Атомные Ринки

– Их удочерили. – сказал Далецки в микрофон.

Селектор расквакался в ответ, но профессор не стал слушать и просто отключил его.

– Кстати, я должен поблагодарить Вас, док Либстер. Вы сняли тяжеленный камень с моей души, да и не только с моей.

Ник вопросительно посмотрел на профессора.

– Дело в том, что я, как и Вы, док, привязался к этим негодницам самым непозволительным для старика образом. Но что я, кандидат в пенсионеры, мог сделать для них? Только подольше продержать их здесь, где я сам могу поручиться, что им будет хорошо, они получат внимание и уход. Кстати, их видела моя племянница, порядочная язва, которая была ими покорена за пару минут. Она мне в каждом письме задает о них вопросы. Теперь я смогу ее обрадовать.

– Да, проф, я тоже очень доволен. Хотя, признаться, когда я сейчас сюда подъехал, меня посетила мысль бросить все. Подленькая такая мыслишка, моральные оправдания даже нашлись.

Фон Далецки посмотрел на Ника поверх очков.

– Должен ли я понимать это так, что Вы жалеете о данном слове, но честь не позволяет взять его назад?

– О нет, что Вы, проф! Я просто, наверное, сожалел о комфортном и беззаботном прошлом. Так, скорее всего, бывает с любым человеком, меняющим свою жизнь. Я от своих решений ни в коем случае не отказываюсь.

Вошла сиделка средних лет с распущенными скандинавскими волосами и необъятным бюстом, добровольный Цербер Ринки и тайная осудительница Ника, держа на руках плачущих девочек. Не взглянув даже на профессора, она метнула на Либстера полный праведного гнева взгляд, довольно резко приземлила близняшек на пеленальный столик, стоявший в углу кабинета и направилась к двери.

– Одну секунду, миссис Экхольм! – сказал Ник. Женщина остановилась.

– Мисс. Что Вам, сэр? – спросила она глухим голосом.

– Простите мое любопытство, мисс Экхольм, но почему Ваша любовь к девочкам продлилась лишь до момента их удочерения? – Ник встал, подошел к пеленальному столику, на котором продолжали реветь его дочки, и распустил узел пеленок, завязанный слишком туго. Ринки удивленно посмотрели на Ника, он подмигнул им и сделал "козу рогатую". На заплаканных физиономиях расцвели беззубые улыбки.

– Кто вам сказал?

– Как-то без особой любви Вы уронили их на столик.

– Я о другом, сэр. Кто вам сказал, что я их когда-нибудь любила? Я несла свой крест.

– И что же, ни сочувствия, ни жалости Вы к ним не испытывали? Как там по Библии: возлюби ближнего своего, не так ли?

– Они мне не ближние! Они дьяволово семя! Они мне были посланы как испытание, а вы их у меня забрали!!! – голос женщины поднялся до визга, она опять сверкнула глазами и вдруг оскалилась. Зрелище было не из приятных.

– А кто же тогда Вам – ближние?

– Кто угодно! Нормальные детки, у которых все на месте и нет ничего лишнего!..

Она осеклась; Ник улыбался.

– Мисс Экхольм, я от всей души надеюсь с Вами больше не увидеться никогда. Но напоследок я бы попросил Вас ответить на один вопрос: не думаете ли Вы, что физические уродства посылаются людям Богом для испытания и укрепления духа?

– Это так…

– Так почему же Вы считаете Ринки дьяволовым семенем?

– Они не мучаются. Они УМИРОТВОРЕНЫ. Так не должно быть… Это от дьявола.

– А Вам это точно известно? Может быть, их испытание состоит в том, чтобы они ужились в одном мире с такими, как ВЫ, мисс Экхольм? Что страшнее, как Вы считаете, физические страдания или моральные?