Петушков

– А… обо мне она не спрашивала?

– Известно, не спрашивала.

Петушков стиснул зубы. «Вот, – подумал он, – вот она, любовь-то… – Он опустил голову. – А ведь смешон же я был, – подумал он опять, – вздумал ей стихотворенья читать! Эка! Да ведь она дура! Да ведь ей, дуре, только бы на печи лежать да блины есть! Да ведь она деревяшка, совершенная деревяшка, необразованная мещанка!»

– Не пришла… – шептал он два часа спустя, сидя на том же месте, – не пришла! Каково? Ведь она могла видеть, что я ушел от нее рассерженный, ведь она могла же знать, что я обиделся! Вот тебе и любовь! И не спросила даже, здоров ли я? Здоров ли, дескать, Иван Афанасьич? Вторые сутки меня не видит – и ничего!.. Даже, может быть, опять изволила видеться с этим Буб… Счастливчик! Тьфу, чёрт возьми, какой я дурак!

Петушков встал, молча прошелся по комнате, остановился, слегка наморщил брови и почесал у себя в затылке.

– Однако, – сказал он вслух, – пойду-ка я к ней. Надобно же посмотреть, что она там-таки делает? Пристыдить ее надобно. Решительно пойду. Онька! одеваться!

«Ну, – думал он, одеваясь, – посмотрим, что-то будет? Она, пожалуй, чего доброго, на меня сердится. И в самом деле, человек ходил-ходил, ходил-ходил да вдруг, ни с того ни с сего, взял да перестал ходить! А вот посмотрим».

Иван Афанасьич вышел из дому и добрался до булочной. Он остановился у калитки: надобно ж оправиться и обтянуться… Петушков взялся обеими руками за фалды да чуть не оторвал их прочь совсем… Судорожно покрутил он затянутой шеей, расстегнул верхний крючок воротника, вздохнул…

– Что ж вы стоите, – закричала ему Прасковья Ивановна из окошка. – Войдите.

Петушков вздрогнул и вошел. Прасковья Ивановна встретила его на пороге.

– Что это вы, батюшка, к нам вчера не пожаловали? Аль нездоровьице какое помешало?

– Да, у меня что-то вчера голова болела…

– А вы бы к височкам по огурчику приложили, мой батюшка. Как рукой бы сняло. А теперь не болит головка?

– Нет, не болит.

– Ну, и слава тебе, господи!

Иван Афанасьич отправился в заднюю комнату. Василиса увидала его.

– А! здравствуйте, Иван Афанасьич.

– Здравствуйте, Василиса Тимофеевна.

– Куда вы ливер девали, Иван Афанасьич?

– Ливер? какой ливер?

– Ливер… наш ливер. Вы его, должно быть, к себе занесли. Вы ведь такой… прости, господи!..

Петушков принял важный и холодный вид.

– Я прикажу своему человеку посмотреть. Так как я вчера здесь не был, – значительно проговорил он…

– Ах, да ведь точно, вас вчера здесь не было. – Василиса присела на корточки и начала рыться в сундуке… – Тетка! А, тетка!

– Че-а-во?

– Ты, что ль, взяла мою косынку?

– Какую косынку?

– А желтую.

– Желтую?

– Да, желтую, с разводами.

– Нет, не брала.

Петушков нагнулся к Василисе.

– Послушай, Василиса, меня; послушай-ка, что я тебе скажу. Теперь дело идет не о ливерах да о косынках; этим вздором можно и в другое время заняться.

Василиса не тронулась с места и только подняла голову.

– Ты скажи мне, по чистой совести, любишь ли ты меня, или нет. Вот что я желаю знать, наконец!

– Ах, какой же вы, Иваи Афанасьич'… Ну, да, разумеется.

– А коли любишь, как же это ты ко мне вчера не зашла? Некогда было? Ну, прислала бы узнать, что, дескать, не болен ли я, что меня нету! А тебе и горюшка мало. Я хоть там, пожалуй, умирай себе, ты и не пожалеешь.

– Эх, Иван Афанасьич, не всё ж про одно думать; работать надобно.

– Оно, конечно, – возразил Петушков, – а все-таки… И над старшими смеяться не следует… Нехорошо. Притом не мешает в известных случаях… А где же моя трубка?

– Вот ваша трубка.

Петушков начал курить.

VII

Несколько дней протекло снова, по-видимому, довольно мирно. Но гроза приближалась. Петушков мучился, ревновал, не спускал глаз с Василисы, тревожно наблюдал за ней, надоедал ей страшно. Вот, однажды вечером, Василиса оделась тщательнее обыкновенного и, улучив удобное мгновенье, отправилась куда-то в гости. Наступила ночь: она не возвращалась. Петушков на заре пришел к себе на квартиру и в восьмом часу утра побежал в булочную… Василиса не приходила. С невыразимым замираньем сердца ожидал он ее до самого обеда… За стол сели без нее…

– Куда это она запропастилась? – равнодушно проговорила Прасковья Ивановна…

– Вы ее балуете, вы ее просто совершенно избалуете! – с отчаяньем повторял Петушков.

– И! батюшка! за девкой не усмотришь! – отвечала Прасковья Ивановна. – Бог с ней! Лишь бы свое дело делала… Отчего же человеку и не погулять…

Мороз подирал по коже Ивана Афанасьича. Наконец, к вечеру, явилась Василиса. Он только этого и ожидал. Торжественно поднялся Петушков с своего места, сложил руки, грозно нахмурил брови… Но Василиса смело взглянула ему в глаза, нагло засмеялась и, не давши ему выговорить слова, проворно вошла в свою комнату и заперлась. Иван Афанасьич раскрыт рот, с изумлением посмотрел на Прасковью Ивановну… Прасковья Ивановна опустила глаза. Иван Афанасьич постоял немного, ощупью сыскал фуражку, надел ее криво на голову и вышел, не закрывши рта.

Он пришел домой, взял кожаную подушку и вместе с нею бросился на диван, лицом к стене. Онисим выглянул из передней, вошел в комнату, прислонился к двери, понюхал табаку, скрестил ноги.

– Аль нездоровы, Иван Афанасьич? – спросил он Петушкова.

Петушков не отвечал.