Петушков

– А ведь вам нехорошо, Иван Афанасьич, – говорил он ему не раз.

– Нет, ничего, – возражал Петушков.

Наконец, в один прекрасный день (Онисима не было дома), Петушков встал, пошарил у себя в комоде, надел шинель, хотя солнце пекло порядком, украдкой вышел на улицу и через четверть часа опять вернулся… Он что-то нес под шинелью…

Онисима не было дома. Целое утро он всё сидел у себя в каморке, рассуждал сам с собой, ворчал и ругался сквозь зубы и, наконец, отправился к Василисе.

Он застал ее в булочной. Прасковья Ивановна спала на печи, мерно и томно похрапывая.

– Ах, здравствуйте, Онисим Сергеич, – с улыбкой проговорила Василиса, – что давно не видать?

– Здорово.

– Что вы такие невеселые? Чайку не хотите ли?

– Не обо мне теперь речь, – с досадой возразил Онисим.

– А что?

– Что! Не понимаешь меня, что ли? Что! Что ты наделала с моим барином, вот что мне скажи.

– Что такое я наделала?

– Что такое ты наделала… Поди-ка посмотри на него. Ведь он того и гляди, что занеможет аль и совсем умрет.

– Чем же я виновата, Онисим Сергеич?

– Чем! Бог тебя знает. Вишь, он в тебе души не чает. А ты с ним, как с своим братом, прости господи, обошлась. Не ходи, дескать: надоел. Ведь он хоть и неважный, а всё же господин. Ведь он благородный… Понимаешь ты это?

– Да он такой скучный, Онисим Сергеич…

– Скучный! А тебе всё веселых нужно.

– Да и не то что скучный: такой сердитый, ревнивый такой.

– Ах ты, астраханская царевна Миликитриса! Вишь, он обеспокоил тебя!

– Да вы сами, Онисим Сергеич, помнится, на него сердились, зачем, дескать, знается, зачем всё ходит?

– А что ж, хвалить его надо было за это, что ли?

– Ну, так за что же вы теперь на меня осерчали? Вот и ходить перестал.

Онисим даже ногою топнул.

– Да что ж мне с ним делать, коли он такой сумасшедший, – прибавил он, понизив голос.

– Так чем же я виновата? Чем же я помочь-то могу?

– А вот чем: пойдем-ка со мной к нему.

– Сохрани господи!

– Отчего ж ты не пойдешь?

– Да зачем же я пойду к нему? помилуйте.

– Зачем? А затем, что вот он говорит, что ты добрая; посмотрю я, какая ты добрая.

– Да какое же добро я могу ему сделать?

– Ну, уж про это я знаю. Стало быть, плохо, коли я к тебе пришел. Видно, уж другого средствия не придумал.

Онисим помолчал немного.

– Ну, пойдем, Василиса, пожалуйста, пойдем.

– Да, Онисим Сергеич, я не желаю с ними опять знаться…

– Да и не нужно – кто тебе говорит? Так, слова два скажи: дескать, что изволите печалиться… полноте… Вот и всё.

– Право, Онисим Сергеич…

– Да что ж, мне кланяться тебе, что ли? Ну, изволь – вот тебе и поклон… на тебе поклон.

– Да право же…

– Ведь экая! И честь-то ее не берет!.. Василиса, наконец, согласилась, накинула платок на голову и ушла вместе с Онисимом.

– Постой-ка немного здесь, в передней, – сказал он ей, когда они пришли на квартиру Петушкова. – А я пойду барину доложу…

Он вошел к Ивану Афанасьичу.

Петушков стоял посреди комнаты, заложив обе руки в карманы, преувеличенно растопырив ноги и слегка покачиваясь взад и вперед. Лицо его пылало, глаза сияли.

– Здравствуй, Онисим, – дружелюбно залепетал он, очень плохо и вяло выговаривая согласные буквы, – здравствуй, братец. А я, брат, без тебя… хе-хе-хе… – Петушков засмеялся и клюнул носом вперед. – Вот уж подлинно, хе-хе-хе… Впрочем, – прибавил он, стараясь принять важный вид, – я ничего. – Он поднял было ногу, но чуть не упал и для контенансу[5 - …для контенансу… – См. примеч. к с. 93.] проговорил басом: – Человек, дай трубку!

Онисим с изумлением посмотрел на своего барина, взглянул кругом… На окне стояла пустая темно-зеленая бутылка с надписью: «Ром ямайский самый лучший».

– Хватил, брат, да и только, – продолжал Петушков. – Взял да хватил. Хватил, да и всё тут. А ты где был? Расскажи… не стыдись… расскажи. Ты хорошо рассказываешь.

– Иван Афанасьич, помилуйте! – завопил Онисим.

– Изволь. И это изволь. Милую, милую и прощаю, – возразил Петушков, неопределенно помахивая рукой. – Всем прощаю, и тебе прощаю, и Василисе прощаю, и всем, всем прощаю. А я, брат, хватил… Хва-атил, брат… – Кто это? – внезапно вскрикнул он, указывая на дверь передней, – кто там?

– Никого там нет, – торопливо ответил Онисим. – Кому там быть… куда вы?

– Нет, нет, – повторял Петушков, порываясь из рук Онисима, – пусти, я видел – ты не говори – я там видел, пусти… Василиса! – закричал он вдруг.