаза и убираю руки и смотрю прямо в лицо Петру Марковичу. – Так лечите ее хоть чем-то, чем угодно, что может продлить жизнь!

– Вы меня не слышите.

– Слышу.

Я убираю глаза от прямого взгляда доктора. Где-то вдалеке, за тысячи километров отсюда я вижу голубое небо, морские волны, слышу шум прибоя. Она этого уже не увидит.

– Я бы посоветовал нести деньги в фонд Миллионщиковой, если вам очень хочется или еще куда-нибудь по профилю, а лучше – взять хорошие курсы обезболивания и перевезти Диану домой. Я лично не возьму больше ни копейки, это никак не поможет. Она стала настолько хрупкой, что почти нетранспортабельна – кроме как на поездку домой, да и то – с трудом и с медицинским сопровождением. Вы дождались, так я скажу.

– Простите.

– Вам, Миша, нужно именно сейчас надавить на ее родителей. Я сейчас поговорю с ними. Будут слезы, сопли, обвинения и угрозы. А от Вас мне нужен здравый смысл.

– Я все понял.

Продолжать это разговор я смысла не вижу. Не прощаясь в врачом и не видя, куда ступаю, я выхожу из кабинета, нахожу ближайший туалет и споласкиваю лицо холодной водой, а потом закрываюсь в кабинке и кричу, что есть сил, накрыв лицо руками.

Я сообщаю родителям Дианы, что им нужно переговорить с доктором и даю им некоторые вводные, но они мне до конца не верят. Конечно, просто сказать «Все кончено» я не могу. Тем более, что и сам не хотел бы верить в это. Но я впервые видел и слышал этого врача настолько жестким, грубым и однозначным. Он всегда был более деликатен – по долгу профессии он многим людям доносит информацию о том, что они скоро откинут копыта, в разных формах, – но на этот раз все было иначе. Он хотел, чтобы я поверил. Он устал мириться с глупостью нас – тех, чья жалость становится еще опаснее жестокости профессиональных убийц.

Я осторожно обнимаю Диану, и она старается обхватить меня руками, и только сейчас я понимаю, как же она слаба, каким хрупким стало ее тело даже по сравнению с нашей последней прогулкой к лошади. Я сжимаю что-то в своей голове, чтобы не заплакать. Сжимаю и не отпускаю, потому что боюсь того, как она это может понять.

– Я бы так хотел тебя забрать домой. И заберу. Я тебя очень люблю, Диан, понимаешь? Очень.

– Я тебя тоже. Очень.

– Ты просто прекрасна, детка, – я немного отодвигаюсь, чтобы видеть ее лицо, и она видела мое, но продолжаю держать ее в своих объятьях. – Ты помнишь, о чем мы говорили? Про праздники.

– Да.

– Все ведь в силе, правда? Я все организую, и мы с твоими родителями поедем домой. Хорошо?

– Конечно.

– Тебя устроит…мм… «мерседес»? Или, может, лучше «майбах»?

Она почти беззвучно смеется.

– Нет, приезжай за мной только на «бентли», остальное мелковато для меня, ноги не поместятся.

– Все, что угодно, малышка, хоть личный вертолет.

На завтра все готово. Я провел несколько сборов с закладок, и теперь текущие расходы, совмещенные с запасами, обеспечат Диану всем необходимым. Мне почему-то кажется, что если мы с ней перевалим за Новый Год – что-то поменяется. Да, во всех нас глубоко внутри живет наивный дебил, который верит в чудеса. Даже в таком циничном ублюдке, как я. Интересно, а Мишенька верит в новогодние чудеса? И что для него чудо – новая шапка или новые мозги? А для меня? Мне бы не помешало и то, и другое. Мне нужны такие мозги, чтобы я мог придумать средство от рака. В какой-то момент жизни ты понимаешь, что весь тот хлам, с которым ты возился годами – машины, квартиры, мебель, мобильники, бизнес, интриги, – не имеет вообще никого веса, и единственное, что тебе нужно – это одно-единственное чудо или одна-единственная способность, и ее у тебя нет. И ни у кого нет. Даже заплатить некому, хотя и можешь.

Полусобранная елка рядом с метро Большевиков, где я оказываюсь уже поздним вечером – абсолютно выдохшийся и едва бредущий, – смотрится печально, но сверху ее уже кто-то догадался увешать шарами, и она забавно покачивается, и, кажется, вот-вот рухнет, и это на миг кажется мне забавным.

Эта зима так и не торопится становиться зимой. Снег не задерживается даже после ночей с минимальными морозами, и Диане явно нельзя уходить в эту зиму, но и нормальную погоду я купить для нее не могу.

По ночам по дорогам района проносятся быстрые машины, из которых разносятся громкие голоса пьяных девочек, которые вроде как что-то поют и мужиков, которые просто несвязно горланят. Сегодня голоса этих девочек кажутся трелями одиноких, безнадежно потерянных птиц, и, как и птицы, они пропадут на зиму там, где теплее, чтобы вернуться. Но вернуться всем невозможно, и вот я, кажется…

Диана

…ведь год скоро закончится, а я всегда любила Новый год, даже больше Дня Рождения, но в этот раз, когда я думаю про эти праздники, меня посещает жуткий страх, такое чувство, когда засыпаешь, но не до конца, и сразу просыпаешься – чувство перехода из сознания в небытие. Мне говорили, в хосписах по-другому, и там люди не думают о таком, потому что их постоянно чем-то занимают. Может, это правда, а может – нет. Но времени выбирать не осталось. До последних дней я не хотела спать. Боялась, хотя знала, что надо. А теперь почему-то хочу. Очень сильно. Но больше я хочу домой. Папа сказал, что завтра за мной приедут, что обо всем договорились. Вот это здорово. Это единственное, чего я действительно жду.

Сейчас надо немого отдохнуть, а завтра я, наконец, увижу большее, чем территорию больницы. Впервые за последний месяц. Я кладу свой альбом с фотографиями перед собой, кладу на него руку, чтобы чувствовать, что все то, что там изображено, остается со мной, и засыпаю, и в полной тишине и темноте я…

Миша

…и хватаюсь за кольца в решетке забора онкоцентра и повисаю на них и смотрю на абсолютно бездушную, безобразно, бесчеловечно безразличную ко всему происходящему дневную рутину проспекта Ветеранов. Никто и не заметит. Никто и не хватится.

Несколько дней я не появлялся у Лидии и не отвечал на ее звонки, и почему-то я вспомнил об этом только сегодня. Может, просто потому, что только сегодня я пришел в себя, вернулся в сознательное состояние. Сейчас, проснувшись на полу своей квартиры, абсолютно голый, замерзший и с невыносимой болью в горле, я начинаю подводить итоги последних дней, но пустых мест слишком много. Есть что-то, связанное с Андреем, что-то – с родителями Дианы…

Дианы…

Я плакал. Это я точно помню. Только не помню, когда. Точно не на выходе из онкоцентра. И не внутри. Не знаю, что было страшнее – бледное угасающее лицо Дианы, ее измученный, обреченный взгляд, который просто завис и больше не менялся или лица ее родителей – фанатично верующих в счастливый исход, ослепивших себя множеством последних шансов и не успевших даже довезти дочь домой, хотя я все устроил для этого. Более тупого, бездарного и бессмысленного исхода и придумать было нельзя. Даже если бы это случилось позже и уже дома, я бы все понял. Но сейчас, лежа на холодном полу этой хрущевки, я не могу найти объяснения тому, почему все произошло именно так. На ум приходит только одно – это я все испортил. Я был единственным, кто мог все хоть немного поправить. Но был слишком занят забегом за такими нужными деньгами, которыми теперь можно смело подтереть себе задницу, да не один раз, а так, что на месяц хватит.

Как-то неожиданно для себя, я понял, что не представлял себе жизнь без Нее. Не мог представить, что будет, когда все закончится. И это несмотря на то, что до того разговора с П.М, от нас уже оттрясли руки все. Я, кстати, знал об этом в тот последний разговор с ним. Подбил итоги всех запросов вечером предыдущего дня. Запросы в Израиль и Германию и к специалистам по стволовым клетками ничем не кончились. Хирурги разных мастей – все как на подбор, доктора наук, – вежливо объясняли, что не могут вырезать ей по половине всех органов. Даже мифически возможная – для семейства Рокфеллеров, в основном, – пересадка нескольких донорских органов при ее состоянии обрекала ее на смерть во время операции или пожизненную кому. Не говоря уже о том, что сумм на это даже в моем отчаянном заработке не собралось бы.