Ведун поневоле

– А скотина разве ждёт, чтобы её накормили? – рассмеялся хан, растолковывая мне очевидные для степняка вещи, – Скотина идёт, да травку жуёт дорогой. При этом молчит и ничего не просит. А коли, какая корова или верблюд сдохнет в пути – значит такая скотина. Ни на что не годная. Баранину будешь? – легко и непринуждённо переключился молодой хан с темы на тему.

Зная обычаи гостеприимства в среде степняков, я не посмел отказаться, ибо предложение еды было равно предложению дружбы для иноземца. Если бы я заартачился и не пошёл бы на встречу, то это бы непременно, немедленно было бы расценено Цыреном как страшное оскорбление.

Спешившись и отдав своего коня слуге, я проследовал за ханом в одну из роскошных юрт, богато устланную коврами изнутри. Убранство было простым и ничем не примечательным, за исключением вышеупомянутых ковров, закрывавших травяную поверхность там, где не хватало деревянных настилов. В центре просторной юрты жарко горел маленький очаг, дым от которого уносился в небольшое отверстие, расположенное на потолке, ровно в центре круглого помещения.

С великим удовольствием, чувствуя себя хозяином, Цырен рухнул на гору подушек, жестом указав мне место подле себя.

– Ну, рассказывай, Гам (на свой лад, юный хан исковеркал сложное для него, русское имя), – коль судьба нас свела, свою историю. Мои спутники – лизоблюды изрядно надоели за время долгой дороги, желанием во всем угодить мне. Ты в этом не заинтересован, ведешь себя честно и естественно, а поэтому интересен. Я пока распоряжусь, чтобы нам принесли ужин, а ты рассказывай. Где твой дом? Чем ты знаменит у себя на родине? Что видел? В каких битвах участвовал?

Отдав необходимые приказы слухам, хан уставился на меня с нетерпением, ожидая сказ.

– Это тоже будет являться оплатой твоего покровительства? – спросил я его, перед тем как начать свою речь, – мои рассказы у костров?

– Если будешь прилежен и интересен – подарю пленника или пленницу, – знал чем подогреть мой небольшой интерес хитрый монгол, – а если повезет, то может, и друзьями станем. Жизнь длинная, авось пригодимся друг другу в делах, творимых на подносе земли! Ну, так что, согласен говорить?

– Хорошо, – улыбнулся я в ответ, радуясь возможности освободить хотя бы одного русского заложника путём обычных историй (с постоянным желанием выкупить всех встречных-поперечных, мне порою приходилось основательно бороться, понимая, что серебро должно пойти на более сильные нужды, от которых зависела не только моя судьба, но и судьба многих людей).

Усевшись поудобнее и скрестив ноги на монгольский лад, я начал своё длинное повествование, продолжавшееся на каждом из последующих привалов:

– Жизнь моя началась в земле Рязанской, двадцать восемь лет тому назад…

Если честно, уже спустя несколько дней, я совершенно забыл об изначальной мотивации вести с Цыреном разговоры и делиться историями из своей жизни, ибо был юный хан не только благодарным слушателем, но и интересным, талантливым рассказчиком, от которого я много подчерпнул о жизни и становлении монгольской империи.

Мне очень пошло на руку то, что знатный монгол банально заскучал в походе, сопровождая на обратном пути богатый караван из самой Московии, куда Цырен был направлен с государственными делами по распоряжению своего деда, грозного и хитрого Гуюк – хана.

Не по годам развитый, семнадцатилетний монгольский вельможа в ответ на мои откровения делился историями о славных походах своего деда, который приходился сыном самому «Потрясателю Вселенной», великому и ужасному Чингиз – хану. Цырен поведал, как хан Гуюк, предводительствуя над десятью тысячами всадников, в составе великих армий, покорял царство Китайское и Хорезмское, в славных битвах давно минувших лет. Рассказывал Цырен и о походах на Русь, причем Рязанское сражение мы могли поведать друг другу с разных сторон укреплений.

Найдя во мне благодарного и понимающего слушателя, Цырен поведал мне и о закулисной борьбе, ведущейся между знатными потомками Чингиза, за обладание столь желанной властью над половиной завоеванного мира.

– Как же они глупы! – сокрушался в такие минуты юный хан, – тянут одеяло на себя и не понимают, к какой это ведёт беде для всего государства!

Он хорошо разбирался во внешней и внутренней политике, а поэтому прекрасно понимал и первопричины поражения русских княжеств:

– Русский воин силён, что медведь и за свои леса и поля стоит крепко, однако тактикой владеет в зачаточном состоянии. Едва посыплется строй, или еще какое-то замешательство возникает не по плану, теряется быстро и не знает, что делать, а потому изрубается поодиночке. Ханы ваши только усугубляют положения, ибо хоть воинство выставляют и крупное, но взаимодействие в котором, нет никакого. Каждый на свой лад воюет, отчего и разбиваются слаженными действиями монголов!

– Ты-то откуда столь много про сражения знаешь, коль в настоящем бою еще не бывал? – беззлобно подтрунивал я над своим новым знакомым, прекрасно зная в каком месте надавить на больную мозоль амбициозного властителя.

– Это пока что! – неизменно злился на дружеские подначивания Цырен, стараясь всеми силами не выказать виду, – на мой век походов еще хватит!

Тем не менее, ни смотря на совместный путь и хорошие взаимоотношения, мы ни на секунду не забывали, что наши народы являются непримиримыми врагами, а поэтому мой беспокойный сон в соседней, «гостевой» юрте, выделенной мне по воле моего покровителя, вход неизменно охраняли сразу три хорошо вооруженных, монгольских воина, каждые десять минут совершая обход вокруг строения. Цырен это аргументировал тем, что такие меры предпринимались якобы для того, чтобы мою жизнь не смели тревожить его множественные злопыхатели, выискивающие, чем еще насолить юному хану. Может быть, это было отчасти и так, но я прекрасно понимал, что эти же монгольские стражники с удовольствием перережут мне глотку, с безмолвного согласия своего властителя, едва я попытаюсь сбежать.

Конечно, я не был простым человеком и легко мог вырезать хоть половину каравана, особенно в ночное время, но… зачем? Если данный способ передвижение и избранное направление пути полностью соответствовали моим потребностям и планам.

Лёгкие угрызения совести по поводу пленённых соотечественников быстро улетучились, после того как я смог договориться с суровой охраной и сразу несколькими поварами Цырена, в предоставлении невольникам хорошей, сытной, овощной похлебки, за приготовлением и раздачей которой я следил лично, чем существенно улучшил положение благодарных соотечественников.

Возможно, отныне, мои дорогие потомки, зная перечень и мощь моих невероятных способностей, посмеют обвинить писателя, сей повести в том, что, дескать, я мог и разметать всю охрану, чем высвободить пленных руссов, но вместо этого предпринимал только полумеры.

Конечно, я мог это сделать, мои дорогие читатели, но задумайтесь – а какого эффекта я бы достиг при этом, вызволив даже сотню соотечественников?

Всего лишь небольшая капля в великой реке караванов, текущих в Каракорум со всех концов света, в каждом из которых во множестве имелись сотни, а то и тысячи пленных.

К тому же абсолютно всех, без исключения ханов, воинов и слуг, присутствующих в нашем караване, чисто физически перебить бы я не смог, ибо не смог бы преследовать цели одновременно в десятках направлений. И неизменно, несколько позже, по монгольским степям пронёсся бы страшный слух, который бы рано или поздно достигнул бы ушей, власть имущих, монгольских ханов, о том, что представитель посольства Александра Ярославовича вероломно напал под покровом ночи на своих покровителей, сделавших, ко всему прочему ему большое добро и оказавших милость.

Представляете, как бы подставил посольство Невского, фактически подставив Великого Князя под топор ордынского палача? И ведь это было бы еще не все, ибо на Русь, практически тут же ринулась бы новая волна Ордынцев, наказывая гордую расу за то, что посмела она хозяйничать в степных просторах даже через единичного представителя своего.

Представили? То-то и оно. Посему спешу заверить тебя, мой сын Владимир, и вас, дорогие потомки, что делал я все, что мог в столь суровый век, в котором сила, если и стоила многого, но явно подчинялась искусному уму и возможности прогнозировать далеко идущие последствия.

Путешествуя в качестве друга Цырена, завязывая с ним всё больше контактов, я смог сделать много больше, в том числе и для личной жизни, о чём вам поведает текст несколько позже, едва я доберусь до нужного временного отрезка повествования.

Началось все так.

Поздним вечером, в юрте у Цырена я удобно расположился на подушках, словно у себя дома, наслаждаясь зрелищем шумной компании, собравшейся в юрте молодого хана по поводу какого-то степного, летнего праздника.

Рекою лились хмельные напитки: традиционный, кобылиный кумыс, разнообразные вина и славянские меды, подливаемые в чаши гостей верткими мальчуганами, разносившими питье в больших кувшинах с узким горлышком.

Ковры ломились от яств, таких как все доступные виды мяса и разнорыбицы, выловленной в ближайшей реке, свежих фруктов и овощей, а в центр юрты то и дело приглашались певцы, фокусники, танцоры или артисты, чтобы усладить очи знатных ханов и вельмож своими разнообразными талантами. Все, что нужно для разгульного, степного веселья!

Подобное изобильное, богатое убранство стола обеспечивалось тем, что всего лишь несколькими часами ранее наш караван медленно втянулся на богатую стоянку, где уже располагалось несколько точно таких же. Люди, следующие со всех концов света к самому сердцу Орды, поражали своей пестротой и разнообразием национальных костюмов, что невольно вызвало всплеск уважения к своим заклятым врагам, ибо со времен Александра Македонского еще не было столь боеспособного, свирепого народа, способного сплотить под своей властью настолько многие тысячи километров территорий.

До Каракорума оставалось всего несколько дневных переходов и меня начинало беспокоить, что я по-прежнему не мог догнать посольство Новгородское, которое, по местным слухам, убыло в сторону города всего за два дня до моего прибытия и видимо уже достигло пункта назначения.

Успокоившись тем, что я буду искать Александра Ярославовича уже непосредственно в городе и тем, что до конца дороги, я все равно не смогу вырваться из-под дружеской опеки своего нового монгольского товарища, я почти с радостью принял его приглашение поучаствовать в праздновании степного праздника, стараясь, однако, без надобности не налегать на хмельные напитки, только изображая, что выпиваю оные.

Китайский музыкант, закончив выводить грустную мелодию на инструменте, напоминающим балалайку, но с великим множеством струн, так и не дождавшись аплодисментов, с достоинством поклонился и вышел за полог юрты.

Паузой, поспешил воспользоваться большой и грузный, арабский купец, чью голову украшала массивная, белоснежная чадра с красивым, синим камнем в районе лба. Он тяжело поднялся, и немного прокашлявшись, торжественно провозгласил писклявым, женским голосом:

– Достопочтенные, достойнейшие ханы земли мунгальской! – с чашей в руках, немного заплетающимся языком начал выводить безымянный для меня купец, по моим наблюдениям, вливший в себя с начала торжества, наверное, целый бочонок горячительных напитков, – позвольте же и мне усладить ваши взоры зрелищем необычайным! Со всех земель восточных собрал я непревзойденный букет, нереальной красоты из самых красивых дев, разных народов, покоренных вашими саблями! Каждая красавица, которая войдет в эту юрту, чиста и невинна и стоит целой горсти золотых монет на невольничьих базарах Каракорума! Но за просмотр денег не возьму, – купец залился веселым визгливым смехом, очевидно по достоинству оценив собственную шутку, под который одобрительно загудела толпа в круглом помещении юрты.

–Наслаждайтесь же моей добротой, достопочтенные ханы, но прошу вас, не портите товар!

Юрту наполнили пьяные, одобрительные восклицания и со всех сторон полетели уверения, что, дескать, волноваться не стоит и ни одна дева не испортится в монгольских руках.

Убедившись в лояльности публики, купец махнул рукой и в этот же момент, откинув входной полог юрты, в помещение вошли десять девушек необычайной красоты, от испуга и повышенного внимания сбившись в кучу возле дымящегося очага. Мне стало, нестерпимо жаль их, однако гульнув желваками по лицу, я остался сидеть на месте, поклявшись, что если все же пьяная толпа не сдержит обещания, я вмешаюсь, и коли так будет нужно, то со всей своей силою.

К немалому удивлению, понимая стоимость каждой девушки, монголы вели себя достойно, следуя древним законам Ясы, которая предписывала не трогать товар купцов, прибывших для честной торговли в монгольские земли. Тень Чингиз – хана и по сей деть была сильна, ибо монголы верили, что любой покойник продолжает жить на небесах, наблюдая за поведением живых людей, и наказание, которое могло последовать вслед за противоправным деянием, реально пугала суеверный народ.

– Ну что же вы стоите, как не родные! – продолжил смеяться визгливый купец, потешаясь над реакцией невольниц, – Танцуйте же и радуйтесь! Вскоре, вы все вольетесь в гаремы ваших новых хозяев, и только они будут тешить свой взор вашими телами и изгибами. И не только взор, – работорговец задохнулся от собственной остроумности, схватившись за трясущиеся, жирные бока.

– Танцуйте, я сказал! – проорал он сквозь смех, и щелкнул плетью над головами несчастных, которую вынул из-за широкого, атласного пояса.

Ох, как же я обозлился на этого жирного выскочку! И тут же, совершенно спокойно поправ собственные принципы не вмешиваться в степные дела, наслал на противного работорговца столь острый приступ несварения, что купец, изменившись в лице, вылетел из юрты, оглашая округу громкими раскатами брюшного грома. Вонь стояла столь ужасная, что ближайшие ханы, потешаясь над чужим конфузом, на четвереньках отползли в стороны, спасаясь от удушливого запаха.

Конфуз этот, судя по силе моего заклинания, подпитанного волной гнева, должен был беспокоить купца еще минимум с месяц. На этом я полностью удовлетворился и, постаравшись расслабиться, вновь опустился на свою лежанку.

Тем не менее, девушки, под присмотром слуг купца, все же не отважились перечить прямому приказу своего хозяина, а посему принялись совершать какие-то скованные, танцевальные движения, что было совершенно неинтересно для избалованной публики.

И лишь одна привлекла всеобщее внимание, вырвавшись из небольшой толпы невольниц. Пройдя по рядам зрителей, она то и дело ловко уворачиваясь от протянутых рук и смело раздавала пощечины, совершая движения столь гибкие и грациозные, что напоминала больше чёрную кошку, нежели человека.