Петушков

– Грибы, – пролепетала Прасковья Ивановна, – всё грибы. О господи, помилуй нас, грешных!

Час прошел, другой – Василисы всё нет. Петушков двадцать раз порывался встать и двадцать раз с тоской забивался под тулуп… Наконец, однако ж, он слез с печи и хотел было домой пойти и на двор уже вышел, да вернулся. Прасковья Ивановна встала. Работник Лука, черный, как жук, хотя и булочник, заложил хлебы в печь. Петушков опять вышел на крыльцо и задумался. Проживающий на дворе козел подобрался к нему и слегка, дружелюбно толкнул его рогами. Петушков посмотрел на него и, бог знает почему, сказал: «Кысь, кысь». Вдруг низенькая калитка тихо распахнулась и появилась Василиса. Иван Афанасьич отправился к ней прямо навстречу, взял ее за руку и довольно хладнокровно, но решительно сказал ей:

– Ступай за мной.

– Да позвольте, Иван Афанасьич… я…

– Ступай за мной, – повторил он.

Она повиновалась.

Петушков привел ее к себе на квартиру. Онисим, по обыкновению, спал врастяжку. Иван Афанасьич разбудил его, велел зажечь свечку. Василиса подошла к окошку и молча села. Пока Онисим возился с огнем в передней, Петушков неподвижно стоял у другого окна и глядел на улицу. Вошел Онисим, с свечкой в руках, начал было ворчать… Иван Афанасьич быстро обернулся.

– Ступай вон, – сказал он ему.

Онисим остановился посреди комнаты…

– Ступай вон сейчас, – повторил Петушков грозно.

Онисим посмотрел на барина и вышел. Иван Афанасьич закричал ему вслед:

– Вон, совсем вон. Из дому. Придешь через два часа.

Онисим убрался.

Петушков дождался, пока стукнула калитка, и тотчас же подошел к Василисе.

– Где ты была?

Василиса смешалась.

– Где ты была? говорят тебе, – повторил он.

Василиса посмотрела кругом…

– Тебе я говорю… Где ты была?

И Петушков поднял было руку…

– Не бейте меня, Иван Афанасьич, не бейте… – с испугом пролепетала Василиса.

Петушков отвернулся.

– Бить тебя… Нет! я тебя бить не стану. Бить тебя? Извини, извини, голубушка. Бог с тобой. Когда я думал, что ты меня любишь, когда я… когда…

Иван Афанасьич умолк. Он задыхался.

– Слушай, Василиса, – сказал он наконец, – я, ты знаешь, человек добрый; ведь ты знаешь, Василиса, знаешь?

– Знаю, – проговорила она, запинаясь.

– Я никому зла не делаю, никому, никому на свете. И никого не обманываю. Зачем же ты меня обманываешь?

– Да я вас не обманываю, Иван Афанасьич.

– Не обманываешь? Ну, хорошо. Ну, хорошо. Ну, говори же, где ты была?

– Я ходила к Матрене.

– Врешь!

– Ей-богу, к Матрене. Вы спросите у ней, коли мне не верите.

– А Буб… ну, как его… чёрта этого видела?

– Видела.

– Видела? Видела? а! видела?

Петушков побледнел.

– Так ты с ним, поутру-то, у окошка сговаривалась… а? а?

– Они меня просили прийти.

– А ты и пошла… Спасибо, матушка, спасибо, родная! – Петушков поклонился Василисе в пояс.

– Да, Иван Афанасьич, вы, может, думаете…

– Уж ты бы лучше не говорила! Да и я, дурак, хорош. Чего раскричался? Да ты, пожалуй, с кем там хочешь знайся. Мне до тебя дела нет. Вот еще! Я тебя и знать-то не хочу.

Василиса встала.

– Воля ваша, Иван Афанасьич.

– Куда ты идешь?

– Да ведь вы сами…

– Я тебя не прогоняю, – перебил ее Петушков.

– Нет уж, Иван Афанасьич… Что ж уж мне у вас оставаться?..

Петушков дал ей дойти до двери.

– Так ты уходишь, Василиса?

– Вы меня всё обижаете…