История села Мотовилово. Тетрадь 18. 1935-1940

Все расселись за двумя столами. Началось угощение: мужикам самогон с закуской, бабам – чаепитие с плюшками, с сахаром и с мёдом. Анна Гуляева, имея обыкновение чай пить с сахаром не вприкуску, а в накладку, положила себе в чашку с чаем комышек сахара. И не найдя, чем бы помешать в чашке, помешала пальцем. Брательник Кузьма, заметив сестрину некультурность, сделал ей замечание. Анна преспокойненько ответила ему:

– Я ведь палец-то не обожгла, чай-то не особо горячий, – держа блюдечко на растопыренных пальцах и дуя на чай.

– Да я не о том, что ты палец обжечь можешь, а некультурно пальцем размешивать сахар в чашке – на это ложечка есть! – объяснил Кузьма.

– А не всё ли равно: что ложечкой, что пальцем, ложечку-то я поискала, поискала, так её я и не нашла! – оправдалась Анна.

После первого выпитого большого стакана подали по второму. Первый стакан Смирнов выпил до дна, второй только наполовину. Сидя здесь, в гостях, в его голове была другая забота: этой ночью, как и обычно, посетить Анисью, а сильно спьянившимся к ней идти он не желал. Все спьянились, а Смирнов держался полупьяным, не потеряв здравого рассудка и дара речи. Видя, что Николай не пьян, Дунька шепнула Татьяне:

– Давай Николая напоим до усрачки! У меня что-то вот тут в боку свербит! Так, что едва стерпливаю! – призналась Дунька.

– Кто не хочет пить, того будем бить! – пропели Дунька с Татьяной в адрес Смирнова.

– Трезвому человеку находиться среди пьяных так же неловко, как же неловко, как голому среди людей.

И Смирнов для большей смелости выпил ещё один полный стакан с изрядным закусом жареным мясом с яйцами.

– Мир хижинам, война дворцам! – громогласно продекламировал Смирнов. – Мужики! – обратился Смирнов к сидящим за столом. – А знаете ли вы, какие раньше были благодетельные люди из богатого сословья! За хорошее исполнение роли в спектакле, актёру Мочалову, купец-мясник (у которого Мочалов в долг набирал мясо в лавке) в зале, вскочил с места, и во всеуслышание крикнул: «По мясу квиты!» А вот другой пример: у крестьянина Худякова Герасима в лесу лесничий отобрал сворованные Герасимом дрова. Герасим, вынужденно свалив дрова, поехал на пустых санях домой и с горя запел: «Эх ты, доля, моя доля, доля бедняка!» Очарованный песней, лесничий громогласно крикнул: «Эй, мужик, стой, забери свои дрова».

Желая высказаться, Смирнова перебила Дунька Захарова:

– Эт ты, наверно, про себя, Николай Фёдорыч, сообразил насчёт дров-то, а никакой тут не лесничий, а наверно ты лесник, а?

– Хрен в руку на – завтра война, нас в солдаты заберут, а вас мужики за…! – отпарировал Смирнов. – Что, стыдно харе-то? Покраснела-то…

– Да, ко всем неожиданностям я себя подготовила, а к такому подготовиться не успела – не домыслила! – ответила ему Дунька.

– Эх, как жаль, что соловьём залётным юность пролетела, ото бы я ещё показал себя, как надо орудовать среди баб! – бойко припрыгнув на месте, восторженно проговорил Смирнов, переведя свою речь на любовную тему. – Люблю баб, которые лицом и телом завлекательны, и на любовь падкие, и не люблю такую, которая ни рыба, ни мясо, – одним словом, которая с кислой миной на лице, ртом мух ловит! И дело говорится: что поцелуй нелюбимой женщины хуже пощёчины! – откровенно высказал свой вкус в этом вопросе Николай Фёдорович.

Хоть и остра на язык Анна Гуляева, и то до сих пор, пока Смирнов вёл сугубо мужской разговор, она смалчивала и не хотела портить настроение Николаю, а когда он затронул баб, то уж тут Анна, не сдержав себя, ввязалась в разговор:

– Нет, Николай Фёдорыч, ты нас, баб, не конфузь! Я ведь тоже когда-то с мужем жила и была услужливой женой. Бывало, слёту видишь, чем бы удружить мужу: каждый пупырышек на его теле был в заботливом моём внимании. Бывало, лёжа в постели, в поцелуе мужу-то своим языком в его рту всё обшаришь! Зато мой покойничек Иван любил меня за это! – высказала свою бывалую любовь и привязанность к своему мужу Анна Гуляева.

– У мужиков одна задача, расхваливать самих себя, а про нас, баб, забывают! – вступилась в разговор и Дунька Захарова.

– Как будто бабы-то хуже их, мужиков! – поддержала в разговоре Дуньку Анна. – Взять хотя бы вот нашу Татьяну Митрофановну, она вон как раздобрела и помолодела, как конфетка из бумажки вывернутая стала! Её из окошка первым сортом продашь! – льстиво, с похвалой отозвалась Анна о хозяйке дома.

– Нет, бабы, вы как не ерохорьтесь, а вы у мужиков всё равно этажом ниже проживаете! – не отступал от своего Смирнов.

– А ты у меня, Кузьма, даже и не побрился к такому знатному в твоей жизни дню! – возгордившись от похвалы, с выговором заметила Татьяна мужу.

– А я с вызмыслу не побрился. Если ты, моя Татьянушка, в таком виде любишь, то уж в бритом-то, нахоленном виде и подавно! – с самодовольной улыбкой на лице ответил Кузьма жене.

– И ваше бабье повседневное дело сводится только к тому, чтобы вечером постель перетрясти и себя к ночи для мужа припасти! – под общий весёлый смех заключил разговор на женскую тему Смирнов.

Изрядно напившись, наевшись и насмеявшись, гости стали расходиться, время поддвигалось к 12 часам ночи. Татьяна, умаявшись и разомлев от выпитого вина, повалившись на кровать, тут же мертвенно уснула. А Кузьма, вслед ушедшим гостям, по тайному сговору двинулся за Дунькой Захаровой, которая вышмыгнула из гостей заранее и прямо к Анисье:

– Ну, Анисья, берегись, твоя маланья, нынче ночью зададут ей дёру! – спьяна бесстыдно проговорила Дунька Анисье, как только она вошла к ней, как к подруге, под предлогом, что от своей избы она потеряла ключ.

– А что? – недоумённо спросила Анисья, лениво потягиваясь в постели и широко разевая в позевоте рот.

– Как что? Скоро сюда придёт Николай Фёдорович, он, чай, натосковался о тебе, так что всю ночь сам не уснёт и тебе не даст спокою! – жирно улыбаясь, высказалась Дунька застыдившейся Анисье. – Ну как, Анисья, одной-то без мужика-то в постели-то, скучно ведь, а? Я по себе знаю – скучно. А ты баба молодая, в коренном соку. Когда в постельке-то лежишь да нежишься, да особенно под утречко, на зорьке, только потянешься, а обнять-то и некого! – с ярым аппетитом к мужикам глаголила Дунька. – Я вот сама про себя скажу: иной раз ровесница у меня раздурится, так зачешется и засвербит, что терпенья нету, а мужика под боком нету, так я беру в руки веник, сначала-то ветвями, а потом и комлем начинаю её угощать, так её нахлыщу, что она и успокоится! – без скрывательства бессовестно откровенничала Дунька перед Анисьей.

– Ты, Дуньк, больно строго с ней поступаешь, – с робостью в голосе и с застенчивостью проговорила Анисья.

– А чего с ней миндальничать-то, успокаивать-то её надо! А мужика-то на скорую руку, где взять – они на дороге не валяются. Иной раз и бывает, только свистни, как целая дюжина мужиков набежит, как мухи на г…о, а иной раз наищешься! – с гордостью и сожалением говорила Дунька. – Да и опять-таки, какой мужик налетит, такого как Ершов – с золотом не надо! Он не поцелует, а только всю измусолит, – за глаза раскритиковала Дунька Николая Ершова.

– Так что, пропадай, моя с голоду, а уж Кольке Ершову не дам. Он ещё на сенокосе от меня по зубам колбуком получил! – гордыбачилась Дунька.

– Нет, уж, видно, свово мужика нет – на чужих не завидовать! – разглядывая свои бело-розовые ноги, с тяжким вздохом проговорила Анисья.

– Как это у тебя свово мужика нет?! – пытливо заглядывая в глаза Анисьи, удивилась Дунька. – А Николай-то Фёдорович разве не твой мужик! Ты таись, не таись, как не скрывай свои проделки, только люди-то не глупее тебя – всё знают. Ведь ты с ним, по-моему, давненько в хороших отношениях и близких связях! – напористо напирала, обличая Анисью, Дунька.

Анисья, сконфуженно покраснев, опустила глаза вниз, бесцельно взором упёрлась в пол.

– Всё может быть! – робко полупризналась она Дуньке. – Он ко мне масляным блином подкатился!

– Ну вот, а ты баишь, Анисья, я и так замечаю, что он в тебя врезался как порточный рубец в задницу. Свово мужика у тебя нету, значит это одна прокламация! – разоблачающе наступала на Анисью Дунька. – Эх, дурёха! Тебе даётся счастье завладеть таким мужиком – это ведь не какой-нибудь слюнтяй, а конь с яйцами! – с нескрываемой ревностью продолжала Дунька. – Ведь он раньше-то ко мне частенько захаживал! Хоть он от меня и отстал, а к тебе пристал, я об этом нисколечко не сожалею, ты ведь помоложе меня и повапетитней, а я своим ремеслом молодых холостых парней обучаю – надо же им в любовных делах удовольствие создавать! – без скрывательства своей бабьей похоти откровенничала Дунька. – У меня нет кошелька с деньгами, а есть наподобие кошелька – между ног портаманет, который не бывает без монет! – с бесстыдством перед Анисьей уточняла Дунька.

У неё на этот счёт была своя собственная логика рассуждения – самогонку подерживала и своим полным телом поторговывала. Благо, она оказалась бесплодной, а в народе всякое судачат:

– Дунька со всеми гуляет, а ни разу не забрюхатит!

– Како ни разу, она уж не одного вытравила! – уточняли бабы.

– Эх, Дуньк, какая ты толстая! – с долей зависти проговорила Анисья, обшаривая своим взором Дуньку с ног до головы.

– Я и сама не знаю, вроде и помалу ем, а вот толстею и толстею, дикое мясо что ли на мне наросло! – с довольной усмешкой отговаривалась Дунька.

– А люди бают, ты вапетитные капли употребляешь? – сказала Анисья.

– Ну уж это враки, у меня пока и без капель аппетит – не жёвано летит! – добродушно улыбаясь, пояснила Дунька.

Хотя Дунька и сказала Анисье, что она не жалеет Николая Смирнова, но она с большой ревностью уступила его Анисье, но на это есть веская причина. По селу прошёл слушок, что Дунька Захарова где-то «благой боли» раздобыла. Дунька около месяца находилась на излечении, временно её «портаманет» оказался без монет. Николай Смирнов, услышав об этом, сразу же порвал с ней близкую связь и всецело привязался к Анисье. Да и красоту, и молодость у Дуньки всю вымакали мужики с парнями. Охотников на Дуньку сразу же значительно поубавилось, в любовных делах она стала сдавать. Не унимался только Николай Ершов, дорвался до Дуньки, да Кузьма Оглоблин изредка посещал её.

– Чу! Кто-то идёт! – насторожилась Анисья.

В избу, стуча ногами и громко хлопнув дверью, вломились сразу двое: Николай и Кузьма.

– Дуньк, ступай в ту избу! – приказала Анисья.

Дунька бесцеремонно прошла в комнатушку-бокоушку, Кузьма разъярённо двинулся за ней, несдержанно хватая её за груди.

– Погоди, я на двор схожу! – урезонила Кузьму Дунька.

– А зачем? – недоумённо спросил её Кузьма.

– Ты, рай, не знаешь, зачем «на двор»-то ходят?! Выпростаюсь! – без ужимок выпалила Дунька Кузьме.