Петушков

Иван Афанасьич постоял некоторое время под окошком, прошел по улице раза два, заглянул на двор и, наконец, устыдясь своего ребячества, вернулся домой с булкой в руке. Целый день ему было неловко, и даже вечером он, против обыкновения, не пустился в разговор с Онисимом.

На другое утро уже Онисим отправился за булкой.

II

Прошло несколько недель. Иван Афанасьич совершенно позабыл о Василисе и по-прежнему дружелюбно беседовал с своим слугою. В одно прекрасное утро зашел к нему господин Бублицын, развязный и очень любезный молодой человек. Правда, он иногда сам не знал, что такое говорил, и весь был, как говорится, набекрень, но все-таки слыл за весьма приятного собеседника. Он курил много, с лихорадочной жадностью, поднимая брови, втягивая грудь, курил с озабоченным видом, или, лучше сказать, с таким видом, что вот дайте ему только в последний раз затянуться, он вам тотчас и скажет неожиданную новость; даже иногда мычал и махал рукой, торопливо досасывая чубук, как будто внезапно вспомнил что-то необыкновенно забавное или важное, раскрывал рот, кольцеобразно выпускал дым и произносил слова самые обыкновенные, а иногда даже вовсе безмолвствовал. Поболтавши немного с Иваном Афанасьичем о соседях, лошадях, помещичьих дочках и прочих поучительных предметах, г-н Бублицын вдруг заморгал глазами, взбил себе хохол и с лукавой улыбкой подошел к необыкновенно тусклому зеркалу, единственному украшению комнаты Ивана Афанасьича.

– А ведь надо правду сказать, – промолвил он, поглаживая свои бурые бакенбарды, – у нас здесь есть мещаночки такие, что куда твоя Венера мендинцейнская… Например, видали вы Василису булочницу?.. – Г-н Бублицын затянулся.

Петушков вздрогнул.

– Впрочем, – продолжал Бублицын, исчезая в облаке дыма, – что? я у вас спрашиваю! Ведь вы такой человек, Иван Афанасьич! – Бог знает, чем вы занимаетесь, Иван Афанасьич.

– Тем же, чем и вы, – не без досады и нараспев проговорил Петушков.

– Ну, нет, Иван Афанасьич, нет… Что вы это?

– Однако?

– Ну, да уж что, Иван Афанасьич!

– Однако? однако?

Бублицын поставил трубку в угол и начал рассматривать свои не совсем красивые сапоги. Петушков почувствовал смущение.

– Так-то, Иван Афанасьич, так-то, – продолжал Бублицын, как бы щадя его. – А про Василису булочницу вам доложу: очень, о-чень хороша… о-чень.

Г-н Бублицын расширил ноздри и медленно погрузил руки в карманы.

Странное дело! Иван Афанасьич почувствовал нечто вроде ревности. Он начал двигаться на стуле, некстати расхохотался, покраснел вдруг, зевнул и, зевая, скривил немного нижнюю челюсть. Бублицын выкурил еще три трубки и удалился. Иван Афанасьич подошел к окну, вздохнул и велел подать себе напиться.

Онисим поставил стакан квасу на стол, угрюмо взглянул на барина, прислонился к двери и потупил голову.

– Что ты так задумался? – спросил его барин ласково и не без страха.

– Что задумался? – возразил Онисим, – что задумался… Всё об вас.

– Обо мне!

– Разумеется, о вас.

– А что ж ты такое думаешь?

– А я вот что думаю. (Тут Онисим понюхал табаку.) Стыдно вам, сударь, стыдно.

– Что такое стыдно?

– Что такое стыдно… Да вы посмотрите на господина Бублицына, Иван Афанасьич… Чем не молодец? помилуйте.

– Я тебя, братец, не понимаю.

– Не понимаете… Нет, вы меня понимаете.

Онисим помолчал.

– Господин Бублицын – господин настоящий, как следует быть господин. А вы-то что, Иван Афанасьич, вы-то что? помилуйте.

– Ну, и я господин.

– Господин, господин… – возразил Онисим, приходя в азарт. – Какой вы господин? Вы, сударь, просто мокрая курица, Иван Афанасьич, помилуйте. Сидите себе сиднем целый божий день… много этак высидите. В карты вы не играете, с господами не водитесь, а что уж насчет того…

Онисим махнул рукой.

– Ну, однако ж… ты уж, кажется, слишком… – проговорил Иван Афанасьич, с замешательством хватаясь за чубук.

– Какое слишком, Иван Афанасьич, какое слишком! Вы сами посудите. Ведь, вот опять насчет Василисы… Ну, почему бы вам…

– Да ты что думаешь, Онисим? – тоскливо перебил его Петушков.

– Я знаю, что я думаю. Что ж? и с богом! Да где вам? Иван Афанасьич, помилуйте, судите сами… Ведь вы…

Иван Афанасьич встал.

– Ну, ну, пожалуйста, там уж ты молчи, – сказал он проворно и как бы ища глазами Онисима. – Я ведь тоже, знаешь… я… что уж ты в самом деле? Дай-ка мне лучше одеться.

Онисим медленно стащил с Ивана Афанасьича замасленный татарский шлафрок, с отеческой грустью поглядел на барина, покачал головой, напялил на него сюртук и принялся бить его по спине веником.

Петушков вышел и, после непродолжительного странствования по кривым улицам города, очутился перед булочной. Странная улыбочка играла на его губах.

Не успел он взглянуть раза два на слишком известное «заведение», как вдруг калитка отворилась и выбежала Василиса, с желтым платочком на голове и в душегрейке, накинутой, по русскому обычаю, на плечи. Иван Афанасьич тотчас же нагнал ее.

– Куда изволите идти, голубушка?

Василиса быстро взглянула на него, засмеялась, отвернулась и закрыла себе губы рукой.

– Чай, за покупочкой? – спросил Иван Афанасьич, семеня ножками.

– Какие любопытные, – возразила Василиса.

– Отчего же любопытный? – сказал Петушков, торопливо размахивая руками. – Я совсем напротив… Так, знаете ли, – прибавил он поспешно, как будто эти три слова совершенно объяснили его мысль.

– А булочку мою скушали?

– Непременно-с, – возразил Петушков, – с особенным удовольствием.

Василиса продолжала идти да посмеиваться.

– Приятная сегодня погода, – продолжал Иван Афанасьич, – изволите часто гулять?