Индульгенции

– Только попробуй. Только дернись. Вон!

Я отступаю, хватаясь за наполненную звоном и каким-то шумом голову, пытаясь осознать, что происходит.

– Ты будешь слушаться, понятно? Я же тебе говорил…

Почему я на это смотрю и слушаю? Что это? Что происходит?

Я убегаю на кухню и ищу ножи, но их нет в магнитной подставке, нет на стеновой панели, нет нигде! Мне нужно побежать и попросить о помощи соседей, нужно что-то сделать, чтобы его остановить…

Он не пошел за мной – значит, он продолжает, и я слышу прорывающийся сквозь что-то плотное визг Машеньки…

В моей голове что-то щелкает, все вокруг озаряется светом, и я вижу у открытой двери на балкон хозяйственный топор с оранжевой ручкой и хватаю его и бегу обратно в комнату, чтобы заставить его остановиться и выгнать под страхом чего-нибудь, ну хоть чего-то!..

– Стой! Отпусти ее! – мой истошный визг оглушает меня саму, и я подбегаю к этому уроду и толкаю его обухом топора, но он едва сдвигается, оборачивается, несильно шлепает меня ладонь по лицу, а затем отталкивает – уже с такой силой, что я ударяюсь спиной о стену и теряю дыхание.

– Какого хера ты пришла? Какого хера? Теперь…

Он говорит что-то еще, но я не слышу – то ли из-за удара, то ли еще из-за чего-то. Он берет мою ревущую и брыкающуюся девочку под мышку и собирается куда-то уходить, пока я безвольно валяюсь на полу, и меня не слушаются ни руки, ни ноги.

– …твоя ошибка, дура!

Его голос звучит из прихожей, а голос Машеньки глохнет и совсем затихает, и почему-то именно это приводит меня в чувство. Я вскакиваю и снова хватаю топор, который теперь кажется гораздо легче, и с криком бешеной амазонки мчусь в прихожую и с разбега всаживаю топор куда-то в спину насильнику моей дочери, пытающемуся унести ее из квартиры.

Он не кричит, а, наоборот, замолкает и начинает пятиться в шоке. Я отталкиваю его, перехватывая Машеньку, закрываю входную дверь и убегаю с ребенком в комнату.

Так, мобильник, мобильник, где же он? Где сумочка? Где все? Кто-нибудь!

– Помогите! – зачем-то кричу, оставив ревущую и покрасневшую от напряжения Машеньку на кроватке.

– Сука! Что ты… – раздается из прихожей голос моего врага… нашего врага… и я выбегаю с окровавленным топором к нему навстречу.

– Не подходи! Не подходи, сказала!

Я изгибаюсь, как ядовитая змея, но это его, видимо, не пугает, хотя у него разрублено плечо, и кровь все сильнее окрашивает его одежду, и он с гортанным криком наступает на меня, не оставляя мне выбора.

Первый удар добивает его плечо, второй попадает прямо в лоб, а дальше я уже не вижу, куда бью – все превращается в одно единое кровавое пятно, и последним взмахом я уже просто врубаюсь в ламинат прихожей. Когда в квартире становится тихо, и лишь тихие стоны уже бессильно всхлипывающей Машеньки нарушают эту тишину, я отпускаю топор и отступаю к стене. У меня безумно кружится голова, и я пытаюсь сделать шаг, но едва не падаю.

Мне нужно проверить Машеньку. Да, точно. Я шагаю в комнату, спотыкаясь и поскальзываясь, беру мою малышку на руки и успокаиваю ее, сама не понимая, что делаю. Тем не менее, она затихает и лепечет что-то через «…мама..мама…», и я вижу, что испачкала ее кровью, которая брызнула на меня – на руки, на блузку, на лицо, – и укладываю ее в кроватку, приговаривая, что ей нужно отдохнуть, и что все хорошо и так далее, но на самом деле – все совсем не хорошо.

Я иду в прихожую, но то, что я теперь вижу – то, как я это вижу, – парализует меня, и я спускаюсь, держась за дверной косяк, на пол и ошарашено смотрю на это. Не знаю, сколько времени так проходит, но снова слышится голос Машеньки, и я снова получаю внутренний приказ действовать, делать что-то – как всегда, как всю жизнь. Меня охватывает страх. Незнакомый…

О, нет, кого ты обманываешь, глупая северяночка?

Я знаю это чувство. Страх, смешанный с обреченностью и полнейшей слепотой будущего. Я не понимаю, что происходит, и не могу сказать, будет ли что-то впереди. Это какая-то точечная гибель, словно переход границы собственного существования и выход куда-то в неизвестность. Вещи вокруг меня мне незнакомы, эта кровь, эти стены… Вот, вот единственная, кого я знаю. Но я она где-то далеко, хотя она жива, и с ней хорошо, и это главное…

Боже, что это? Что происходит? Я хочу проснуться, помогите мне проснуться! Это ведь не на самом деле! Это неправда!

Нащупав в сумочке мобильник, я набираю…

Нет, только не ее. А кого? Кому я могу сейчас позвонить? Кто мне все объяснит, все расскажет, кто скажет, что делать?

…маму, звонки которой так старательно игнорировала два последних дня.

– Мам…

– Что стряслось?!

Она уже на взводе. За долю секунды. Мне даже кажется, она все знает, она смотрит на меня прямо сейчас. Я рассказываю ей все запинающимся голосом. Кажется, ничего не упустила. Несколько секунд на другом конце тишина. Потом прерывистое дыхание.

– Сейчас никого больше в квартире? Ты с Манькой?

– Да.

– Кто же это был-то? Что же за мразь такая? – мама совершенно не церемонится с выражениями – такой она была всегда, и мне это не нравилось. – Где няня-то твоя? Где она? Ее не убили?!

– Я не знаю. Не знаю.

– Квартиру взломали?! Дверь вскрыли?!

– Не знаю. Я не помню. Не помню, что было с дверью. Мам…

– Жди. Я уже выезжаю. На такси. Жди. Ничего не делай.

Она кладет трубку, а я вскрикиваю от раздавшегося совершенно внезапно стука в дверь.

– У вас там все в порядке? – звучит голос соседки, с которой я довольно неплохо дружила в свое время.

– Да… Нет… – хватаюсь за голову и жадно глотаю воздух, предчувствуя, что придется открыть дверь, а я вся в пятнах крови, и прямо в прихожей это…

– Ира! Что у вас там? – голос ее мужа.

Вот это везение. Ничего не скажешь. Я машинально поправляю волосы и открываю дверь, встречаясь с округлившимися глазами этой милой четы супругов и прекрасно понимая, что с этого момента…

{23}

…и что бы ни болтали в анекдотах про блондинок за рулем, нет лучше места для спокойного утреннего макияжа, чем утренняя же пробка. Слава тому, кто придумал зеркальца в солнцезащитных козырьках. Я всегда думала, что их изобрела женщина, и с каждым разом, что я наношу помаду, блеск, тушь – да что угодно, – глядя в зеркальце в козырьке своего «ниссана», я убеждаюсь в своей правоте все сильнее.

Если где-то в этом городе и кипит жизнь, то явно не на Московском в районе от Благодатной до Лиговского. Я попадаю в эту черную дыру каждый раз, когда выезжаю на десять минут позже оптимального времени, и каждый раз проверяю пробки по «яндексу» только тогда, когда уже поздно. Да, это не лечится, признаю. Но бывают случаи и похуже. Вот как этот козел на «мазде», например…

Эй, ты, недоделок!

На этой летней терассе удивительно уютно. Редкое совпадение для этого города – солнечный и предпраздничный день одновременно, и я щурюсь, что есть сил, но не прекращаю смотреть на это залитое солнечным светом небо, на причудливой формы облака – коня, погремушку, дракона, – и на блеск крыш в меру прихорошенных зданий исторического центра.

– Все, пора заказывать, – Игорь возвращается, переговорив с кем-то по мобильнику, садится в плетеное кресло напротив меня, и он немного скован, но так почти всегда, и я стараюсь не обращать на это внимания.

– Я здесь никогда не была, – пожимаю плечами, – так что меню в твоем распоряжении.

– Если бы я читал меню всех ресторанов, где был, у меня была бы «нобелевка» по всем меню мира, – добродушно усмехается Игорь и удивительно легким для своей комплекции жестом дает знак официантке.