Душе красавицы степные,
Я, каюсь, – я скитался сам
По вечерам да по балам,
Завитый, в радужном жилете,
И барышень «имел в предмете».
И память верная моя
Рядком проводит предо мною
Те дни, когда, бывало, я
Сиял уездною звездою…
XIX
Ах! этому – давно, давно…
Я был тогда влюблен и молод,
Теперь же… впрочем, всё равно!
Приятен жар – полезен холод.
Итак, на бале мы. Паркет
Отлично вылощен. Рядами
Теснятся свечи за свечами,
Но мутен их дрожащий свет.
Вдоль желтых стен, довольно темных,
Недвижно – в чепчиках огромных –
Уселись маменьки. Одна
Любезной важности полна,
Другая молча дует губы…
Невыносимо душей жар;
Смычки визжат, и воют трубы –
И пляшет двадцать восемь пар.
XX
Какое пестрое собранье
Помещичьих одежд и лиц!
Но я намерен описанье
Начать – как следует – с девиц.
Вот – чисто русская красотка,
Одета плохо, тяжела
И неловка, но весела,
Добра, болтлива, как трещотка,
И пляшет, пляшет от души.
За ней – «созревшая в тиши
Деревни» – длинная, худая
Стоит Коринна молодая…
Ее печально-страстный взор
То вдруг погаснет, то заблещет…
Она вздыхает, скажет вздор
И вся «глубоко» затрепещет.
XXI
Не заговаривал никто
С Коринной… сам ее родитель
Боялся дочки… Но зато
Чудак застенчивый, учитель
Уездный, бледный человек,
Ее преследовал стихами