Ведун поневоле

Под заливистый хохот русских баб, переживших большое горе, но в веселье своем преодолевших все трудности тяжелейших времен я решительно ступил за калитку, неловко задев хозяйку плечом за пышную грудь, сокрытую холщовой рубахой.

В эту же ночь, после жаркой бани я впервые стал мужчиной…

Глава 4. Неожиданное путешествие в Каракорум

Судьба не сразу привела меня в Новгород, куда я отправился сразу же после выздоровления. Не дошёл. Направление движения вынудили круто поменять открывшиеся обстоятельства.

Только спустя множество лет, я смог наконец-то посетить столицу Северного княжества, пребывая там, в качестве долгожданного гостя, чтобы убедиться в красоте и богатстве вольного города. Не вежливо было бы не упомянуть то, что у новгородцев, в наше время, существовало особое отношение к собственной Родине. Жители северного, гордого и непокорного города величали свою столицу не иначе, как «Господин Великий Новгород», самолично выбирая князей на престол посредством народного вече.

Но как оказалось, в год моего выздоровления, Александра Ярославовича Невского там уже не было. Задолго до границ его земель, просторы русские полнились слухами, что отбыл пресветлый княже с богатою свитою в саму Монголию, в самое сердце степной империи – столицу Каракорум.

Дожидаться его в родных краях являлось роскошеством непозволительным в столь бедственное время для Руси, а посему купив на серебро добротную лошадь, выторгованную втридорога у встречного купца, я круто изменил направление на Восток.

Нужно сказать, что в деньгах я не нуждался абсолютно – ими в достатке обеспечили на дорогу Сергий и Феофан из личных запасов, которые напоминали настоящую сокровищницу, что не раз выручало меня от ненужных склок в опасном, единоличном путешествии на другой край земли.

Как оказалось – судьба недаром отвадила меня от путешествия на Север, ибо земли Владимирские, через которые бы всенепременно лежал мой путь, вновь сотрясла страшная, междоусобная война , а посему там было не то что бы небезопасно (не это волновало мой мятежный дух), но данное происшествие, по всей вероятности, вынудило бы меня ввязаться в локальные конфликты, дабы попытаться предотвратить оные.

Конь мой был до ужаса нетороплив, но вынослив изрядно, что меня вполне устраивало, позволяя сосредоточиться на своих мыслях, под неторопливый ход бурого друга и мерное течение витиеватых дорог, уходящих за горизонт. Погода мне странно благоволила и обычная, весенняя распутица, под жарким солнцем воспрянувшего Ярило, быстро сошла на нет, к середине апреля практически полностью высушив длинные тракты.

Путь предстоял не близкий. Я не до конца осознавал его протяженность, отправляясь в путь. Лишь в начале мая, с удивлением подметив, что деревья все дальше и дальше постепенно расступаются в стороны от дороги, становясь меньше и реже, я наконец– то, спустя неделю, вырвался на бескрайние степные просторы, которые возникли перед глазами «вдруг», будто кто-то свыше, потешаясь над одиноким путником, быстро подменил привычную картину.

О степи! Оду пою я вам, ибо вы великолепны! Море жёлтой, жесткой травы, оставшейся еще с прошлого года, воспрянув, едва сошел снег, колыхались под порывами лихого ветра, постепенно сменяясь молодой, зелёной порослью, только набирающей силу. Рябящими волнами порывы ветра, отражаясь на бескрайней поверхности разнообразных растений, уходили за горизонт, на котором глазу зацепиться было решительно негде, ибо не существовало даже единственного деревца, способного скрасить столь равномерный ландшафт.

Помню, как в момент знакомства с новой местностью, где-то невероятно далеко, по небу, медленно и величаво текли белые, кучевые облака. Солнце стояло в зените и я, пребывая в благости, вскоре отыскал сбоку от дороги звонкий, игристый и чистый ручей из которого с удовольствием напился сам и напоил верного коня, решив, в конечном итоге, устроить непродолжительный привал.

Признаться честно, особой нужды спешить, куда бы то ни было у меня не было, ибо я намеревался догнать посольство Александра Ярославовича уже на подступах к Каракоруму, примерно прикинув разницу расстояний, пройденных нами за несколько месяцев (Невский вышел на почти на месяц ранее и был нагружен богатым скарбом с подарками знатным ханам и ханшам, что, в наше время, было необходимой вежливостью при ведении переговоров). Поэтому я мог позволить себе небольшие вольности.

Наслаждаясь диковинной, раздольной природой, еще более примечательной после долгого заточения в келье обсерватории я разделся донага и быстро войдя в ледяную воду, наконец-то смыл с себя дорожную пыль, после чего растянулся на траве и искренне, со всей ответственностью задумался – что-же я скажу Невскому при встрече с ним? Кем представлюсь пресветлому князю?

Живо представилась наша первая встреча, в которой я, с дороги, для русских глаз Александра Ярославовича выглядел бы весьма и весьма странно, ибо древний, пластинчатый доспех, нашедшийся в закромах хранителей обсерватории, дополняли кожаные, прочные, степные штаны, ко всему прочему заправленные в монгольские сапоги. Картину дополняло то, что на все еще худых плечах моих, не вошедших в прежнюю силу и объем, развевался огромный, явно не по размеру плащ самого Евпатия Коловрата, а на голове плотно сидел остроконечный, русский шлем, с длинной стрелой, защищавшей переносицу – единственное, что выдавало бы меня за Русича при приближении. Так же странно, по стандартным меркам той поры, я был вооружен. Односторонний, степной ятаган Урянгутая в самодельных ножнах был прикреплен к седлу коня, ибо был все же подобран на месте отгремевшей битвы моими дорогими спасителями. При себе, на широком поясе я имел только странный, древний кинжал Сета, больше напоминающий одноручный меч, в свойствах которого еще предстояло разобраться.

Мои размышления прервал легкий хруст приминаемой травы, выдающий крадущегося человека. Именно на него я и среагировал, вернее, сделал вид, что среагировал, боясь спугнуть пятерку незнакомцев, чьи кристаллы душ я видел даже с закрытыми глазами.

Не утруждая себя лишними телодвижениями, даже не озаботившись тем, чтобы прикрыть свою наготу, я встал в полный рост, извлекая дорогой, блестящий камнями ятаган из простых ножен.

– Ну и долго будем прятаться? – спросил я по-русски, и не дождавшись ответа, переспросил по-монгольски.

Следует сказать, что данный, тяжелый и гортанный язык степей я выучил в обсерватории, причем намного быстрее, чем пра-язык атлантов, благо, что Феофан, ко всем своим прочим талантам, был еще и полиглотом, любящим новые, трудные наречия. Это позволило отточить необходимую плавность речи в длительных беседах со старцем, хоть, что для меня, что для наставника язык был принципиально нов, поэтому за качество и правильность произношения я не ручаюсь, до сей поры.

Обращение по-монгольски возымело должный эффект. Пятерка хорошо вооруженных степняков медленно и насторожено встала из травы, все еще держа наготове обнаженные, кривые сабли и несколько скрученных арканов.

Враждебность в кристаллах степняков если и присутствовала, то не являлась самоцелью пришедших к ручью, людей (скорее простое и даже детское любопытство), что вызывало слабую надежду на диалог.

Тем не менее, драку я решил предвосхитить:

– А вот это вы зря, братцы, сабли и веревки изготовили, – произнёс я, указывая широким концом ятагана на один из арканов в жилистых руках воина, – поверьте, что ни смотря на мою худобу шансов у вас очень немного!

– Приветствую тебя, урусут! – после недолгого молчания произнес молодой монгол, одетый в легкие, синие ткани, видимые под доброкачественной, прочной кольчугой с элементами серебряных и золотых украшений на пластинчатых наплечниках, – что забыл в степях наших? Вы же, русы, что медведи, из леса без нужды не выезжаете.

– Я с посольством к хану вашему еду, – на ходу принялся сочинять я более– менее правдоподобную версию, поспешно надевая штаны, – да вот от своих отстал изрядно!

– И что за посольство? – недоверчиво спросил меня молодой и видимо знатный монгол.

– Самого пресветлого князя Новгородского Александра Ярославовича Невского! Я его верный слуга.

– Князь Искендер… – на свой лад перековеркал имя степняк, задумчиво растягивая слова,– Наран! – спросил он ближайшего своего соратника, – слыхал о таком?

– Нее, – лениво протянул монгол из свиты.

– А ты, Мэргэн? – не унимался юный предводитель небольшого отряда.

– И я нет! – не менее лениво, по степному обычаю, ответил ему второй подчиненный.

– Вот что урусут! Я своего хана чту и велел нам он ни посольства, ни купцов едущих в Каракорум, не трогать. Однако свою принадлежность к названному посольству тебе еще предстоит подтвердить , ибо, как знать, может быть ты являешься обычным проходимцем или разбойником или бежавшим пленником ,коих по степи бродит в избытке. Поэтому поступим вот как, – рассудил юный монгол, – ты поедешь со мной до столицы степей ибо я все равно сопровождаю в том направлении богатый караван, но за это ты мне дополнительно заплатишь серебром али золотом за защиту, после того как я в целости и сохранности доставлю тебя туда. Если не согласишься, то мы немедленно заберем всё, в назидание прочим беспечным слугам, посмевшим отбиться от стремени своего хана! А уж в столице, представители Искендера подскажут – лжешь ты, или говоришь правду!

– По рукам! – легко согласился я на предложение монгола, невольно поражаясь властной манере разговора последнего, которая так не вязалась с его юными годами, – но для начала яви и мне вежливость, ибо не мешало бы представиться, чем закрепить наше знакомство. Меня, например, Гамаюном величать.

– Меня Цыреном, – коротко представился монгол, – Собирайся! Дорога не ждет.

Цырен резко закончил разговор и, махнув своим спутникам, первым убрал обнаженный клинок в ножны.

Взобравшись на коротконогих, длинношерстных коней, без привязи дожидавшихся своих хозяев неподалеку (копыта были обернуты кусками ткани и шкур, что обеспечивало бесшумный ход животных на охоте – именно по этому фактору я понял, что монгольский разъезд наткнулся на меня случайно, выискивая у ручья пернатую дичь) отряд неторопливо дождался меня и окружив полукольцом, направился по неприметной тропе, петляющей между невысоких холмов.

Чтобы мне не казались их действия странными или враждебными, подле меня, стремя к стремени, по правую руку пристроил своего коня Цырен, которому я немедленно, не проронив ни слова, передал полный кошель серебряных монет.

– Конь никчемный! – поцокал языком знатный степняк, принимая плату, – дойдем до лагеря каравана, я тебе монгольского подарю, а этого впрягу в телегу. Там ему самое место.

– Ловко же ты все решаешь за других, братец! А если мне мой конь люб?

– Это моя земля, урусут и я с девства привык повелевать. Я сын очень знатного воина и ты должен быть рад, что встретил столь значимого человека на пути. Без моего решения мои спутники просто вспороли бы тебе брюху, намотав кишки на сабли, совершенно не задумываясь о делах Золотой Орды и следуя только древнему закону Ясы! (свод законов Чингиз-хана, созданный им для своей паствы).

– Да? Ну, тогда спасибо тебе Цырен, – без тени иронии поблагодарил я своего юного покровителя, ибо драться не был заинтересован совершенно, – но что вы делали у ручья?

– Охотились, – ответил Цырен, чем подтвердил мои изначальные догадки, – однако добыча подвернулась не та, на которую я рассчитывал, – нехотя поведал молодой хан, прямо намекая на мою кандидатуру, – почти прибыли, – добавил он вскоре и на остаток пути погрузился в молчание.

Большая и шумная стоянка каравана, расположилась на небольшом пригорке, у истоков найденного мною ручья. Судя по всему, не смотря на разгар дня, уставшая толпа людей спешно готовилась к привалу, явно намереваясь остаться в этом месте на ночлег, чтобы дать отдых себе и животным.

Многие монголы мыли своих коней в небольшом озере, образовавшимся тут из-за тока подземных ручьев, в то время как многие женщины и дети распрягали двуосные и одноосные повозки – арбы, возясь с менее привилегированной скотиной – пыльными волами и верблюдами, а также обустраивали нехитрый быт и раскладывали дорожный скарб.

Особо значимые ханы, коих имелось в богатом караване немало, даже на время короткой стоянки, руками своих многочисленных слуг, ставили богато разукрашенные, походные, круглые юрты, чтобы ни в коем случае не ночевать под открытым небом.

Походные повара тут же озаботились приготовлением насущной пищи для своих господ, разводя огонь не на дровах, привычных русскому человеку, а при помощи высушенного навоза, называемого по степному «кизяк», который загодя был запасен в избытке, в огромных, плетеных корзинах в обозных арбах.

Виднелись и невольники, ведомые для продажи, пристегнутые кожаными ошейниками к длинным палкам. Ободранные, изможденные и босые мужчины и женщины, старики и дети были преимущественно русской крови. Будущие рабы сиротливо жались друг к другу посередине небольшого, старого загона, куда их загнали как скотину, под охрану одинокого, злобного и старого нукера, который стоял, опершись о длинное копье с очень широким лезвием на вершине.

– Жалко своих, урусут? – спросил меня Цырен, верно проследив направление моего замершего взгляда.

– Жалко, – честно признался я в своих чувствах, не став лукавить перед очами властного юнца, который привык тонко чувствовать людей, чуть ли не на уровне ведуна, а поэтому очень ценил честность, – их хоть кормят?