История села Мотовилово. Тетрадь 11. 1927–1928 гг.

Стояла самая унылая пора года: поздняя осень и предзимнье. Осенний, холодный ветер, с неудержимой яростью разгуливался по селу. Шаря по стенам, по крышам и заборам построек, как-бы отыскивая ненадёжные места и прорехи в постройках, где бы можно было прорваться, забраться в утеплённые места и натворить там бед, охолодить скотину, придав немало хлопот мужику-крестьянину. Ветер с остервенением и озорством подбирался под застрехи соломенных крыш, выхватывал клочья соломы и словно глупый ребёнок играл ею в воздухе, а наигравшись, как-бы за ненадобностью, бросал эту солому на дорогу, ненадолго затихал…

Под напором яростных порывов ветра, ветла, стоявшая под Савельевым окном сбочь мазанки, пружинисто трепала ветвями. Её разросшиеся в разные стороны отростки, похожие на две гигантских руки, промежду которых произросла молодая березка, от ветра

Раскачиваясь, жалобно скрипели, как бы жалуясь на озорство шквального ветра. Разгулявшийся вовсю свирепый ветер, буйно прогуливался по селу, неистово шарил по опустелым садам и огородам, прерывисто хлобыстал в стены построек, угрожающе свистел в щелях, выл в трубах, осатанело налетел на колокольню – грозно гудел колокольной медью. По небу плыли рваные облака, в разрывах их время от времени появлялся рог молодого месяца. Спасаясь от буйного ветра, стайка домашних гусей, на озере, забралась в густую заросль тростника. Шурша крыльями о жесткие стебли тростника-палочника, они отыскивали в корнях его съедобные водоросли, гогоча, мирно перекликались между собою.

На улице совсем свечерело, а в избах ночь. Кое где, в избах, уже появились огни. Вскоре, всё небо выяснилось, ветер стих, на землю упал мороз. Разжиженную грязь на дороге сковало в жёсткие комья, на озере вода покрылась тонким льдом.

Возвращаясь из избы-читальни, где сегодня был показан спектакль, Санька Савельев с Наташкой шли по берегу замёрзшего озера.

– Наташ, пойдём на лёд! Поглядим, попробуем покататься! – предложил Санька.

– Да он, наверное, ещё тонок! Я боюсь как бы не затонуть, – с боязнью в голосе отозвался Наташка.

– Всё равно пойдём поглядим! – настоял Санька. Здесь озеро вдалось в берег, как-бы образуя небольшой залив; место безопасное, здесь утонуть не утонешь, а провалится на льду можно, и измочиться можно по пояс. Они к заливчику подошли вплотную, а потом оба ступили на лёд. Под тяжестью, лёд певуче и угрожающе затрещал. Испуганно взвизгнув, чувствуя опасность,

Наташка плотно прижалась к Саньке, забеспокоившись, судорожно вцепилась в него рукой.

– Ой! А ну-ка да мы утонем!? – с тревогой проговорила она, – вот провалится под нами лёд-то и мы ухнемся в ледяную воду! – не переставала боязливо вздыхать и робко следовать за Санькой, с особой осторожностью шоркая ногами передвигаться по льду.

– Не провалимся! Не бойся! Я тебя в обиду не дам, из любой бездны вытащу! – покровительственно успокаивал он её. Под музыкальную трескотню молодого, еще неокрепшего льда, они с полчаса прогуливались на нём, мягко скользя по нему подошвами валенок, но не отходили далеко от берега. Улучив подходящий момент, Санька изловчившись любовно поцеловал Наташку в щёку. Счастливые они разошлись по домам. В ночи мороз усилился, на озере, в тростниках вмёрзли ночевавшие там гуси.

Убийство Настасьи. Бабье рассуждение

Стояла нудная пора рождественского поста. Был день праздника Святого Николы. На улице только что выпавший легкий снежок, оттепель… Набожные люди сходив к обедне блаженно отдыхали. Занятые своими неотложными делами по хозяйству и нерачительные для своей души люди, отсиживались дома. У пятистенного дома Настасьи собралась шумливая толпа баб, здесь приглушенные вскрики, смятенье, вздохи и тревога. В избе, у Настасьи, от людской и переполоха тоже шумно и тревожно.

– Ай што случилось? – неторопливо подходя к толпе баб спросил Иван Федотов, с любопытством прислушиваясь к тревожной возне доходящей изнутри настенной избы

– Настеньку убили! – провозгласила ему, стоящая тут и уже успевшая побывать в избе, его жена Дарья.

– Да не убили, а она сама нечаянно, на кошачий черепок упала, вот и проломила себе голову-то! – поспешила оповестить Ивана, о действительно происшедшем с Настасьей, Анна Крестьянинова. – Я сама глядела и видела, у ней на лбу-то знаток от кошачьего черепка, а у неё и раньше припадки были. Падучей болезнью она страдала, –добавила всё знающая Анна.

– Ну, а она жива, что-ли? – осведомился из задних рядов толпы, только-что подошедший вслушавшийся в разговор Яков Забродин.

– Пока жива, но видно она уж не жилец, еле-еле дышит, лежит на полу в чулане и только вздрагивает всем телом. Я нагляделась и ещё положила ей на лоб, для приглушения боли, медный пятак

– Раз такое дело, то она действительно долго-то не напрыгает! – высказался Яков.

– Ещё-бы, тебе мозги-то выпусти и ты долго-то не напрыгаешь! – злобно взглянув на Якова, с упрёком в его адрес, заметил дедушка Крестьянинов.

– Охо-хо-хо! – горестно повздыхала, стоявшая тут же бабушка Евлинья Савельева.

– Вот какая жизнь наша. Живи, а о смерти не забывай, она всегда у нас за плечами! – с горестным выражением на лице, проговорила бабушка Дуня, стоявшая рядом с Евлиньей.

А в избе тревожная хлопотливая беготня и печальные вздохи. Кто не боится смотреть как умирает человек, тот упорно и любопытно наблюдает за всем тем, что здесь происходит.

– Давайте её перенесём из чулана-то и положим на переднюю лавку! Что она здесь валяется в таком безобразном виде, – предложила бабам Анна Гуляева, хлопотавшая около умирающей. Бессознательно распластавшуюся на полу Настасью перенесли и положили на лавку. После её на полу в чулане осталась лужа крови и комок бело-желтоватых мозгов. Одна из баб, сестра Настасьи Александра, схватив тряпку, безбрезгливо стала торопко подтирать на полу приторно пахнувшую мокредь. По все избе разнёсся гнетущий, вызывающий тошноту, запах смеси человеческой крови впомесь с мозгами. Некоторые, не выдержав этого запаха, из избы вышли. А несколько баб, не обладающих брезгливостью, остались.

– А ты Анн, снова положи ей на лоб пятак-то! Всё ей полегче будет! – подсказала Прасковья Трынкова, стоявшая у порога и не принимающая участия в хлопотах около еле живой Настасьи.

– Прикладывай, не прикладывай, лоб-то проломленный, – горестно вздыхая и вытирая со щёк слёзы, высказалась Стефанида Батманова.

– Чай не пра…?! – удивлённо выпучив глаза, спросила её Устинья Демьянова, только-что вошедшая в избу. – Эт чем она лоб-то проломила? – с любопытством переспросила она.

– Бабы бают на кошачий черепок упала, вот и проломила себе череп-то! – высказалась Просковья.

– А за попами-то ушли, что-ли? – спросила баб, стоявшая у кутника и вытирая наплаканные глаза подолом шубы.

– Ушли, ушли! Скоро наверное придут. Анисью послали за попами-то, – сказала, скорбно вздыхая, заплаканная сестра Аграфена, снимая с головы убиенной, окровавленный, продырявленный повойник.

– Да она видимо уж совсем не жилец. Слышь, как у неё внутри-то храбрец играет! – высказала своё мнение о состоянии Настасьи Стефанида.

Вскоре явились поп с дьяконом, отслужили над Настасьей отходную. И она вскоре изошла. На улицах бабья впомесь с мужиками толпа долго не расходилась. Растревоженные печальным событием бабы, горестно перешёптывались, охали, вздыхали. Утирая слёзы, тянулись пальцами к носам, хлипко сморкались. А мужики гутарили своё – обсуждали, что-же, на самом деле послужило причиной смерти Настасьи: или её подучая болезнь и злосчастный кошачий черепок, или тут замешан злонамеренный человек, который убил Настасью.

– Нет, по-моему, она не сама убилась, а кто-то постарался её убить, причём не какой-то палкой или кирпичом! А рана-то на пулевую похожа! Я сам на фронте видывал пулевое попадание в лоб человека и Настасьина рана очень схожа с той! И Совсем не похожа на знаток от кошачьего черепка, – высказал своё мнение о причине смерти Настасьи, стоявший в толпе Фёдор Крестьянинов.

– А кто же убил её, кому она спонадобилась!? – вопросил Василий Савельев.

– А кто его знает кому она помешала. Жила одна, вроде, никому не мешала, –высказался Иван Федотов.

– Видимо кому-то это спонадобилось, – меланхолично заметил Яков.

Попы ушли. Настасья изошла. Видя, что около изошедшей Настасьи больше делать нечего, Анна Гуляева из удушливо-спёртой тесноты избы, вышла на улицу. Присоединившись к толпе, она без промедления включилась в разнобойный бабий разговор, высказывая своё впечатление о смерти и жизни Настасьи:

– Да хорошая была женщина, милостивая и ворожбой всем помогала. Царство ей небесное! Я только третьёводни, к ней с просьбой обращалась.

– С какой? – полюбопытствовала Дарья.

– Да у меня труба у избы больно дымит стала. Как только затоплю печь, так почти весь дым в избу валит, словно трубы-то нет. А вдоль трубы, у потолка, с чердака, вода в избу дуром прёт, прямо-таки беда и наказанье. Мне подумалось, уж не враг ли какой в трубу-то залез и дым-то не пущеет! Вот и пришлось мне по этому поводу третьеводни, к Настасьи за ворожбой обратиться. А она баит: чего-чего, а насчёт трубы я не в силах помочь, это грит дело печника, иди к печнику. Послала она меня.

– Ну и что же? – поинтересовалась Любовь Савельева.

– Пригласила я печника-то, он залез на крышу, заглянул в трубу-то и кричит мне: у тебя трубе-то гнездо галочье и сажи накопилось уйма! Подай, грит, кочергу. Я подала. Он вытащил из трубы большое поймо прутьев, величиной в семионову шапку, да сажу помелом пообмёл и труба моя дымить перестала, в избе ни дымка, глаза есть перестало, прямо красота! – нахваливала свою житуху Анна бабам.

– Ну, а как с Настасьей-то? Ты около её всё время была, как и что с ней произошло? – допытывались у Анны дотошные бабы.

– Что с ней, умерла Настасья и всё тут. А насчёт того, от чего, я и сама не пойму. О том, что сама она упала, я сумлеваюсь, – заключила она.

– Слушайте-ка бабы, по-моему она не сама. Я только-что от неё утрось вышла, деньги должок относила. Не дойдя до сараев послышался мне какой-то выстрел, – сообщила новость Марья Данилова. Настасью схоронили…

Рождество 1928. Лекторы и представления

Наступил 1928 год, прошло Рождество, наступили святки – весёлое, забавное и любовное время провождение молодёжи. В святошнической, разряженной келье Анны Гуляевой, на стене девки повесили приветственный лозунг: «Да здравствует первый день святок!». Придя в эту келью Санька Савельев с Гришкой Лобановым, прочитав эту вывеску, прибавил к ней: «А кто с ножом сюда придёт, тот от того же и погибнет!», что относилось к сельским хулиганам. По кельям села женихи артелями и в одиночку ходят с еснями и гармонями. У Яшки Дуранова, гармошка-тальянка со звонкими колокольчиками. Войдя в келью, замёрзшую на уличном морозе гармошку, Яшка подолгу, с зазнайством и напускной важность продувал. Некоторые из ребят-смельчаков, упрекая яшкины выламывания, говорили:

– А ты Яшк играй без валамываний, а то прозовут тебя Яшкой Ломаный!

– А я вовсе не выламываюсь, от мороза руки не маячут! – отвечал тот и начинал играть. Клавиши гармошки, под усиленным нажимом яшкиных пальцев, послушно громко хлопали, почти заглушая звуки самой гармошки. А Яшка, залихвацки скосив голову на бок, старательно, на своей тальянке, выводил «страданье», пленя девок музыкой. Особое место в игре уделялось звонким колокольчикам, они заглушая голоса ладов и басов, звонко гремели в ушах. В такт игры Яшка ещё притоптывал ногой, как-бы добавляя этим красоты и пленительности к музыке. Яшка, тайно исподтишка наблюдал за девками, присматривался к ним, стараясь выбрать себе в невесты самую красивую.

– Вот дитятка растёт! – переговариваясь судачили бабы – глядельщицы святок.