Петушков

– Гуляем-с.

– Ах, как бы мне было желательно…

– Чего-с?

Девушки у нас выговаривают слово «чего-с» очень странно, как-то особенно резко и быстро… Куропатки так кричат по зарям.

– Погулять-с, знаете ли, с вами… за городом, что ли…

– Как можно!

– Отчего же не можно?

– Ах, какой вы, право!

– Но, позвольте…

Тут поравнялся с ними купчик-попрыгунчик с козлиной бородкой и пальцами, растопыренными в виде рогульки, чтобы рукава не сползали, в долгополом синеватом кафтане и теплом картузе, похожем на распухший арбуз. Петушков, ради приличия, отстал немного от Василисы, но тотчас же нагнал ее снова.

– Так как же? насчет прогулки-с?

Василиса лукаво посмотрела на него и опять засмеялась.

– Вы здешний?

– Здешний-с.

Василиса провела рукой по волосам и пошла потише. Иван Афанасьич улыбнулся и, внутренно замирая от робости, нагнулся немного набок и трепетной рукой обвил стан красавицы.

Василиса вскрикнула.

– Полноте, бесстыдники, на улицы.

– Ну, ну, ну, чего, – забормотал Иван Афанасьич.

– Полноте, говорят вам, на улицы… Не обиждайте.

– А… а… ах, какие же вы, – проговорил Петушков с укоризной, а сам покраснел до ушей.

Василиса остановилась.

– Ступайте себе, господин, ступайте… Петушков повиновался. Он пришел домой, целый час сидел неподвижно на стуле и даже трубки не курил. Наконец, он достал листок сероватой бумаги, очинил перо и после долгих соображений написал следующее письмо:

«Милостивая государыня

Василиса Тимофеевна!

Будучи от природы человек необидчивый, как же бы мог я вам причинить неприятность. Если же я и действительно перед вами виноват, то именно скажу вам: намеки г-на Бублицына меня к тому способствовали, чего я никак не ожидал. А впрочем, покорнейше прошу вас на меня не гневаться. Я человек чювствительный и всякую ласку весьма чювствую и благодарен. Не гневайтесь на меня, Василиса Тимофеевна, прошу вас покорнейше. Впрочем, с моим почтением пребываю

Ваш покорнейший слуга

    Иван Петушков».

Онисим отнес это письмо по адресу.

III

Прошло две недели… Онисим каждое утро, по обыкновению, ходил в булочную. Вот однажды Василиса выбежала к нему навстречу.

– Здравствуйте, Онисим Сергеич.

Онисим принял мрачный вид и сердито проговорил:

– Здорово.

– Что ж это вы никогда к нам не зайдете, Онисим Сергеич?

Онисим угрюмо взглянул на нее.

– Что я зайду? Чаем небось не напоишь.

– Напою, Онисим Сергеич, напою. Только вы приходите. И с ромом.

Онисим медленно улыбнулся.

– Что ж, пожалуй, коли так.

– Когда же, батюшка, когда?

– Когда… Эх, ты…

– Сегодня, вечерком, угодно? заверните.

– Пожалуй, заверну, – возразил Онисим и поплелся домой ленивым и развалистым шагом.

В тот же день, вечером, в маленькой комнатке, подле постели, покрытой полосатым пуховиком, за неуклюжим столиком сидел Онисим напротив Василисы. Тускло-желтый, огромный самовар шипел и сипел на столе; горшок ерани торчал перед окошком; в другом углу, подле двери, боком стоял безобразный сундук с крошечным висячим замком; на сундуке лежала рыхлая груда разного старого тряпья; на стенах чернели замасленные картинки. Онисим и Василиса кушали чай молча, глядя в лицо друг другу, долго вертели в руках кусочки сахару, как бы нехотя прикусывали, жмурились, щурились и с свистом втягивали сквозь зубы желтоватую горячую водицу. Наконец, они опорожнили весь самовар, опрокинули кверху дном круглые чашечки с надписями – на одной: «за удоблетворение», а на другой: «невинно пронзила», крякнули, отерли пот и начали помаленьку разговаривать.

– Что, Онисим Сергеич, ваш барин… – спросила Василиса и не договорила.

– Что барин… – возразил Онисим и подперся рукой. – Известно что. А вам на что?

– Так-с, – отвечала Василиса.

– А ведь он (тут Онисим осклабился), ведь он вам, кажись, письмо писал?

– Писали-с.

Онисим покачал головой с необыкновенно самодовольным видом.