Книга Извращений

Совсем недавно до того – ты решишь покончить со всеми наркотиками, до этого, составляющими обыденную картину твоей жизни. Ни кокаин, ни снафф, ни даже кофеин в больших дозах – больше никогда не попадут тебе в кровь. Ты почувствуешь депрессию. Ту самую, от которой многие сходят с ума и начинают мечтать о виселице. Но ты будешь лечить подобное подобным. И полное отсутствие эндорфинов в сочетании с мрачностью небес – ты перемешаешь со всеми тревогами этого мира. Ты переживёшь депрессию. Но это будет – очень нелегко.

Проходя по давно знакомому тебе кварталу ночью, ты заметишь, что из сотен окон дома – только в одном будет гореть свет. Ты услышишь, как пьяные подростки во всю глотку поют популярные песни, перебивая самих себя матами и пиная ногами пустые бутылки. Но вскоре – их голоса смолкнут. Последний свет в доме погаснет. Ночную тишину будут разрывать лишь надоедливые и шумные моторы редко проезжающих мимо машин. Свет неоновых рекламных вывесок в ночной темноте будет перекликаться с лунным светом, выглядывающим из-за облаков и падающим на смутные силуэты деревьев, кустов, домов, длинных дорог…

Придя домой, ты ещё сможешь созерцать ночных странников, которые смогли найти себе место в этом мире только под луной. Ты – совсем не главный герой этой истории. По крайне мере, в тот миг – ты нисколько не почувствуешь этого.

Старик, который вместо слов сможет издавать лишь какое-то рявканье – да и то у него получится совсем плохо. Его будут и не любить, и не призирать. Он просто будет. Здесь. Всё его лицо займут морщины: странные овраги и курганы непривлекательной даже для мух плоти, больше походившую на ходячую объёмную карту Тибета, чем на избитое временем людское тело. Он всегда будет держаться стойко – даже когда станет валиться с ног. Не останется в этом городе бродяги, который не видел бы его пьяным до смерти; но никто и никогда не увидит его потерявшим достоинство, даже в самые трудные из времён.

Он появится на миг перед твоими глазами. А затем, так же неожиданно и бесследно, исчезнет.

Его место займёт толстяк-полуночник, только что познавший истину; ты поймёшь это по его глазам, излучающим свет мудрости и спокойствия в темноте. Ни один вопрос – не тревожил его. А это – почти, что познать истину. Ты отвернёшься от него; а он – продолжит смотреть в пустое тёмное небо, сколько позволит ему подбородок.

Чёрная фигура с револьвером в руках застынет в проходных вратах, затаившись, дожидаясь чего-то. Может быть, он придёт и по твою душу? Если это так, то волноваться – не уже никакого смысла.

Фигура исчезнет так же быстро, как и появится. Появится другая, которая попытается скрыться от неминуемой смерти. Оставаться не месте – будешь только ты, смотритель. И призрак вновь вынырнет из тени, выпрямив руку. Он будет стрелять разумом и убивать сердцем – а не жалким пистолетом.

Выстрела так и не последует. Очевидным останется лишь то, что история, начала которой ты не узнаешь никогда – только что кончится на твоих глазах.

Есть несколько способов выстроить картину города в своём сознании. Он – будет состоять из извращений – аномий. Он не захочет и не сможет подчиниться правилам, смыслы которых для него – слишком абсурдны. Город состоит из ряда волн, которые ощутить можно впав в некоего рода транс; делать это можно и днём, и ночью – но в зависимости от времени суток – результат будет разным. И в особое время ночи, впавшие в этот транс – смогут прикоснуться в самым сокровенным и интимным уголкам кислотной культуры, в которую медленно, но верно – будет скатываться наша нация.

Многие извращенцы верят, что транс достигается культурой наркотиков; они ошибаются – есть и другой путь. Наркотики ведут к свету в конце тоннеля, который проходит каждый, кто жил когда-либо на земле. Многие не понимают извращенцев. Они сами не понимают себя. Но ты – будешь жалеть их – так как сам когда-то был одним из; и ты, как никто другой, будешь знать – иногда, свет в конце тоннеля – нужно чем-то поддерживать; иначе: пустота и мрак. И если у человека нет сил – держат этот свет нужно хоть чем-нибудь.

Ты снова почувствуешь невыносимую лёгкость всей скуки этого мира. И куда от неё деться?! Можно – только падать вниз, до дна, чтобы оттолкнуться от него и взлететь. Хоть это и будет трудно. Но слабость – слишком дорогая роскошь. Путь истинного извращенца лежит в великой силе преодолевать всякую потустороннюю волю, ходить без костылей, выдерживая вес собственного тела – только своими двумя.

Ты уйдёшь. В твоём окне погаснет свет. В то утро – тебе приснится твой город. Сон, который ты забудешь прежде, чем успеешь записать; но который подарит тебе бесценный краткий миг понимания. Ты испытаешь это чувство в следующий раз – только когда закончишь свой истинный шедевр, глубину которого никто не познает до конца и не сможет повторить ни один художник на Земле.

Но всему своё время. Пока: ты – слишком молод. И пока – у тебя будет ещё шанс свернуть в другую сторону. Но извращения – уже зовут тебя.

Надрыв Пятый

На разных этапах своего пути – те придётся иметь дело с разными людьми

Поль будет сидеть прямо напротив тебя, глядя в некую воображаемую точку у тебя за затылком; о сигарилле между указательным и средним пальцем – он, кажется, совсем забудет. Некоторые люди сочли бы повисшее между вами молчание – неловким; но ты никогда не понимал: что плохого в тишине?!

История о том, как вы встретитесь – совсем не из ряда вон; в какой-то миг, стоя на светофоре между первой и второй улицей, никуда особо не торопясь, ты случайно заметишь кондитерскую, о которой будешь хорошо наслышан из рекламного поста в соцсетях. Ты просто решишь зайти внутрь; в зале: посетителей не будет, а пекарь-кондитер-бариста – окажется твоим старым знакомым по имени Пьер.

Ему нравятся оригинальные идеи; больше всего в этом мире он ненавидит: приторные пирожные и коррупцию. И вся сфера его интересов кончается на сладостях и политике. Правда, ты запомнишь его болтуном; а сейчас – он молчит. Ты начнёшь беспокоиться и прокручивать у себя в голове массу идей для начала разговора. Но боже: как это трудно!

– Ты ведь не коренной житель, – начнёшь ты, сделав глоток кофе, – мы с тобой – давно знакомы; но я не знаю о тебе ничего.

Он улыбнётся.

– Ну, коренной-некоренной – это вопрос философский. Сам я – уже семнадцать лет как штруделя кручу здесь; а родители мои… А, впрочем, родина – она там, где за спиной и в сердце тепло.

Он предложит тебе свои новые конфеты, рецепт которых пришел к нему в позавчерашнем сне.

– Будешь первым дегустатором.

– Надеюсь – не первой жертвой.

– Это – кто знает; возьми.

– А что там внутри? – спросишь ты, подозрительно разглядывая, казалось бы, самый обычный шоколадный шарик.

– Сюрприз, – его заговорческие глазки как-то странно вспыхнут; он вдавит окурок в пепельницу так, будто вместе с ней стирает в прах всех своих конкурентов и коррупционеров, – пробуй, давай.

Одним махом – ты проглотишь её, стараясь не сильно распробовать вкус, прекрасно зная всю творческую извращённость этого сумасшедшего кондитера. Но то, что ты почувствуешь – будет вкусом взорвавшихся у тебя во рту тысячи атомных бомб.

– Ну – и как тебе?

– Даже не знаю, что и сказать, – ты вытрешь рот салфеткой и выпьешь два стакана воды, – это нечто… мощное, убийственное… что это?

– Хрен, – засмеётся он, – добрая порция самого настоящего хрена в шоколаде.

– И ты увидел это во сне?!

– Посмотри на таблицу Менделеева: у меня – далеко не самые параноидальные сны.

– Этим – водку нужно закусывать, а не с кофе в обед медленно покусывать.

– Про водку – это ты вовремя сказал.

Пьер зашел за барную стойку и вышел с бутылкой упомянутого напитка в руках.

– Всё равно – скоро закрываемся и к нам в такое время – точно никто не придёт.

– А если всё равно: кто-нибудь зайдёт за булочкой на ночь?

– С нами выпьет – в обиду не дадим.

Наполняя две рюмки до краёв, кондитер скажет:

– В этом мире – без водки нельзя. Ни то: сколько самого невыносимого мусора прямо на голову свалится. Особенно сейчас: когда вокруг – сплошная неразбериха и люди не знают – доживут ли они до завтра. А если и доживут – не пожалеют ли? Когда несколько дней назад Жанну выпустили из тюрьмы, – на этом месте он перейдёт на шепот, – в эту стерву – будто демон вселился. Её сторонники избивают несогласных с ними прямо на улицах – при людях, дескать, другим в назидание. Не знаю я, конечно же, что это за «Либертад» такой. В моём понимании, демократия должна быть такой: «Я – не согласен с вашим мнением; но я положу жизнь для того, чтобы вы могли его высказывать» – таким должен быть мир; в другом – я жить отказываюсь. Я так решил: сегодня же уволюсь и соберу вещи; а завтра – уеду из города – ну его к чёрту эту столичную жизнь. Все эти демонстрации, теракты и шумы – я долго думал: на какую конфету это похоже? Знаешь, изобретению хрена в шоколаде – я обязан именно нашей глупой революции.

– Да?!

– А каким ещё на вкус может быть наше время?! Ты можешь быть со мной не согласен – но моё мнение таково: я ненавижу революции и ненавижу систему – вот такой я трудный человек. Наша страна, наш город и время, в котором мы живём: всё это – сплошной хрен в шоколаде, который запивать нужно, исключительно, напитком не меньше сорока градусов. Взрыв во рту и кулаком в морду – вот такая вам конфетка.

Ты подумаешь: действительно – какой ещё может быть вкус у всего происходящего?!

– Развитие кондитерства, – продолжит он, – это – как и история искусства, литературы и музыки – это история развития общества. Во все времена: нам – нужно сладкое. И мы, кондитеры, знаем время постольку, поскольку знаем, что нужно людям в нём. Наша цель: дать людям увидеть своё время и дать им его почувствовать на кончике языка.

Таким – будет мир глазами гениального кондитера, который всю жизнь посвятит изготовлению сладостей; сам же больше предпочитая водку с сигариллами. Куда ни глянь – со всех сторон – извращения.

Вы ещё долго будете сидеть и говорить; как правило, в памяти остаётся не содержание разговора, а множество мелких деталей, скрашивающие эти незабываемые моменты – потому что из них твоя жизнь и будет состоять. Всё испортит Вооружённый Философ, бесцеремонно вошедшего и до ужаса напугавшего бедного кондитера.

– Извините, мы уже закрыты, – потупившимся голосом пробурчит он.

Вооружённый Философ сделает вид, будто не услышал этого и сядет радом с тобой. На какой-то момент вновь повиснет неловкое молчание. Кондитер, разучившись моргать, будет смотреть на огромного Вооружённого Философа; тот будет смотреть на тебя. А ты – будешь смотреть на кусок пирога на твоей тарелке, уменьшающийся по мере того, как ты отправлял вилку за вилкой его в рот. Наконец, Пьер просто нальёт гостю водки и попытается забыть о нём; ведь он – будет типичным Пьером и не сможет быстро привыкнуть к новым знакомствам.